Розовый слон

— Иными словами: долой бороды! Вроде бы теперь не времена Петра Первого. Покажи мне такой закон, тогда побреюсь.

— Это неписаный закон порядочных людей!

— Нет, это ограничение моей личной свободы, но без личной свободы нет личности! — Почувствовав, что козыри отца биты, Алнис миролюбиво сквозь усы процедил: — И кроме того, это мода. Разве кто-нибудь ищет смысл в моде? У твоего пиджака три пуговицы. Если бы мода требовала четыре, ты накинул бы десять копеек и пришивал бы четыре.

— Я… я поступал бы… как все порядочные люди.

— Разве я виноват, что бородачи мне кажутся самыми порядочными, а те, что без бороды, — духовными евнухами, разумеется за исключением тебя. Разве я виноват, что живу в такое время, когда порядочными считаются безбородые. Может, завтра порядочными будут считаться те, что носят бороды, как во времена Энгельса, и пальцами начнут показывать на бритых?

Это уж слишком, слишком… Где-то глубоко в подсознании отец, наверное, и рост сына, сантиметров на пятнадцать выше своего, ощущал как некоторое личное оскорбление. В эпоху акселерации бывает… Инженер Мелкаис выхватил логарифмическую линейку, которую косил во внутреннем кармане, и поднял ее, как меч, на собственного сына.

— Никогда этого не будет! Как все сегодня существует, так и будет всегда! Можешь оставить… — Мелкаис оглядел линейку, — бороду… не длиннее пяти сантиметров. Иначе я не буду с тобой есть за одним столом. — Отец захлопнул дверь и не слышал, как сын возразил:

— Личность нельзя измерять на сантиметры!

Неприятно. Если отец не желает сидеть с Алнисом за одним столом — как же в таком случае быть с едой вообще? Чтобы обдумать ситуацию в условиях, способствующих творческой мысли, он поехал в кафе "Альбатрос".

Неприютное гнездышко называли этим романтическим словом потому, что альбатросы, мол, забредают и в ледяные поля Антарктиды, а это кафе вызывало некоторые ассоциации с Антарктидой — здесь продавали мороженое. На стене намалеваны были зеленоватые глыбы льда, на которых торчали пингвины, вытянувшие клювы за рыбой, как собаки морды за колбасой. И все же в художественном отношении это было одним из наиболее насыщенных мест рижских посиделок: тут роились воспитанники окрестной художественной средней школы. Каждый из них каким-либо предметом одежды был ярым пропагандистом искусства. Перекинутый через плечо шарф цвета киновари доставал до пяток. Римские сандалии с настоящими — переплетающимися до колен — ремнями от постол. В форме и расцветке беретов можно было увидеть всю богатую коллекцию латышских сыроежек и поганок, — школа готовила также и будущих королей моды. Под мышками папки с проектами переустройства художественной жизни. Недостаток денег оберегал нравственность воспитанников, и обычно они обходились кофейной булочкой за семь и кофе за девять копеек.

— Алнис Мелкаис! — раздались голоса, когда Алнис входил.

По этому возгласу Бертул Сунеп, которого прихватил с собой Скродерен в пикапе потребительского общества, признал в Алнисе своего племянника.

Алнис тоже заметил Бертула. Гладко зачесанные волосы, ниточка усов, хотя и в ярком, но все же общепринятого покроя желто-клетчатом пиджаке — он напоминал киноактера прежнего, а не теперешнего поколения.

— Хорошо, что ты сам пришел, только ради тебя я и в Ригу приехал.

— Ну и неожиданность! Как кирпич с вишневой ветки. Предок разозлил: сдирает бороду с меня.

— Поезжай со мной в Бирзгале, будешь в безопасности! Хочу открыть художественный салон, нужен эксперт. Достаточно тебя качали в зыбке специального образования.

— Торговать старинными вещами? — Алине из-под волос поглядел на Бертула.

— Угадал. Нужен снабженец.

