Рождественские рассказы русских писателей
Шрифт:
Мальчик все порывался заговорить и, наконец, решился:
– Мама, мама!
Никто ему не ответил. Увидев кота, вылезшего из-под печки, мальчик подозвал его, присел на пол, стал гладить и нечаянно наступил на хвост. Кот мяукнул. Женщина сорвалась с места.
– Чего ты балуешь! Угомону на тебя нет! – крикнула она сердито.
Мальчик, по-видимому, мало испугался.
– Мама, а мама, слушай!
– Что тебе?
– Звезда уже пришла… Ночь светлая, морозная… Небо ясное…
Мать ему ничего не ответила и стала чего-то искать
– Мама, а мама, у доктора будет елка, у урядника будет елка, и в школе…
– Провались они все и с елками… Нам-то что?..
На мальчика взглянули впалые, полные слез глаза. Он не стал больше разговаривать о том, что его интересовало и, очевидно, рвалось у него с языка; раздевшись, он присел на скамейку с котом на руках и, вздохнув, спросил:
– Мама, а ужинать будем?
– И то… Забыла я… Маменька, вставай… Я ужин соберу…
За печкой послышалось движенье, оханье, вздохи, и оттуда вышла маленькая, сгорбленная старушка; глаза у нее были тусклые, голова тряслась. Она поглядела на мальчика, подошла к нему, погладила по голове и села рядом.
– Бабушка, сегодня у доктора будет елка… А завтра у урядника, а послезавтра в школе, – шепотом сообщил мальчик.
– Молчи… Тише ты… – И старушка кивнула головой на молодую женщину.
Мальчик пригнулся головой к самому уху старушки и зашептал:
– Слышь, бабушка, гостинцев-то доктору из Москвы прислали. Хорошие страсть, разные, разные… А в школе фонарь такой будет… И сказки читать будут…
– Тише ты…
– Однако, бабушка, пустит ли мама меня в школу-то на елку? – чуть слышно прошептал мальчик.
В это время молодая женщина вышла из горницы.
– Бабушка, мама-то все молчит либо ругается, – заметил мальчик с горечью.
– Ох, Кеша, у нее тяжелое горе… Я-то что… И глаза выплакала, и душу иссушила… Скоро и конец… А она молода… Долго еще ей горевать, маяться.
Мальчик задумался, – Что делать! Надо нести тяжелый крест… Сам Господь нес и не роптал, – продолжала старушка и дрожащей рукой обнимала внука.
– Твой отец, Кеша, разбойник… А ты все-таки молись за него, вспоминай, проси Господа простить его… Тяжко, дитятко, думать о нем. Все-таки жаль… сердце болит… – Старушка заплакала.
– А маме его не жаль, – сказал мальчик, как бы отвечая на свои мысли.
– Жалеет… Она уж такая гордая… Не покажет… Все в себе таит… Хоть и разбойник, а все-таки жалеет…
В это время молодая женщина вернулась с краюшкой хлеба.
– Садитесь ужинать, – сказала она тихо.
– Вот и праздничек пришел, – проговорила старушка, крестясь и двигаясь к столу.
Ужин был скромный: только похлебка дымилась на столе, стоял горшок каши, лежал нарезанный хлеб да лепешки.
– А в позапрошлом году у нас и гусь был, и пельмени, и шаньги, – вспомнил было Кеша.
– Господи! Это не ребенок! Это бревно бесчувственное! – вскрикнула молодая женщина и, упав на скамейку, зарыдала горько, отчаянно,
беспомощно.Старушка нагнулась к ней.
– Полно, Агаша… Грешно так убиваться… Разве он понимает… Дитя малое, неразумное…
– И дети чувствуют… А этот каменный… жестокий…
– Лучше молись, Агаша… Не плакать, не гневаться, а молиться надо, чтобы Он помог снести горе… И за грешную душу молись…
– Думать о нем не хочу!.. – сквозь рыдания отчаянно твердила женщина.
– Уймись, Агашенька!.. Всем нелегко… Пожалей и нас… На дворе такой праздник…
– Праздник другим… Нам хуже буден… На людей смотреть зазорно… Все он, злодей! Из-за него свету не видим, горе мыкаем…
Кеша испуганно смотрел на мать. Опять она плачет, клянет отца… Конечно, он сделал им зло… И в голове мальчика, как в панораме, промелькнули недавние годы, когда нагрянула на них страшная беда. Отец и раньше запивал, а потом связался с какой-то пьяной, бесшабашной компанией, все собирался идти на золотые прииски… А тут около их села напали на денежную почту и ямщика и почтальона убили… Был ли в том виноват отец, никто доподлинно не знает. Бабушка уверяет, что он на такое дело не пойдет… Но его забрали, посадили в тюрьму, повели в город на суд, и дорогой, говорят, он бежал… Вот уже два года о нем ни слуху ни духу. Где-то он, жив ли, сыт ли?.. Может, в эту морозную ночь один в лесу; может, погиб, замерз.
Кеше жаль его до слез. Отец, бывало, берег его, ласкал, и мать любил, жалел… Все зло пошло от вина, как говорит бабушка, да от товарищей… Старуха извелась и совсем ослепла от слез. Вот и мать худеет, чахнет, стала как тень… Трудно им теперь и с лошадьми справляться, и хозяйство без мужика плохо идет.
Мальчик подошел к матери, хочется ему ее утешить, да не умеет.
– Мама, мамушка, – проговорил он ласково. Бедная женщина вскочила, отерла слезы, лицо ее стало снова суровым, злобным, отупелым.
– Ужин простыл, – заметила она, садясь к столу, но сама ни до чего не притронулась, и старушка тоже ничего не ела. Один мальчик со здоровым детским аппетитом поел и похлебки, и каши, и лепешек.
Мать после ужина отрезала несколько больших ломтей хлеба, посолила и сказала, подавая сыну:
– Снеси, Кеша, туда… – Голос ее дрогнул.
– Мама, вчерашний хлеб взяли! И у Савельевых взяли, а вот у Митрохиных и посейчас лежит. Не берут…
– У них собаки злые… Должно быть, боятся, – прошамкала бабушка.
– Погоди, Кеша, я и сала кусок отрежу… Тоже положи. – Молодая женщина вышла из горницы и тотчас же вернулась с мешком в руках. Она достала из него большой кусок сала и отрезала добрую половину.
– Сало – это хорошо… Нынче мороз лютый… На морозе съесть кусок сала – живо согреешься… Все равно что в печку дровец положить!.. Сало – очень хорошо, – говорила бабушка и ласково глядела на невестку, мигая подслеповатыми глазами.
– Иди, Кеша, положи все. Да смотри не урони… А я тут мигом уберусь, да и спать…