Розы в снегу

— Ах, да, я должна благодарить Господа. А вы, герр доктор? Кто как не вы проплакали три ночи подряд, лежа рядом со мной? Так вы благодарили Бога за то, что Он взял от вас вашу дочь?

— Знаю, знаю, Кэте, я был слаб — плоть наша хочет удержать то, что ей принадлежит… Она была таким милым, таким славным ребенком…

Дверь тихо отворяется. Испуганно озираясь, входит Эльза, племянница.

— Ну, что там еще? — рявкает Лютер.

— Доротея послала спросить, сколько пирогов испечь к воскресенью. — От страха девочка заикается.

— Пироги… пироги! Не хочу я никаких пирогов, не хочу никаких гостей, — всхлипывает Кэте.

— Да замолчи ты, наконец!

Эльза беспомощно переводит взгляд с Лютера на Катарину.

— Скажи кухарке — гостей не будет.

Лютер выталкивает племянницу за дверь и вновь обращается к жене:

— Кэте, покорись воле Божией! Покорись! Я ведь это сделал.

И тут же выходит из комнаты. Катарина слышит, как муж отдает распоряжения внизу. Немного погодя его тяжелые шаги загромыхали по лестнице — он поднялся наверх, в классную комнату. Кэте по-прежнему сидит у окна.

По чистому небу летит стая диких гусей. Их тоскливый гогот эхом отдается за городом.

Вскинув голову, Кэте следит глазами за гусиным клином. Лишь кусочек неба над головой. А там, в Цюльсдорфе, как далеко видно окрест! Опять Адаму приходится вести дела в одиночку. С превеликой охотой и она осталась бы на сборе урожая, но внезапно заболела Ленхен…

И вновь она видит себя с больным ребенком на руках на пыльных городских улицах, в тряской телеге. Вновь мучается от полуденной жары, вновь ощущает жажду и страх. Вспоминает ночной визит врача, озабоченно качающего головой у постели Ленхен, медленное угасание жизни в маленьком теле, лежащем на ее, Кэте, руках и — сон.

Перед ней стояли два молодых человека.

— Что вам здесь надо? — удивленно воскликнула она. — Что делаете вы, богато разодетые и сияющие, у постели моего ребенка?

— На брачный пир мы отведем ее, на брачный пир.

Проснувшись, она возликовала:

— Ленхен, Господь не хочет твоей смерти! — И тотчас поспешила поделиться радостью с Меланхтоном, пришедшим проведать больную.

И потом — его лицо! Страдание было в его взгляде, и она вдруг поняла: не мать обрядит дочь на свадьбу и не земной отец вложит руку дочери в руку здравомыслящего мужчины, — Господь позвал девочку на брачный пир…

Никогда больше не услышит она ее пения и смеха в саду, никогда больше милый голосок не прошепчет на ухо:

— Мама, мне надо вам рассказать…

И слезы опять текут потоком. Кто запретит матери оплакивать свое дитя?

Поднимается холодный ветер. Из сада доносятся голоса мальчишек, возвращающихся с занятий. Это сыновья Меланхтона, Пауль и Мартин, племянники. Вместо того чтобы читать о святом Августине , они гоняют кур по грядкам. Кэте прислушивается. Если до Лютера долетят крики шалунов, он вновь пригрозит наказать их палкой. К счастью, муж в таких случаях больше дает воли словам, чем рукам, и, если она вовремя оказывается рядом, до побоев дело не доходит…

Надо бы встать, пойти на пивоварню или в свинарник — как-никак заболела свинья. Но Кэте продолжает сидеть. Рассеянно смотрит на свои руки. Кажется, будто их тыльную сторону покрыли незнакомые письмена — так вздулись вены. Не этими ли письменами запечатлел Господь свою волю относительно ее жизни?

В эти руки взяла она своего ребенка после родов; этими руками его мыла и пеленала, ласкала и кормила; этими руками отерла испарину с горячего лба, когда стало ясно — конец близок…

Слезы опять брызжут из глаз. Она вспоминает Барбару, ставшую после потери сына такой гордой и неприступной. Барбара умерла, и тетя Лена, и маленькая Элизабет, а теперь еще и четырнадцатилетняя Ленхен — такая юная! А Лютер твердит об Иове. Возможно, сыновья Иова были старше. Но лучше ли это было для них?

Нет, Иов — мужчина. Ему были неведомы материнские чувства. Мария, Мария из монастырской церкви — вот она знала, она прошла через те же страдания!

Катарина думает о Гансе, своем старшеньком. Высокий, тонкий, бледный, с широко открытыми глазами — таким предстал он перед ее мысленным взором. Ганс и его двоюродный брат Флориан находятся в Торгау, всего-то в двух часах езды отсюда — но она не знает, как у него дела. Да, сын всегда утверждал, что в школе герра Кроделя и в доме фрау Кродель ему живется хорошо. И учиться лучше там, а не в гудящем точно улей Черном монастыре. Но когда Ганс после похорон сел в фургон, не сглотнул ли он тайком слезы, которые никто не должен был видеть и в первую очередь отец? Его отец! Сам-то Лютер постоянно ноет, как ребенок, — дескать, нечистый слишком уж его мучает, — но другим жаловаться не позволяет и сыну особенно.

Кэте вздыхает. Ее взгляд останавливается на обручальном кольце, которое она носит столько лет. Кроваво светится рубин — на перекладине креста! Да это было кольцо монахини, и монахиня эта, Христова невеста, вышла замуж за земного мужчину. Имя его выгравировано на тыльной стороне кольца. Но снаружи — тонкая работа златокузнеца — изображение Распятого. Что ж, брак — это тоже крест.

Она встает, закрывает окна и поднимается в комнату Лютера.

Когда Катарина входит, он, не глядя на нее, ворчит:

— Тебе следовало бы трижды в день благодарить Бога, за то, что твой муж христианин.

— Я делаю это шесть раз на дню, но можете вы мне сказать почему?

Лютер улыбается:

— Я как раз пишу базельскому городскому совету, прошу, чтобы они не запрещали издавать Коран. Его снова перевели — вот и пусть наши женщины прочитают про турецкие обычаи и про то, как там разрешено мужчине брать четыре жены.

С этими словами он швыряет перо в сторону и начинает копаться в груде книг, валяющихся на столе.

— Вот! Хочу прочитать тебе эпитафию, сочиненную мною для могильной плиты нашей Ленхен.

Лютер с пафосом читает корявую эпитафию из шести строчек, Катарина кивает без особого восхищения.

— Хотел добавить, что мы все желаем быть там, где она сейчас находится, но потом решил, что эти слова могут неверно истолковать.

— Думаю, Отец Небесный знает, для чего мы посланы на эту землю. Нам следует быть покорными Его воле. Не вы ли все время твердите об этом, герр доктор?

— Я и покоряюсь, фрау доктор, и в данном случае даже несколько лучше вас.

— Не вы произвели этого ребенка на свет, не вашу грудь он сосал, не вы кормили его с ложечки.

— Но я тоже его любил.

— Тогда поймите меня: я беспокоюсь о Гансе. Боюсь, что он заболеет от тоски по дому. Я сказала сыну: если тебе будет плохо в Торгау — возвращайся.

— Да чтоб меня черт!.. — Лютер с такой силой ударяет кулаком по столу, что подпрыгивает чернильница. — В кои-то веки у парня появилась возможность взяться за учебу и стать мужчиной; ему хорошо у нашего друга Кроделя, но тут появляешься ты и…