Розы и хризантемы

Я не знаю, но пускай увеличивается.

— А в деревьях тоже есть вода, — говорит папа, — древесный сок. Правда, осенью ее становится гораздо меньше, чем было весной и летом. Дерево подготавливается к морозу и старается оставить в стволе поменьше воды. От этого листья осенью засыхают и падают. Но все равно некоторое количество влаги остается. В сильный мороз дерево промерзает насквозь, и лед раздирает древесину. Иногда в лесу стоит такой треск, будто из ружья палят. Будто всю ночь охотники бродят в чаще.

Да, — папа втягивает в себя воздух, — так вот, в эту зиму в одной деревне стали пропадать овцы, козы, вообще разный скот. Встанут люди утром, смотрят: то крыша на курятнике разворошена, то пол в сарае подрыт, то стена в хлеву прогрызена. А на снегу — волчьи следы. Крестьяне, конечно, стали выслеживать волка. Принялись караулить по ночам, только напрасно — все равно серый разбойник уносит овечек. Пока сторожат с одной стороны, он пролезает с другой. Бывает, два-три дня пройдут тихо, а на четвертый, видят, снова побывал волчина в деревне. То с одного конца зайдет, то с другого и из всякой усадьбы обязательно унесет самую лучшую овцу, самую крупную курицу.

А в этой деревне, — папа опять вздыхает, — жили два приятеля. Одного звали Кузьмой, а другого Степаном. Оба были бедняки, и почти никакой скотины у них не водилось. У Кузьмы была одна коза, а у Степана несколько кур в курятнике. А еще у Степана был пес Барбос, верный друг и славный сторож. Если кто-нибудь приближался к Степановой избушке, Барбос сразу подымал такой лай, что на всю округу было слышно…

Ах, хорошо бы мы шли подольше — чтобы папа успел рассказать все до конца.

— И вот однажды приходит Кузьма к Степану и показывает другу свежую волчью шкуру. Убил, говорит, я этого волка. Выследил, когда он под утро к соседу в хлев лез. Теперь станет у нас в деревне спокойно. И правда, целую неделю никто никакой скотины не трогал. Крестьяне хвалили Кузьму за то, что убил волка, избавил от напасти. Только вдруг все началось сначала. Заходит как-то утром Степан в курятник, видит — не хватает одной курицы. Как же так? — думает. Ведь Барбос за всю ночь ни разу не тявкнул. Не может быть, чтобы он не слышал, как вор лезет. Не иначе, думает Степан, курица сама через какую-нибудь щель наружу выбралась. Принялся он искать курицу, вдруг видит: волчьи следы на снегу. Эге, думает, значит, волк не один был, у него еще товарищ остался. Одного Кузьма подстрелил, теперь другой явился. Только почему же Барбос не лаял? «Что же ты, спрашивает, верный мой пес Барбос, хозяйского добра не сторожил, на грабителя не кидался? Почему вора не гнал, меня не звал?» Барбос ничего не отвечает, только хвостом виляет. Удивительное дело, думает Степан, что-то тут не чисто… И стал он выслеживать разбойника. Перебрался спать в курятник, целую ночь ждет, в окошечко поглядывает — не покажется ли волчья морда, не мелькнет ли серая тень…

Мы уже заходим в магазин. Я совсем не заметила, как мы пришли.

Нас двое, поэтому мы можем занять сразу две очереди. Папа стоит в кассу, а я — к продавцу. Хоть бы мы уже поскорее пошли обратно и папа поскорее рассказал, почему не лаял Барбос. Может, это был такой страшный волк, что Барбос его испугался? А может, это был волшебный волк и он велел Барбосу молчать.

В очереди, как всегда, разговаривают и ругаются, но я не слушаю. Я думаю про Кузьму и Степана, про волка и про курицу.

— Куда, куда лезешь? — кричат впереди. — Не пускайте, не пускайте ее! Вона, какая умная — мы целый час тут стоим, а она сию минуту явилась!

