Рожденные в СССР. Откат

— И как?

— Думаю, что это лучшее, что он за жизнь написал.

Степан бросил любопытный взгляд на поэта. Тот неожиданно засмущался, а ведь Высоцкий себе цену знал. Чтобы скрыть это состояние, он начал излишне эмоционально выговаривать.

— Да ладно тебе тоже! Мариночка, меня же Вася к себе в новый проект пригласил.

— Вот как? — только сейчас Холмогорцев заметил какие красивые и живые глаза у знаменитой французской актрисы. Такими точно можно очаровать кого угодно! — Василий, о чем будет твой фильм?

— Если коротко — Откуда мы такие взялись.

— Мы это….

— Русь, русская цивилизация, русская душа. Я ведь не только со Степаном общался, но и с другими людьми из будущего. Мы, ребята, на самом деле на фих в мире никому не сдались. Когда лапки к верху подняли перед ворогами, мол отказываемся от своей социальной идеи. Люди друг другу уже не братья, а конкуренты. Берите нас к себе. В итоге же нас ни в клуб элиты не приняли, ни уважения к самим себе не появилось. Болтались, извини, как говно в проруби. А себя надо любить, ценить. Так что к черту все эти разговоры об избранной Европе и общих ценностях. Эта самая Европа сама к нам то и дело норовит в гости зайти, только намерения у нее обычно недобрые. В последний раз двадцать миллионов людей не досчитались. Ну а мы все равно на нее равняемся. Зачем? Давайте уж строить свое!

— Там не все так плохо, Василий. Есть чему и нам поучиться.

— Понимаю, Володь, учиться полезно. Но зачем душу свою наизнанку выворачивать? Это же не исподнее. Да и было бы перед кем — там же нехристи, душу дьяволу за злато продали!

Оба не самых простых человека по жизни задумались. Каждый о своем. Женщины занялись столом, расставляя чашки и нарезая торт на куски. Степан встал у окна, наблюдая за уходящим солнцем. Его уже было заметно больше, начиналась весна. Новая жизнь, приблизившееся вплотную будущее.

Он обернулся и спросил:

— Я думал, что фильм про историю.

Шукшин поднял свои глаза, сейчас они налились потусторонней синевой. Видимо, и душой он был уже где-то там, далеко за облаками, в той сини, что наливается в яркую солнечную погоду высоко в горах.

— История лишь повод для разговора, это фон, на котором проходит именно наша жизнь. Поэтому его нужно выбирать требовательно, тщательно. И спасибо тебе, Степа, за идею. Я столько всего думал-передумал в последнее время, столько разного в душу запало. Почему мы так мало оглядываемся назад? Предки наши ведь не дураки были, на многие насущные вопросы ответили полновесно. Мы же все мним себя умнее и раз за разом ошибаемся.

— Я очень захотела сняться у тебя в фильме, — Влади зачарованно уставилась на Шукшина. Тот только покачал головой.

— Ты девка красивая, но не наша.

— Это почему это? — в глазах Марины застыла обида, а Владимир невольно дернулся. Но тут вмешалась Надежда, мягко выговаривая обоим.

— Вася прав. Мариночка, ты очень похожа на нас, но все равно в тебе чувствуется чужой дух. Помолчи, пожалуйста, дай договорю. Я же в той жизни много где побывала, и в вашем Париже месяцами жила, видела много иностранцев, да и наших, кто давно там жил. Разница есть, её не сразу можно ощутить, но эти мелкие детали, они же сразу станут выпуклыми, когда Василий наведет на тебя камеру.

— Лучше и не скажешь, — Василий улыбнулся и предостерегающе поднял руку в ответ на немой вопрос пары. — Найду я тебе роль. Самому, знаешь, любопытно стало. Есть у меня там линия с чужаками северянами, что давно на Руси живет, но до конца своими не стал. Только вам там в разных сериях играть придется и не пересекаться в сюжете.

— Ничего, мы привыкшие, — Марина встала за спиной Владимира и мягко положила на его плечи руки, затем они сплелись на его груди. Их взаимная симпатия была природной и оттого искренней. — Милый, мы сегодня будем слушать твои новые песни? У Нади есть великолепная гитара.

Ягужинская вспыхнула.

— Скажешь тоже. Просто пытаюсь исполнить старое желание. В той жизни меня в детстве научили играть на фортепьяно, а на гитаре так и не удалось.

— Много говоришь, дорогая хозяюшка, тащи инструмент! У меня сегодня душа поет!

Еще долго в глазах Холмогорцева стояла эта мартовская картинка. Надежда у окна, задумчиво смотрящая на него; Марина, с обожанием любующаяся своим знаменитым мужчиной; Василий, как-то отрешенно воспринимающий надрывный рык парящего над собой барда; Владимир, полностью ушедший в творческую нирвану. И все это под аккомпанемент рвущихся со струн тугих звуков.

В реальности песни Высоцкого попросту оглушали, валили наповал. Только сейчас Холмогорцев осознал, каким образом этот невысокий и не самый выразительный человек мог держать в полнейшем напряжении огромные залы. Он умел и мог то, на что не осмеливались пойти другие. В России мало быть поэтом, им надо жить каждую секунду бытия. Разве такое можно выдержать долго?

«Поэты ходят по лезвию ножа, раня в кровь свои босые души!»

— Иногда я думаю, что это все происходит не с нами.

— Слишком много впечатлений? Ну ты сама говорила, что хочешь большего. Вот и наслаждайся!

— Но так сразу и так много. Временами мне становится страшно. Не унесет ли меня этот ветер перемен слишком далеко.

— Ты все еще чего-то боишься, глупышка?

— Глупышка? — Надежда в возмущении привстала с постели, но крепкие руки Степана снова прижали ее к себе. После акта любви им нравилось вот так лежать друг на друге, ощущая неимоверную близость. — Никто и никогда не называл меня глупышкой.

— Слабаки! — засмеялся Степан.

— Ты чего был таким задумчивым? Обычно вы с Васей много говорите.

— Да вот внезапно пришла в голову одна потрясная идея.

— Я вся во внимании, — глаза женщины лукаво блеснули, и она все-таки поднялась, явив взору великолепное тело, полностью открытое по пояс.

— Я вдруг понял, что меня эти месяцы подспудно мучило. Мне мало просто увлечением истории. Ну стану я археологом, даже великим и что дальше? Люди же в большинстве своем о ней мало что будут знать. Нашу науку надо популяризовать. Рассказать о прошлом так, как будто оно еще живое, стоит перед нашими глазами.

— Интересно, — Надежда нагнулась и её розовые чуть набухшие соски оказались на уровне глаз Степана. Тот, не мешкая, положил на них пальцы, девушка явно завелась и тихонько застонала.

— Я когда-то пробовал писать, вот и хочу вспомнить, попробовать заново эпистолярный жанр. Чувствую, что это будет мне интересно.

— Молодец.

— Надя, так не честно! Зачем ты села на меня?

— Молчи и наслаждайся, мой великий писатель, — лукаво объявила женщина.