Rrzepraszam Варшавская история
Шрифт:
– Как думаешь, передаст он в Москву про особняк?
Саня загадочно улыбается.
А меня занимает: откуда у “Солидарности” документы – копия завещания, лицевой счет?
Петрович удивляется моей наивности:
– У них же везде агенты!
Снова пертурбация в верхах: Каню сменил генерал Ярузельский – сухопарый, лысеющий, с красными, как у грудного ребенка, щеками, в несменяемо черных очках.
Тут же назвали Пиночетом.
“Пиночет” обращается к народу:
– Дайте нам девяносто спокойных дней.
Страна не слышит: бьется
Мораторий нереален. Чуть что – “Солидарность” объявляет: забастовочная готовность!
Угроза всеобщей забастовки – как пистолет у виска.
Министр финансов закатывает истерики: каждый пятый злотый не имеет товарного покрытия.
Пустили в оборот новую купюру – пять тысяч.
Я ёрничаю:
– Скоро вам некого будет рисовать на ассигнациях. Иссякнет список великих поляков.
– Это ты, брат, загнул, – не соглашается Десантник.
– Да и те, что есть, подозрительные.
– Как?
– Мицкевич на самом деле кто? Мицкявичюс. Как там у него? “Литва – родина моя”. Коперник – из Пруссии, Шопен – наполовину француз.
Десантник мрачнеет:
– Хочу тебя предупредить, Анатоль. По старой дружбе. Не говори этого поляку, у которого нет чувства юмора.
– А тебе можно?
– Мне можно. – Он подмигивает и становится похожим на папашу Мюллера в исполнении артиста Броневого.
В Москве родили формулировку:
В РУКОВОДСТВО “СОЛИДАРНОСТИ” ПРОБРАЛИСЬ АНТИСОЦИАЛИСТИЧЕСКИЕ ЭЛЕМЕНТЫ.
Представляю, как – ночью… элементы… крадучись… пробираются…
Употребляются также слова “ЯСТРЕБЫ” и “ЭКСТРЕМИСТЫ”: тоже пробравшиеся.
Сначала я избегал формулировок. Их вписывали в редакции.
Собирался позвонить, поскандалить, но – передумал.
Теперь заветные слова сами залезают в строку – по инерции.
При передаче возникают сложности.
Барышни телефонного узла, как и большинство трудоспособного населения, состоят в “Солидарности”.
Стоит мне вспомнить о “ястребах” и “экстремистах”, барышни принимаются за дело, и в трубке раздается невообразимый треск.
– Что? – надрывается Вера в Москве. – Ничего не слышу!
Кричу варшавской телефонистке:
– Пани, я этого так не оставлю!
Иногда помогает, чаще – нет…
Умер кардинал Вышинский, примас Польши.
80 лет. Рак.
Личность выдающаяся.
32 года у руля польской Римско-католической церкви.
Не знаю, существовал ли “культ Вышинского” (вся религия – культ), но его слово для миллионов поляков было непререкаемым.
Сложная жизнь.
При Беруте находился под домашним арестом.
В декабре 1970-го призывал верующих “к сдержанности”.
По достижении 75 лет подал в отставку, но Папа ее не принял.
Умер на посту.
Когда Войтыла восходил на папский престол, все кардиналы подходили по одному, преклоняли колено и целовали новому понтифику руку.
Вышинский тоже попытался, но Святейший сделал для него исключение.
Сам поднялся с кресла и подхватил. Так они
и стояли обнявшись: учитель и ученик.Из афоризмов Вышинского:
“Маленькие революции рождаются в больших очередях”.
Хоронили в Варшаве. Людское море…
Фестиваль советской песни в Зелена-Гуре прошел под знаком поставленного “Солидарностью” вопроса: откуда у организаторов деньги?
Преимущество нового профсоюза: им достаточно ставить вопросы. Пока…
Все больше задумываюсь над тем, а профсоюз ли это?
Больше похоже на партию.
В редакциях газет, на радио, телевидении много членов
“Солидарности”. Особенно среди технических работников. Корректоры, секретарши, операторы, осветители, шоферы…
Богдан вздыхает: может положиться всего на несколько человек. Его пугает возможное применение силы. Говорит, будет страшнее, чем в
Венгрии.
С 14 по 20 июля – заседание чрезвычайного съезда партии. У нас был съезд победителей. А у них? Побежденных?
Главный вопрос – сколько можно отсиживаться в окопах? Ответа не нашли. Резолюций много, а что делать – не ясно.
Замечательно выступал на заводе глава нашей делегации Гришин.
Обстановка для него – непривычная. Ни зала, ни президиума, ни транспарантов о “нерушимой дружбе”, ни оваций. И вообще – никакого порядка.
Собрали в парткабинете узкий актив. Человек двадцать.
В речи Гришина – ни слова о “Солидарности”. Нет ее, и точка.
Я пристроился на подоконнике.
Внизу, во дворе, толпятся рабочие с бело-крсными повязками на рукавах. У них, как и везде, забастовочная готовность.
Предложить бы Гришину к ним спуститься. Поговорить. По душам. А?
Мясо, колбасы, другие продукты продаются по карточкам.
Нормы – в очередной раз – снижены.
Народ – на грани паники. Призрак голода.
В Лодзи – марш голодных. В основном женщины. Стучат металлическими тарелками:
– Накормите наших детей!
Зрелище – не для слабонервных.
Власти обвиняют “Солидарность” в нагнетании страстей.
Масса листовок возле штаб-квартиры “Солидарности” на Шпитальной.
Никакой цензуры! “Новости дня” – те, которых нет в газетах.
Обращения, воззвания, карикатуры, ультиматумы…
Стоят. Читают. “Заряжаются”.
Прокуратура запрещает издание одного из бюллетеней “Солидарности”: за “оскорбление чести и достоинства партийного руководства и антисоветскую пропаганду”.
В ответ – призыв бойкотировать официальную прессу. Проще говоря – не покупать.
Спускаюсь в киоск.
– Из газет, – отвечает Болеслав, – только “Трибуна люду” и “Жолнеж вольнощи”.
– Очереди были с утра?
– Какие очереди, пан редактор! Штук по десять продал – и все.
Вроде убыток, но Болеслав, чувствуется, доволен.
Возвращаюсь из Интерпресса. Навстречу Ларёк бросается:
– Егор пропал!
– Где?
– Пошел гулять и пропал.
– Гражине звонила?
– Рысека тоже нет.