— Да пустите, пустите! — уговаривает какая-то женщина. — Что вы — она же сумасшедшая! Сейчас скандалить начнет.

— Ну да! — возмущается очередь. — Нынче все сумасшедшие! Пускай стоит!

— Если сумасшедшая, пускай к Кащенке едет!

— Хам! — слышу я вдруг бабушкин голос. — У меня два сына генерала! Я в карете ездила, а твое место, хам, на запятках стоять! — Бабушка рвется к прилавку и не замечает меня.

Мне кажется, она стала еще меньше с тех пор, как ушла от нас. Совсем скрючилась…

— Этот инвалид, тот сумасшедший, а нормальным куда деваться? — кипятится очередь. — До вечера тут стоять?

— Хам, мужик! — кричит бабушка. — Чтоб ты сдох! Чтоб тебе ребра бревном переломало!

— Грозная бабка! — замечает какой-то мужчина.

— А ты-то, леший, чего толкаешься? — рычит рядом тетка на старичка в ушанке.

— Это я толкаюсь? — возмущается старичок. — Сама, яга, толкаешься, да еще и ругаешься!

— Развелось паразитов всяких, — рокочет очередь. — Работать ни один не хочет, только и смотрят, чего стащить да куда пролезть.

— Стара она работать-то… — вступается кто-то за бабушку.

— А мы не стары?

— Чтоб вам до дому не дойти! — не унимается бабушка. — Чтоб вам первым куском подавиться!

— Пустите, не связывайтесь, — уговаривает женщина в шляпке. — Она в седьмом доме живет, ее вся улица знает.

Папа подходит к очереди с чеком в руках и останавливается позади бабушки.

— Чтоб вам, хамам, на мосту провалиться! Чтоб вам крыша на голову свалилась! Чтоб вам живыми из дому не выйти!

— Дает прикурить! — хвалит мужчина. — Первый сорт бабка! На ворота ее надо ставить.

Папа как будто соглашается с ним — кивает головой.

— Да пусть берет! — решает вдруг очередь. — Пусть берет, ко всем шутам, и катится! Чего разорались-то? Пусть берет!

— Бери, бери! Кончай шуметь, бери! — уговаривают бабушку.

— Иди, бери, проклятая! — пинает ее какая-то старуха. — Чтоб тебе самой подавиться!

Бабушка тотчас оборачивается и, забыв про покупки, набрасывается на старуху:

— Ты, хамка, в избе у себя сиди! Я у губернатора на балу танцевала!

— Ишь ты, ваше благородие! — говорит старичок в ушанке. — Не натанцевалась еще, кочерыжка трухлявая!

Старуха колотит бабушку кошелкой по голове. Бабушка визжит.

— Милиционера зовите! — вопит очередь.

— Господи боже, из-за какого пустяка шум подняли! — сокрушается женщина в шляпке.

Появляется милиционер.

— Убила! Сынок, она ж меня убила! — стонет чужая старуха.

Бабушка плачет, взмахивает руками, жалуется, но что она говорит, мне не слышно.

— Не стыдно вам, гражданочки? — говорит милиционер. — Старости своей постеснялись бы! В магазине, в общественном месте драку устроили. Где живешь?

— Да тута, тута я живу! — уверяет чужая старуха и бьет себя в грудь кулаком. — В этом доме и живу! Вот, людей спроси, люди знают!

— А ты где живешь? — обращается милиционер к бабушке.

Бабушка только всхлипывает. Мне жалко ее, я не знаю, что делать.

Может, сказать, что она моя бабушка? Но тогда все станут надо мной смеяться… Я смотрю на папу, он прикладывает палец к губам: молчи. Я молчу.

Милиционер гонит бабушку из магазина. Она пытается вырваться, но он держит крепко и волочит ее к дверям:

— Иди, гражданочка, по-хорошему, а то сведу по-плохому!

Мы с папой остаемся стоять.

— Вишь, барыня, моду взяла — без очереди лезть! — вспоминают одни.

— Да и надо было пропустить, — вздыхают другие. — Чего уж там…