Розы в снегу
Шрифт:
Не беспокойтесь же, но утешьтесь — все хорошо. Да пребудет благословение Божие над Вами, всеми домочадцами и всем домом Вашим.
Лейпциг, 10 июля года 1552,
Ваш дорогой сын Йоганнес Лютер».
Стемнело. Катарина положила письмо так, чтобы на него падал тусклый свет свечи.
Конечно, она позаботится об Элизабет. Эта хрупкая молодая женщина, по всему видать, не создана для тяжелой домашней работы. Даже ее отец, герр Круцигер , как-то признал, что Элизабет вряд ли сможет вести дом…
Какая душная ночь! Катарина вытерла пот со лба и сняла
Будь она в Лейпциге, уж она-то, даже не смысля ничего в законах, сумела бы призвать этого господина к ответу! И пусть сколько угодно обзывают ее склочной и скандальной бабой — брань на вороту не виснет.
Но каков Ганс! Юрист… Своими тонкими изящными руками будет он брать в руки важные бумаги, а тихим, немного жалобным голосом указывать на то и другое… Как часто дети не похожи на родителей!
Крик ночной птицы… Наверху, у студентов, тишина. Может, кто-то и сидел до сих пор за учебниками, но большинство молодых людей не отличалось прилежанием — в основном они старались обратить на себя внимание Марушель и даже откровенно ухаживали за ней. Да, тому, кому она достанется, повезет с женой. Но она еще так юна. Пусть подождет. Вот бы отец закатил скандал, если бы до его уха дошли подобные слухи. Наверное, он бы… Как тогда с племянницей Леной… Ну и гроза была…
Так много воспоминаний. Вот здесь, у стола, склонившись над Библией, сидел Круцигер. Рядом с ним — Лютер. И она, Кэте, частенько покидала кухню, где служанки звенели посудой, приходила в кабинет и стояла у окна. Да, она уходила из строгого царства Доротеи, где галдели дети, где ветер завывал в печную трубу… как и сейчас.
Два молодых человека в светлых одеждах внезапно появились посреди комнаты.
— Что вам нужно? — спросила Катарина строго.
Они улыбнулись и глянули один на другого.
— Разве вы не узнаете нас, фрау доктор?
— Да, Припоминаю… Вы приходили…
— Вы сидели тогда у постели больной Ленхен.
— Вы взяли мою дочь с собой!
— Мы взяли ее к Небесному Отцу.
— А теперь вы за кем пришли? Нет! Оставьте мне детей! Не отнимайте у меня последнего. Господи, помоги!
Молодые люди замолчали и, продолжая улыбаться, отступили к двери.
Катарина вскочила.
— Ах, это вы, герр магистр?
Меланхтон, точно черная тень, стоял у стола.
— Прошу прощения, фрау доктор, за столь поздний визит. Я стучал, но вы, очевидно, уснули.
— Вот, можете прочитать! — Катарина протянула ему письмо и принялась нащупывать рукой свечу. Но Меланхтон сказал:
— Я не могу дольше здесь оставаться. И вам тоже следует собираться в дорогу — чума!
Катарина отрицательно покачала головой.
— Это необходимо, — тихо, но твердо продолжил Меланхтон. — Ваш дом тоже в опасности. Завтра весь наш факультет перебирается в Торгау. Мартин уезжает с нами.
— Мои дети решили остаться.
— Значит, Пауль не едет?
— Нет.
— Тогда и я остаюсь.
Гром гремел над Эльбой. Луна полностью исчезла в темном грозовом небе. Меланхтон беспомощно поднял вверх руки:
—
Укладывайте вещи!Дверь за ним захлопнулась. Неоторое время Катарина еще слышала, как он шел по дому, затем вернулась мыслями к странным посетителям.
Потянуло сквозняком — холодный ветер дохнул на Катарину и резко захлопнул окно.
— Фрау доктор!
Крики наверху, шаги по лестнице.
— Фрау доктор! У Якоба жар! Может, взглянете? У него на лице — красные пятнышки.
— Мама! — Мартин стоял в комнате. Маленький светильник едва освещал его лицо. — Мама, — голос юноши дрожал, — неужели это чума?
«Боже, как я устала…»
***
Осенний туман плыл над Эльбой. Его длинные пряди заползали во двор Черного монастыря. Две телеги стояли там, готовые к отъезду. Одна для тех немногих его обитателей, что решили остаться. Другая — для членов семьи Лютер.
Катарина, кряхтя, поднялась по ступеням на второй этаж. Из сундука, стоявшего у окна под ее скамьей, достала принадлежности для шитья и очки Лютера. Эти сокровища она спрятала в складках своей широкой юбки. Перед тем как выйти, остановилась в дверях.
Свет раннего утра проникал сквозь толстые стекла окон. В углу сверкала изразцами печь. Пол чисто выскоблен. Деревянные панели потолка искусно разрисованы. Это она, своими руками, самим присутствием своим привнесла уют в полуразрушенное здание монастыря.
И теперь опять в путь! А ей так хочется остаться, посидеть у стола. Там, где сидел герр доктор, держа перед собой раскрытую Библию… Почему все наново — по разбитым дорогам, она и дети… Будь она на свете одна — осталась бы, обязательно осталась бы. Но третий раз чума в доме — это слишком.
Дверь с легким скрипом закрылась. Как могла быстро, Катарина сошла вниз. По каменным ступеням прошуршали ее юбки. Тишина стояла в покинутом монастыре. Женщина заперла входную дверь на засов и бросила прощальный взгляд на каменные сиденья, расположенные по обе стороны портала. Все уже сидели в телеге. Утренний ветер играл гривами лошадей. Пауль с важным видом держал вожжи в руках.
— Оставь это, Пауль, не балуйся.
Старый Урбан залез на передок телеги и Пауль послушно подвинулся. Не без труда взобралась Катарина в повозку. Марушель махала рукой студентам, находящимся во второй повозке. Серое небо начало светлеть на востоке.
Когда телега рывком тронулась, Катарина плотнее закуталась в платок. Холодный пот проступил у нее на лбу, несмотря на осеннюю свежесть. Женщина смотрела прямо перед собой. Старая груша во дворе роняла первые листья.
Торгау, декабрь 1552
— Марушель, уже утро?
— Нет, мама, еще глубокая ночь.
— Ах, как болит, как везде болит! Господи, Иисусе Христе, избави меня от боли! Если бы я могла шевельнуться… Дочка!
— Да, мама?
— Что сказал врач? Никакой надежды, не так ли?
— На все воля Божия — вот что он сказал.
— Если бы я могла сама ходить в уборную… Неужто у меня все кости переломаны?
— Я помогу вам, мама. Принести ночной стул?
— Нет, нет, дочка, спи. Мучаю тебя только… Не могу сомкнуть глаз. Будто адский огонь горит во всех суставах. И вместе с тем так холодно…