Рождение волшебницы

Спешившись и уложив Юлия на траву, Поплева первым делом освободил его от доспехов и принялся, осторожно переворачивая, раздевать. Юлий глядел мутно.

– Где болит? Что болит? – остановился Поплева.

– А! – слабо простонал юноша, словно припоминая. – Зо-оло-отин-ка…

– Что Золотинка, что? – тревожился Поплева, но ответа не получал. – Государь, вы упали с лошади. Где у вас болит?

– Боли-ит… – замедленно признал Юлий сквозь зубы, и ничего другого нельзя было больше от него добиться.

Небрежно привязанная к кусту лошадь рванула, обломив ветку, и с диким храпом помчалась. Поплева тревожно оглянулся – сизая гарь застилала лес, небо в просветах между верхушками деревьев помутнело. За тучами или за дымом потерялось тусклое еще с утра солнце. Поплева принял раненого на руки.

Однако он тут же убедился, что потерял тропинку и даже примерно не помнит, с какой стороны ее искать. Он переложил юношу на спину, захватив его за руки у плеч, и двинулся по ветру, полагая любое направление равно опасным. Здравый смысл скоро подсказал ему, что нужно спускаться под уклон, выбирая понижение всякий раз, как появится возможность, – уклон ведет к воде, к ручью или к болоту. Лес полнился дымом. Сердце стучало, опережая трудный шаг среди ломкого папоротника. Разгибая голову, чтобы стряхнуть с бровей пот, Поплева видел затянутые горючим туманом стволы и, наконец, огонь – низовой пожар вяло тянулся по валежнику и сухостою, предвещая в недалеком будущем огненную бурю. Направление потерялось и раз, и другой, и третий – понижения приводили к подъемам, и приходилось лезть в гору, чтобы не возвращаться назад. Вместе с ощущением расстояния утратилось и понятие о времени, прошло, может быть, четверть или три четверти часа. Поплева спустился с крутого холма, под ногами зачавкало, он подтянул Юлия повыше и заспешил, проваливаясь в мокрый мох.

Взору его открылось крошечное лесное озерцо шагов двести в поперечнике. Поваленные деревья лежали в воде. Наверху по окружавшим озерную впадину взгорьям просвечивали тусклые, нестрашные как будто всполохи пламени, но слышался слабый гул разгорающейся уже по-настоящему топки.

Проваливаясь, Поплева пробирался туда, где над неподвижной маслянисточерной водой возвышались осклизлые сучья затонувшего дуба. Он угадал ствол, нащупав его ногами и худо-бедно, по пояс и по грудь в воде, смещался все дальше и дальше от берега. И когда неверная опора под ногами колыхнулась, ухватился за голый и черный, но крепкий сук.

Понадобилось перевести дух, чтобы собраться с силами и перебраться дальше, туда, где толстый дубовый ствол начинал ветвиться, – еще на несколько шагов от берега. Здесь он перехватил юношу, устроив его на полого идущем под водой суку, и нашел место рядом, чтобы держаться самому и удерживать голову раненого. Гулко стучало сердце.

По лесу, по верхушкам деревьев с ревом прорывался большой, испепеляющий пожар, но внизу, у холодной воды, жаром еще и не хватило.

Жизненные воззрения пигаликов побуждают их искать порядок во всем. Когда рушится налаженный быт, невинные удовольствия трудовой жизни омрачены зловещими предзнаменованиями, а после десятилетий тихого благоденствия следует череда ужасающих потрясений, поневоле приходится отыскивать закономерность даже и в самих бедствиях.

И в этом смысле осень 769 года предоставила пигаликам богатые возможности для подобного рода изысканий. Годину испытаний ознаменовал вкативший в подземный городок Ямгоры огненный колоб, который был опознан как искрень, засвидетельствованный древними писателями железный огонь. Новейшие поколения мыслителей ставили свидетельства летописей под сомнения, но древние оказались правы.

Не прошло и двух месяцев после пожара, как та же самая волшебница Золотинка по непостижимому своему легкомыслию раскупорила на вершине Каменецкой горы воды Южных морей. Самоотверженными усилиями удалось остановить потоп только на третий день.