— Это идея! Факультет резчиков по дереву я окончил, но еще неясно, не загребут ли в армию. Впрочем, идет! И предок отдохнет от моей бороды. Через месяц начнет упрашивать, чтобы я вернулся, потому что мама за завтраком будет съедать волосы у него с головы.

В послеобеденное время из пикапа потребсоюза в географическом центре города вылез молодой человек, очень высокий, волосато-бородатый, по случаю теплой погоды в одной спортивной рубашке из дешевого бледно-голубого материала. На этом размытом небесном фоне выделялась повешенная на шее круглая медаль с эмблемой Красного Креста в центре. На одном указательном пальце он нёс старомодный, обтрепанный, перетянутый ремнями кожаный чемодан, а на согнутом локте другой руки висел черный зонт дипломата. На ногах высокие сапоги на шнурках. Всю эту коллекцию вещей из различных эпох и общественных прослоек венчал строгий по форме, черный котелок, прикрывавший голову.

Шенский, потягивая свое пиво, рассматривал нового бирзгальского гражданина.

— Эдакий котел носил на голова бирзгальский пастырь. Сапоги егермейстера… Чемодан как у волостной акушерка. Немец, что ли?

— Нет, англичанин, — вежливо поправил его Алнис.

Он обосновался в пустующем фотоателье рядом с комнатой Бертула. Матрас для спанья, он же театральный реквизит, нашелся в ворохе барахла в оркестровой яме дома культуры. Скатав матрас в полосатый чурбан, Алнис нёс его на плече мимо киоска с мороженым и там обменялся улыбками с Азандой, которая высунулась в окошко, чтобы виднее был жетон "Jamaic Aeres" у ее сердца: "От меня можно получить почти все".

Вечером, выпив козье молоко, дядя с племянником курили, поглядывая на сумеречный городок по обе стороны затуманенной реки, и мечтали, как они в этом самом помещении устроят первый художественный салон Бирзгале.

— Искусство — это контраст между чистым и нечистым, — рассуждал Алнис. — По крайней мере одну стену надо сохранить чистой, на ней подвесить более отталкивающие экспонаты, например желтый, как урин, клык дикого кабана. А эту стену оклеим наждачной бумагой, чтобы посетители не терлись спинами, потому что в природе все нечистоты идут от человека. Я спас бороду…

Патрон у них теперь вроде бы имелся, недоставало всего лишь такой чепухи, как револьвер, — чтобы закупать коллекции, кроме знаний необходимы еще и деньги. У Алниса был только талант. Бертул взялся за железные резервы — прихваченные с собой парики. Но и тут нужен агент. Не будет же Бертул сам стоять у киоска, держать в руке парик, как лисий хвост, и обращаться к прохожим: "Гетка из Гамбурга прислала. За пятьдесят рублей могу отдать в ваше полное распоряжение… Надежен, застрахован от моли, насыщен веществами, которые сохраняют не только парик, но и способствуют росту собственных волос. Гамбургский…" После такого обращения, пожалуй, большинство граждан не поверило бы, что у него есть еще и способности воспитывать других, приобщать их к культуре. Торговые сделки некоторая часть латышей считает капиталистическим пережитком и вообще неэтичными.

…У киоска Шенский с портфелем для орудий труда в руке в это самое время прикидывал, кто бы из хозяев разваленных им печей готов пожертвовать на бутылку пива.

— А я могу на следующий неделя класть печь комната актеров… — как некий секрет прошептал Шенский.

— А, печной мастер! — откликнулся Бертул. — Прекрасно! Не могли бы вы помочь мне советом?

У Шенского советов обычно как-то не просили, даже жена не советовалась с ним, поэтому он охотно пошел вместе с Бертулом за угол киоска. Истоптанная площадка в тени акаций напоминала покинутые серебряные прииски — на земле горстями валялись блестящие шляпки от бутылок. Занятые люди опорожняли здесь сосуды с "солнцеударом". Бертул приоткрыл респектабельный портфель-сумку, наподобие того, что был еще у председателя исполкома, и показал нейлоновые кудри.