Рождение волшебницы

– Тогда сними с меня эту противную железяку! – сказала Золотинка в расчете избежать всяких объяснений вообще.

Но не тут-то было: хватать или не хватать, вязать или не вязать – на этот счет у медведя имелись свои собственные, выработанные и устоявшиеся понятия.

– Нет, не сниму!

– А почему ты не снимешь? – пыталась внести смуту в его ясные понятия Золотинка.

Но Поглум достаточно хорошо уже представлял себе, куда заведет его этот скользкий путь: что да отчего, почему и как. Он сделал вид, что не слышит.

– Как тебе у меня нравится?

– Совсем не нравится, – сказала Золотинка, рассчитывая, что медведь не убережется и спросит «почему?». Однако он избежал и этой ловушки.

– Здесь жить можно! – рявкнул он так, что у Золотинки в ушах зазвенело. – Рукосил – исполин, хозяин! Раньше я убегал. Теперь я знаю: Поглум – маленький, Рукосил – большой.

Когда он замолчал, Золотинка заговорила так тихо, что Поглум должен был посунуться вперед, чтобы услышать.

– Рукосил держит тебя в неволе, в грязном, гнилом месте. Он посадил тебя в клетку, тебя, Поглума из рода Поглумов, которые не едят дохлятины!

– Молчи! – взревел медведь в неподдельной ярости и так хрястнул бочку об пол, что клепки брызнули во все стороны, капуста взорвалась, залепив потолок, морду медвежью и пасть.

Пока ошеломленный собственной яростью Поглум прожевывал последствия взрыва, а также прочищал от них глаза и ноздри, Золотинка позволила себе высказать несколько соображений, благо уши у медведя не были забиты капустой:

– Да, во сне ты гуляешь по горам. Ты гоняешь по кручам козлов и разоряешь орлиные гнезда. Во сне владеешь простором, ловишь рыбу-пеструшку и пьешь хрустальную воду. Но горы во снах, а не здесь. Это ты понимаешь?

Ошметки капусты все еще висели на носу, придавая Поглуму выражение дикое и бессмысленное. Трудно сказать, понимал ли он. Ничего нельзя было угадать, глядя на эту несуразную рожу.

– Молчи! – сказал он, но уже не так яростно.

– А мне вот мало гулять во сне, – вздохнула Золотинка. – Я хочу на волю, где мои друзья и родные.

– Молчи! – повторил Поглум совсем просительно и добавил, еще больше понизив голос: – Я буду тебе другом!

– Друзья не держат друг друга в оковах! – тотчас же возразила Золотинка.

Поглум неуютно поерзал.

– Друзей не держат в оковах? – спросил он, удалив с морды последние ошметки капусты.

– Нет! Никогда! И в заводе такого нет! – заверила Золотинка.

– Ну, тогда я еще не друг, – справедливо заключил он по размышлении. – Я буду тебе другом, когда сниму оковы. А пока сиди так.

– Умно! – хмыкнула Золотинка.

Но она слишком многого хотела от простодушного медведя – он принял насмешку за похвалу и довольно осклабился. Ошибка тем более извинительная, что Поглум искренне разделял мнение, что умно! И даже очень. Ловко.

В темнице можно было считать дни по обходам тюремщиков, они разносили похлебку и воду раз в сутки, по-видимому, около полудня. Когда Поглум засыпал, Золотинка, вывинтившись из оков, отправлялась на разведки.

Она бродила по темнице в поисках какого-нибудь иного выхода, кроме того, что вел через караульню. Проверила заброшенные лазы и закоулки, где полно было ржавого железа, а иной раз и костей. В нескольких местах встретила выложенные каменной кладкой перегородки, которые обрывали ход или муровали часть некогда обширного подвала. Хотенчик же указывал только на железные ворота караульни. Он вел Золотинку к известной ему цели, а промежуточные препятствия и трудности оставлял на усмотрение хозяйки. На то она имела глаза, уши и воображение, чтобы избежать опасности.

