Рождение волшебницы

Под небрежным навесом из досок сидел в сообществе с двумя бочками – одна стоймя, другая на боку – самодовольного вида человек. Самодовольство упитанного торговца пивом сказывалось не только в выражении лишенного мятежных страстей лица. Его выдавала ухоженная, расчесанная и упокоенная на груди борода. И более всего, надо думать, проступало в безразличии к очевидному, бросающемуся в глаза недостатку покупателей.

– Эге, – не совсем вразумительно сказал Святополк, сопровождая неясный звук таким же несмелым телодвижением. – Эгей! – повторил он, словно призывая кого с другого берега. Что не имело никакого видимого оправдания, поскольку скучающий торговец глазел на государя с трех шагов. – Эгей, добрый человек…

Добрый человек слегка приподнял бровь, и Святополк, приняв во внимание знаменательное отсутствие дворян, приспешников и подручников, почел за благо переменить обращение, не совсем понимая, впрочем, что именно могло добряку не понравиться:

– Простите, сударь, за беспокойство…

– Никакого беспокойства, – заверил его торговец пивом, увеличивая убедительность слов особенным, ледяным тоном.

– Э… сударь, не видали вы?.. Здесь сотня конной дворцовой стражи приказа полуполковника Полевана не проходила?

– Не проходила, – возразил человек.

– Вы знаете полуполковника Полевана? – обнадежился вдруг Святополк.

– Не знаю, – отвечал торговец столь же кратко.

Святополк ощупал припрятанный за пазухой венец и сказал, уповая смягчить тем собеседника:

– А нельзя ли, сударь, кружечку пива?

– Отчего же нельзя? – отвечал тот на вопрос вопросом и действительно как будто смягчился. Однако не зашел в своей доброте так далеко, чтобы взять кружку и подставить ее под кран.

Теряясь под вопрошающим взглядом, Святополк нащупал укрытый полукафтаньем венец, подумывая уже, не нужно ли показать краешек, чтобы получить пиво.

– Четверть гроша – кружка, – сообщил ему торговец, не дожидаясь столь убедительного довода, как родовой венец Шереметов. – Полгроша – две кружки. А на грош хоть лопни!

Придерживая раздутую венцом грудь, Святополк пошарил в карманах и облизнул губы, изрядно уязвленный грубым запросом пивовара.

– У меня нет денег, – вынужден был признать он.

Продавец кивнул, показывая тем самым, что не ставит под сомнение чистосердечие покупателя. И ничего больше. Никаких поползновений оказать ему помощь.

– Но это ничего не значит!.. – горячо начал Святополк и сбился, сразу же сообразив, что пивовар понимает его превратно, совсем не в том смысле, в каком следует понимать случайное безденежье великого государя. – Невероятное стечение обстоятельств, – сказал он суше, с внезапно проснувшейся гордостью. – И… поверьте, сударь, я глубоко несчастен.

Пивовар насторожился, невольно глянув за бочку, где стояла у него шкатулка с деньгами.

– И… ни гроша… такой вот удар судьбы… Вы, сударь, за кого? – спросил государь, подавляя судорожный вздох. – Скажите, вы за Святополка?

– Тебе-то что? – медлительно спросил пивовар, таким же медлительным движением вытирая ладонь о бороду. – Ты-то кто будешь?

– Да так… никто, – отвечал Святополк, чувствуя себя еще горше от этой уничижительной скромности. – Просто хотел знать. Сам я за Святополка. И могу объяснить… Юноша он благочестивый. Каждый день свой молитвой кончает и записывает на бумажке, о чем он богу молился. И потом… если уж венчан на царство, что теперь? Кто теперь Юлий? Изменник и похититель престола, вот кто! Беды-то все от перемен. Зачем нам перемены? Поставили Святополка, ну и пусть стоит. Верно я говорю?

– Оно, пожалуй, на то и похоже… – с некоторым затруднением отвечал пивовар, пересаживаясь основательным своим седалищем по короткой скамье.