Добросовестные пигалики не стали вменять Золотинке в вину наводнение и пересматривать обвинение в пользу более сурового. И того хватит с избытком, рассудили они справедливо: ведь обвинение по статье 211 части третьей Уложения о наказаниях «Невежество с особо тяжкими последствиями» предусматривает высшую меру наказания – смертную казнь.

Общие понятия республиканского законодательства, указывали судьи во вступительной части постановления, основаны на пигаликолюбии. Законодатель требует исходить из предположения о невиновности обвиняемого, если не доказано обратное. То есть нельзя искать злой умысел там, где преступное невежество превосходит своими последствиями умышленное злодейство.

Снимая, однако, с преступницы обвинение в злостной природе ее деяний, необходимо было признать неупорядоченный, если не сказать бредовый характер постигших Республику испытаний. Мысль для благочестивых приверженцев Разума нестерпимая!

Так что, отказав Золотинке в осмысленности, пигалики обратили подозрения на медного истукана Порывая, усматривая в его ужасающем упорстве разрушить Каменец крепко засевший умысел.

В самом деле, начав с крыши Старых палат, Порывай сносил Рукосилову твердыню сверху донизу. Окутанный облаками пыли, он крушил потолочные перекрытия, выламывал камни, валил в пропасть и во двор целые пласты стен. Замок терял очертания. Недели хватило, чтобы Старые палаты сравнялись со скалой. Проходили недели и месяцы, посыпал снег – Порывай не выказывал признаков утомления.

Все превозмогающее усердие истукана чем дальше, тем больше беспокоило подземных обитателей. Ведь эдак он года за четыре свернет вершину горы, засыплет пропасть и докопается, наконец, до пигаликов.

Тут следовало бы напомнить о непростой истории Каменца. Еще в прошлом столетии в трудную для себя пору Республика упустила Каменец, проиграв его Рукосилову деду Оберучу. Чернокнижник и прохвост повел дело так, что Республика по буквальному смыслу принятых на себя обязательств должна была уступить ему замок навечно.

Так что у жителей Ямгор, которые не забыли своего унижения, не было оснований сокрушаться по поводу постигшей Каменец беды. Со смешанными чувствами злорадства, тревоги и сожаления наблюдали они за безостановочной работой Порывая. И когда, наконец, основные укрепления замка были уничтожены, сочли уместным побеспокоиться и о себе.

Но напрасно лучшие ораторы Республики пытались втолковать истукану, что враг его, Рукосил, переменив обличье, бежал и что искать его нужно за отрогами Меженного хребта, в Полесье. А здесь, в Каменце, напротив, искать не нужно. Самые убедительные посылки и очевидные доводы отскакивали от медной башки без последствий. Башка оставалась непроницаема, не поддавалась уговорам и была недоступна чарам – ни к чему не привели настойчивые попытки подобрать подходящее к случаю заклинание.

И верно, имелись у Порывая собственные представления на предмет того, что есть мера достаточного. Представления эти не сходились с понятиями пигаликов, зря пытались они втолковать истукану, что замок «достаточно» уже разрушен. Лишь по прошествии многих недель и месяцев истукан как будто бы начал прислушиваться к душеспасительным речам повнимательней. Иногда, отрываясь от работы на четверть часа, он поворачивал скособоченную как бы в насмешливом любопытстве голову. И так стоял, с десятипудовой глыбой в руках, зачарованный щебечущими голосами ораторов… И брался потом за прежнее.

А ушел он весной 770 года, когда повеяло благодатным теплом и в талой воде заблестело солнце. Подвинул бревном кучу щебня, остановился и медленно расправил плечи, заскрипев натруженной поясницей, – застыл, вслушиваясь в дерзкие трели жаворонка.

Бросил все и ушел. И опять, толковали между собой обескураженные пигалики, если надоели ему груды развороченной кладки, переломанного брусья и досок, то уж как-то внезапно. Безосновательно.

Впрочем, нашлись тонкие знатоки человеческой души, которые указывали для сравнения на своевольное поведение застарелого бродяги, что прибился на зиму к какому-никакому жилью. Пробужденный первым теплом, бродяга бросает зимовье без единого слова благодарности, не обернувшись, и бредет, завороженный, неведомо куда – к солнцу, – полной грудью вдыхает напоенный запахами разогретой земли воздух и оглядывается кругом широко открытыми, словно бы удивленными глазами.