Розы в снегу

Ночью Катарине приснилась Элизабет. Как и Богоматерь, держала она ребенка у груди и выглядела очень счастливой.

Утром, на молитве, девочка украдкой глянула на статую Мадонны, но обратиться к Деве Марии с вопросом, мучавшим ее ночью, не осмелилась.

***

Катарина протянула золотую нить сквозь ткань и приготовилась сделать следующий стежок. Она сидела на скамье рядом с Авэ и Анной и вышивала покров для алтаря. На противоположном конце помещения склонились над простенькой вышивкой сестра Аделаида и младшие девочки.

— Ты уже слышала о сестре Гертруде?

— Что именно?

— Ей запретили вести уроки.

Катарина так и подскочила.

— Почему?

— Такое ей наказание.

— Откуда ты знаешь?

— Работайте закрыв рот! — прикрикнула на девочек наставница. Подружки склонили головы над вышивкой. Однако новые стежки Катарине не давались. Она с завистью смотрела на ловкие руки Авэ, которые двигались быстро и точно. Собственные пальцы казались ей неуклюжими, слишком толстыми для такой тонкой нити. Катарина уронила иглу на колени и принялась смотреть в окно. Ах, если бы можно было пойти в сад! Но за окном нудно моросил дождь. Капли ударялись о камень подоконника и со звоном разбивались, падая внутрь. Промозглый воздух заставлял Катарину зябко ежиться, а ведь на дворе стояло лето — приближалась жатва.

Сестра Аделаида подошла взглянуть на работу старших девочек. Катарина поспешно схватила иголку, сжала губы и взялась за вышивку.

— Слишком длинные стежки, да и промежутки между ними великоваты! Делай стежки поменьше! Конечно, на это тратишь больше времени. У тебя нет терпения, Катарина.

«Если бы светило солнышко, — думала меж тем девочка, — я могла бы пропалывать грядки».

— Это святая работа, — объяснила сестра Аделаида трем старшим воспитанницам. — За нее надо браться с молитвой и псалмами.

„Psalite domino —

qui ascendit super caelos caelorum…“

«Пойте псалмы Господу,

К небесам небес восходящему…»

И Анна послушно продолжила:

— …Ad orientem, alleluja. …От Него же начало быть. Аллилуйя.

Когда сестра Аделаида вернулась на свое место, Анна спросила:

— Быть может, сестра Гертруда проявила непослушание?..

— Я такого и представить не могу, — прошептала Авэ.

— Псалмы можно петь и громче, — крикнула им сестра Аделаида.

„Ascendit deus in jubilatione…“

«Вознесся Он в Славе Своей, при звуке труб и орудий музыкальных…»

— Ей запрещено покидать монастырь и приказано выполнять самую грязную работу.

— Откуда ты все знаешь? — горячо зашептала Катарина.

Анна лишь многозначительно покачала головой.

— Да всякое говорят, — она сжала тонкие губы и добавила с таинственным видом: — В конце концов, это очень строгий орден. Это монастырь сестер-цистерцианок!

Девочки опять тихонько затянули псалом; Катарина молчала. Она вслушивалась в шум дождя за стеной и с жалостью в сердце думала о сестре Гертруде. Да, те черные монахини из Брены не были такими строгими. Они частенько смеялись, порой даже прегромко. Монастырь их располагался в центре города — не так, как затерявшийся среди полей Мариентрон . По утрам монахини открывали ворота монастырской школы, и шумные ватаги детей с близлежащих патрицианских улиц спешили на занятия. Стены школы были забраны деревянными панелями, а на сиденьях лежали подушки. Здесь же… здесь все из камня. Из холодного камня. Рука девочки скользнула по колонне, возле которой она сидела. Над головой — стрельчатый свод, без лепнины и украшений.

— Не это наша родина, — сказала однажды сестра Гертруда, — потому-то отец Бернар и приказал возводить здания из холодного серого камня. — Но на небе вас ждет многоцветие красок… — И лицо монахини озарилось радостью.