– Ю-лий! – приглушенным рокотом прокатилось над крышами. – Ю-лий! – повторилось сильней и явственней. – Ю-лий! Ю-лий!

Оставив бочку, на которую опирался он свободной рукой, Святополк медленно выпрямился, с лица его сошла краска, и он спросил невыразительным, деревянным голосом:

– Так вы, значит, за Святополка?

– Что ж, я не прочь, – не совсем вразумительно подтвердил торговец.

Святополк пошел, провожаемый изумленным взглядом. И, нигде не встретив полуполковника Полевана с его сотней, поспешил в Вышгород, как только нашел все-таки людей и коня.

Святополк застал вдовствующую государыню Милицу у раскрытого в пустое небо окна. Узкие плечи Милицы скрывала короткая, из жесткой парчи, накидка. Оттопыренная складками, она напоминала сложенные крылья жука или осы – темные на фоне синевы, заключенной в рамку окна. Мачеха не слышала шагов пасынка, его виноватого покашливания за спиной, сокрушенного кряхтения, сопения и поскребывания – всех мыслимых звуков, которое способно издавать неуверенное в себе существо.

– Вот он, венец, матушка! – с испуганной поспешностью сказал Святополк, когда, передернув крыльями, Милица обратила в комнату укрытое темной кисеей, нечеловеческое, без глаз, без рта лицо. – Тут он вот, с нами – венец.

Мгновение или два можно было думать, что Милица никогда не заговорит.

– Боже мой! – выдохнула она. – А где Юлий?

– Это я, матушка, – возразил Святополк, непроизвольно оглянувшись.

– Ты? Кто ты такой?

К исходу дня воевода Чеглок ввел в город около двух тысяч войска. Столичные полки, которые насчитывали в общей сложности не менее двух тысяч бойцов, присягали Юлию. Собравшееся на ночь глядя в полном составе столичное земство приветствовало великого государя Юлия многократными здравицами и кликами «ура!». Воодушевление это выгодно отличалось от того деловитого хладнокровия, с каким то же самое земство высказалось несколькими часами ранее в поддержку Святополка. Народ не видел препятствий к тому, чтобы поддержать Юлия, и уж, во всяком случае, определенно, лишил своей любви однодневного Святополка. Его высоко было ставшая звезда, прочертив по небу чадящий неровный след, закатилась под улюлюканье.

В течение двух-трех часов власть в столице перешла к великому князю и великому государю Словании, Межени, Тишпака и иных земель обладателю Юлию Первому.

– Не стоит, однако же, обольщаться! – оглядывая собравшихся на совет вельмож, рассуждал Чеглок. – Мы имеем дело – давайте называть вещи своими именами – с выдающейся волшебницей, коварной искусительницей. С колдуньей и ведьмой, вне всякого сомнения. С обольстительным оборотнем. И просто, наконец, с женщиной, что само по себе немалого стоит. Хорошо, мы загнали ее в Вышгород. Но Милица сохраняет связь со своими сторонниками по всей стране. Осада может занять и месяцы, и годы. Два года – да, государь, два года. Вышгород неприступен. Иначе, как измором, его не взять. А у Милицы будет время для удара исподтишка. Случай она найдет. – И Чеглок, словно сверяя общие соображения с действительностью, оглядел плохо различимые лица слушателей.

В большой палате земства расположились за столами человек пятьдесят военачальников, земских старшин и владетелей с мест, которые прибыли из ближайших окрестностей столицы с такой поспешностью, что успели присягнуть обоим государям, – сначала Святополку, потом Юлию. В палате стало темно, внесли факелы.

– В ближайшие две-три недели соберутся вызванные еще Милицей владетели. Этот срок… тут все и решится, – заключил Чеглок, указывая тем самым, что не считает свершившийся несколько часов назад переворот решающей победой над Милицей. Юлий не возразил – он спал.