Розыск продолжать
Шрифт:
В сущности, это и произошло в данном и, увы, роковом случае, однако, сознавая, что совершил оплошность, я не понимал, в чем она конкретно заключалась и почему в результате этой моей промашки преступник решился на такую крайнюю меру, как убийство поселкового дурачка, показания которого даже не могли быть использованы в суде в силу ограниченной дееспособности гражданина Пухова.
— Милор, может быть...
— Проверим, — сухо отрезал капитан. — Ребята тут поработают. Ты с ними не знаком, ничего не знаешь и никуда больше не лезешь. Матрацами занимайся, это тебе по плечу.
Не скажи неприветливый капитан последней фразы, я, может быть, и не закусил
Опергруппа уехала, собрав ничтожные материалы об убийстве. Отныне я должен был бы заниматься «матрацной версией», но заниматься ею я не спешил, поскольку упорно размышлял над иной проблемой.
Время выстрела, оборвавшего жизнь Володи Пухова, было известно не только из предположений местного врача, но и из заключения экспертизы, с которой нас ознакомили. Тогда на Ярославль шел товарный состав: об этом тоже было известно, и поездной бригадой занимались ребята из опергруппы капитана. А мне неожиданно пришло в голову не какое-то там откровение, а некое, весьма недоказуемое соображение, что грохот проходящего товарняка и грохот выстрела совпали не случайно, и именно поэтому, собственно, выстрела никто и не слыхал. А убийца мог стоять на насыпи: там не было снега, а следовательно, и не осталось следов.
Однако после разноса капитана я не решался на самостоятельные действия. Не потому, что боялся служебных неприятностей, а потому, что понял и на всю жизнь запомнил, сколь вредны и опасны личные розыски. Но идти даже к Сорокопуту со своими беспочвенными догадками я не рискнул, решив сначала посмотреть на поезд, который шел, согласно расписанию, в тот день так же, как и во все прочие дни.
Я вышел к насыпи ранним утром еще до подхода товарного состава и, значит, до убийства, если эти два события и впрямь накладывались друг на друга. Было еще очень темно, насыпь в этом месте пересекала низину и оказалась значительно выше тропинки, на которой нашли тело. Областные работники еще тогда внимательно осмотрели насыпь, колею и тропинку, но не обнаружили ничего любопытного, а собака след не взяла. Я несколько раз прошелся вдоль полотна, но не потому, что рассчитывал найти что-либо, а чтобы представить, где мог стоять преступник, поскольку его следов нам обнаружить не удалось. И выяснил, что в это время с насыпи тропинка еле-еле просматривается, а если учесть, что тело нашли в пятидесяти семи метрах от рельсов, то попасть при таком освещении и на таком расстоянии даже в белую заплатку шапки было практически невозможно. Это перечеркивало блеснувшую было идею, но я не успел разочароваться, так как показался поезд.
Я решил дождаться его на насыпи, поскольку кругом был непролазный снег. Заранее стал твердо и устойчиво, ожидая, что мимо промчится грохочущая махина, но в этом месте оказался незаметный для глаза, но ощутимый для поезда подъем: состав полз, грохоча и лязгая. Да, этот грохот способен был заглушить любой выстрел, но я не думал уже о выстреле: неожиданно для себя я рванулся, нагнал подножку, уцепился за поручень, подтянулся и оказался в проходящем составе.
— Не знаю, как преступник пришел к месту убийства, но точно знаю, как он с него ушел, — с торжеством сообщил я Сорокопуту. — После выстрела убийца вскочил в проходящий товарный поезд на ходу.
Старший лейтенант Сорокопут
получил от собственного начальства хороший нагоняй за инициативу, выходящую за его права, обязанности и компетенцию. Теперь на его отделении висело убийство, при всей симпатии ко мне он не хотел обсуждать со мною эту тему.— Твоя задача — матрацы. В кратчайший срок выяснить. Все, можешь гулять.
— Я прошу разрешения на следственный эксперимент.
— Я сказал: все, Минин. Уцепил мысль?
Мысль уцепил пожилой сержант Крючков, слышавший этот разговор. Когда я вылетел из кабинета, он успел нагнать меня у выхода:
— Что хочешь проверить?
— Ничего! — заорал я. — Я дурак, все, точка!
— Не кричи, — улыбнулся сержант. — Молодо-зелено. Человека убили, а ты обижаешься. Нехорошо. А убийца, свободное дело, мог на том составе уехать. У следующей станции спрыгнул — и ищи ветра в поле. То, что следов нет, это ведь тоже след, лейтенант.
— Тогда он должен был стрелять с насыпи.
— Ну?
— А оттуда в это время еле-еле тропинка угадывается. Конечно, снег подсвечивает, силуэт виден, но ведь ему же не в силуэт, ему в затылок попали, и пуля неизвестно куда ушла. Я хотел сделать фанерную фигуру по размерам Пухова, поставить ее на место, где нашли тело, и пострелять в нее с насыпи.
— Молодой ты, — грустно усмехнулся Крючков. — А я так такой старый, что без всякого эксперимента скажу, что на полста метров голову насквозь прошить можно либо из нашего «ТТ», либо из немецкого парабеллума. Оба выбрасывают гильзы, а их убийце подбирать некогда было, если он на товарняке уехал. Вот и не сходятся у нас концы с концами в этом пункте.
— Думаешь? — растерянно спросил я.
— Нет, случайности я не отрицаю. Все, конечно, в жизни бывает, но нам не стрелять с насыпи нужно, а стреляную гильзу искать.
— Москвичи искали.
— Искали, да не нашли. А она скатиться могла, в снег либо в щебенку зарыться. Словом, надо найти. Обязательно даже надо.
Сержант служил в поселке чуть ли не всю жизнь, и поиски гильзы организовал с размахом. Привел два старших класса местной школы, объяснил, как и что искать, разбил участок поисков на квадраты, но все оказалось напрасным. За три часа семь десятков глазастых ребят, не считая взрослых, в буквальном смысле прощупали каждый сантиметр насыпи, но гильзы так и не нашли.
— Значит, считай, что чего-то мы недоучли, — вздохнул Крючков. — Начни-ка ты сначала, лейтенант.
Тогда я еще не знал, сколько раз почти в каждом эпизоде мне придется снова и снова начинать все сначала. Как только заходила в тупик, обрывалась или оказывалась ошибочной какая-либо из версий, оставалось возвращаться к исходной точке и вновь методически продумывать, а точнее, прощупывать весь ход рассуждений, оставляя в нем только то, что выдержало проверку фактами, и беспощадно отбрасывая догадки, домыслы и допущения. Все это пришло позже, превратилось в привычку, в метод самоконтроля и поисков решений. Но толчком послужили слова старого милиционера: «Начни-ка ты сначала, лейтенант».
А где оно было, это начало, с которого следовало все начинать? Полночи я вертелся без сна на скрипучем диване, то вскакивая, то опять ложась и пытаясь уснуть. Я квартировал тогда у пожилой одинокой вдовы, боялся разбудить ее скрипом, вздохом да шагами, а она тоже не спала, так как по одинокости и жажде заботы ворчливо опекала меня, знала об убийстве столько же, сколько и все, но догадывалась, что я столь болезненно переживаю гибель Володи потому, что считаю себя повинным в этой трагедии.