Катарина убрала руку с колонны и подняла вышивку с колен.

Сестра Гертруда права. Родина не здесь. Не было родины у Катарины фон Бора. Катарине назначено ждать, пока Господь откроет ей небеса. А там, там встретит ее мать, с радостью протянет она к дочери руки: «Иди, иди, моя маленькая Катарина, иди ко мне!» Мама, само собой, очень похожа на Деву Марию: у нее такие же густые, свободно падающие на плечи волосы и широкая накидка…

Услышав протяжный вздох Катарины, Авэ тихонько прыснула:

— Недалеко же ты ушла в своей работе, фройляйн фон Бора!

— Ах, это не для меня. — Катарина дернула за тугую золотую нить, и та перекрутилась. Колокола уже звали к полуденной службе, а девочка все сидела над этим узлом, тщетно пытаясь его распутать.

— Завтра утром можешь помочь в прачечной, — сказала, уходя, сестра Аделаида. Катарина с облегчением выдохнула.

***

Наконец-то наступили солнечные дни! Работники повезли с полей сено; каменные стены монастыря плавились от жары.

В один из этих знойных дней перед зданием монастырской школы Катарину поджидала сестра Аделаида.

— Благочестивая мать-настоятельница хочет с тобой поговорить, — сказала она и испытующе оглядела девочку. Катарина только что вернулась с огорода — подол платья подоткнут, рукава высоко закатаны. Загорелые до черноты руки, чумазое лицо. После вечерней молитвы, в сумерках, Катарина опять пошла на огород — надо было закончить прополку бобов. К тому же в такой теплый день не хотелось возвращаться в помещение слишком рано. Вишневые деревья были усыпаны красными ягодами, воздух благоухал цветами.

— Надень чистый передник и вымой лицо и руки! — сказала сестра Аделаида и, укоризненно покачав головой, ушла. Катарина побежала к колодцу.

Девочка вытянула полное ведро наверх и когда склонилась над колодцем, неожиданно увидела в зеркале воды загорелое приветливое лицо. Лицо это не было лицом большеглазой и полнощекой девочки. Скорее — совсем юной девушки, высокоскулой, с внимательными глазами и маленьким ртом. Испуганная, Катарина не могла оторвать взгляд от своего отражения. Рука дрогнула, вода из ведра пролилась, и отражение исказилось. Катарина сняла ведро с крючка и поставила его на скамью.

Пока девочка дожидалась мать-настоятельницу, приемную заволокли сумерки; сквозь толстые оконные стекла в комнату проникал только жидкий вечерний свет. Слуга госпожи, или домины , как монашенки часто называли свою настоятельницу, принес лампу и поставил ее на черный стол. Наконец аббатиса вышла.

— Садись, Катарина.

В руках настоятельницы было письмо — она положила его в желтый круг света, отбрасываемый лампой, разгладила.

— Катарина, я получила известие — твой дорогой отец, преисполненный благодати святой церкви, скончался. Твой старший брат Ганс унаследовал имение, которое он и поделит между братьями…

Катарина молча сидела на стуле. Она смотрела на бумагу, на печать, на подпись Ганса. И ей привиделась липа во дворе родного дома, тяжелая резная дверь столовой. Как наяву, девочка услышала крики братьев и голос отца, ведущего из конюшни лошадь….

Поле долгой паузы аббатиса продолжила:

— Твой отец привел тебя к нам десятилетней. Теперь тебе четырнадцать. Он хотел, чтобы ты посвятила жизнь Господу и благочестивой молитве…

Катарина воспринимала слова настоятельницы лишь краем сознания, как шорох листьев в саду. Ей вдруг вспомнилась маленькая дверь в стене монастыря, порог которой она однажды переступила вслед за тетей Магдаленой, монастырская церковь (девочка уже давно не связывала ее с небом), решетка хора, звучащее под высокими сводами пение монашенок.