Она припадала к щели караульни, приглядываясь и прислушиваясь, и тогда начинал беспокоиться сторожевой пес, которого звали Зыком. Он безошибочно чуял чужого – запах девушки приводил его в бешенство. Зык оглушительно лаял и бросался на ворота. Тюремщики оттягивали собаку, били, но не могли успокоить. И все же они не торопились глянуть, что же там, за воротами, выводит из себя Зыка, потому что предполагали Поглума, который «неведомо чего колобродит».

Понемногу Золотинка уяснила себе подробности тюремного обихода, отношений и нравов. К Поглуму относились здесь с опаской, а попросту говоря со страхом. Когда бы не прямое распоряжение Рукосила, имевшего на то какие-то свои соображения, тюремные сторожа, несомненно, посадили бы медведя на цепь, да и вообще «залобанили», то есть убили. Глухо поминали здесь давние буйства Поглума, растерзанных и задавленных товарищей, поминался некий Пусторослик, который «едва ушел без спины». Медведь числился среди тюремных старожилов, потому что прочие узники, не столь толстокожие, по выражению сторожей, «не держались».

Если и попадались в темнице долгожители, то из рехнувшихся – не было тут, кажется, иного способа уцелеть, иначе как расстаться с разумом.

Золотинка установила достаточно уверенно, что караульня прямо сообщалась со двором, по видимости, нижним. Когда открывалась наружная дверь, доносились посторонние голоса и обрывки разговоров. Мужчины и женщины, даже мальчишки – простонародье: конюхи, повара, служанки… Остался как будто пустяк: выскользнуть. Незаметно. Без шума. Затеряться во дворе. Но как миновать Зыка? Цепь позволяла псу доставать и ворота темницы, и внешнюю дверь – основательное сооружение напротив ворот с маленьким откидным оконцем, в которое не пролез бы, наверное, и ребенок. Пространство слева, где у тюремных сторожей, как догадывалась Золотинка, была печь или очаг, оставалось для пса недоступным, но вряд ли там имелся еще один, дополнительный выход. Если окно, то, несомненно, с решеткой.

Обдумывая побег, Золотинка неизбежно натыкалась на оскаленную пасть и клыки собаки. Огромный и черный, худой и длинный, с крупной, очерченной, как топор, мордой; шея змеиная, на груди сморщенная кожа мешком – не пес, а порождение преисподней. Нерадивых, охочих до вина сторожей можно было бы, наверное, так или иначе облапошить, сторожевого пса – никогда. Свирепый пес не знал ничего иного, кроме неутолимой ревности охранять, валить и терзать. Зык свирепел от запаха Золотинки. Он ненавидел Поглума, но жался к стене и там исходил лаем, когда неторопливый медведь, стоя на лестнице, закидывал в караульню пустые укладки, ведра, бочки.

Золотинке нетрудно было вообразить себя в пустом коробе, который Поглум сует в караульню… С медведем, может, как-нибудь и удастся сговориться… Но остервенелый пес не купится на дешевую подачку вроде куска мяса. И напрямую его волей не овладеть – все ж таки сторожевой пес могучего чародея Рукосила.

Люди, те несли службу небрежно: уходили из караульни, заперев снаружи внешнюю дверь, и возвращались изрядно пьяные. Сторожа вполне полагались на два замка, две двери и запертого между ними Зыка: оставшийся на хозяйстве пес чувствовал ответственность и злобствовал за троих. Правда, и Зыка пускали иногда во двор – по естественным надобностям. Но, в отличие от людей, он своими надобностями не злоупотреблял и возвращался на службу, едва только исполнив самое необходимое.

Так, в разведках, прошла неделя и другая. Отъевшись на харчах Поглума, Золотинка окрепла и чувствовала себя на удивление бодро, готовая к смелому предприятию. Да что толку? В караульне слышались все те же сальные разговоры, из которых мало что можно было извлечь полезного. Обычные толки о жратве, выпивке и бабах. Разнообразие улавливалось только в том, что жратвы и выпивки сейчас вдоволь, как никогда. И вдруг Золотинка сообразила, что это и есть событие. Заметно усилившийся во дворе галдеж тоже указывал на нечто, что нельзя было разобрать… Пока Золотинка не расслышала оглушительное слово – свадьба!