Rrzepraszam Варшавская история

О том, что происходит за забором, – ни слова.

Аристов, посол, опоздал, сел и уставился на меня.

Через час закруглились.

Я решил переждать, пока все разойдутся. Не вышло.

В коридоре стоит лично посол с группой преданных товарищей.

– Анатолий Иванович, – чрезвычайный излучает добродушие, – а ведь усы вам не идут.

Все радостно кивают.

На нервной почве я решаю взбрыкнуть:

– Борис Иванович, вы знаете историю, как два молодых еврея пришли к раввину?

Произносить слово “еврей” в здании посольства считается малоуместным. А уж после “раввина” своды должны бы рухнуть.

– Что-что?

– Они спросили у раввина, можно ли им завести усы.

Я играю в кошки-мышки: недоговариваю, тяну.

Аристов злится:

– И что в итоге?

– Раввин не разрешил.

– А дальше?

– Вышли они, один и говорит: слушай, у самого-то ребе усы есть!

– И они вернулись, – догадливо подсказывает посол.

– Ага, – киваю я и снова замолкаю.

– Ну, ладно, чем кончилось?

– Раввин сказал, что ни у кого не спрашивал.

Аристов машет рукой:

– Вечно у вас, у журналистов…

И с выражением детской обиды на лице, окруженный возмущенной свитой, удаляется в свои апартаменты.

Из посольства еду в Интерпресс.

Десантник в компании Бобиньского и Бернара.

Увидев меня, вскакивает:

– Панове! Россияне заимели своего Валенсу!

Рванулся к стойке и мигом обернулся с бутылкой, еще одной рюмкой и сиротливыми ломтиками печенья.

Так и не привыкший к их небрежению закуской, я накрываю рюмку ладонью:

– За рулем.

– Побойся бога, Анатоль! – Десантник тянет через стол бутылку.
–

Тебя же больше месяца не было! Мы тут паримся, а ты – в самоволке.

Вспоминаю строку из фельетона молодого Катаева “Дневник горького пьяницы”. Там герой завязал, героически держится и вдруг – короткая, в четыре слова, запись: “Среда. Опять. Как свинья”.

Бернар спрашивает:

– Как самочувствие пана Брежнева?

Хватаюсь за спасительную роль Незнайки:

– Скажите лучше, что здесь происходит?

Бобиньский охотно начинает:

– Когда в вашем, пан Друзенко, лагере происходят ЧП, вы говорите: события. События в Венгрии, Чехословакии. Теперь – польские.

– У нас уже события? – ухмыляется Десантник.

– Чрезвычайные.

– Это почему же?

Бобиньский дожевывает печенье и продолжает тоном докладчика:

– Движущей силой восстания в Венгрии…

– Там не было восстания.

– В Венгрии, – английский поляк невозмутим, – против социализма выступили националисты. Они были в меньшинстве и проиграли. В

Чехословакии протестовала интеллигенция.

– Она была за социализм, но с человеческим лицом, – уточнил Бернар.

– Не важно, – морщится Бобиньский. – А кто в Польше?

Поднимает кверху палец:

– Ра-бо-чи-е!

– Весь народ! – кивает француз.

Десантник вяло возражает:

– Этого еще никто не посчитал.

– Минуточку, – беру наконец слово я. – Валенса что сказал? Мы не против социализма, а против искажений социализма.

– Ради бога, пан Друзенко…

– Он действительно так сказал!

– Ну и что? Тактика, – пожимает плечами Бернар.

– Не в этом дело! – перебивает француза Бобиньский. – Против рабочих танки не пошлешь.

Десантник дипломатично подводит черту:

– Анатоль, как у вас говорят? По-жи-вьем…

– …увидим.

Расстались мирно.

Об этом эпизоде я потом прочту в мемуарах Герека.

В кабинет к нему заглянул помощник и доложил:

– На связи!

Герек поднял трубку и услышал шамканье:

– У тебя-а-а контра-а-а. Надо взять за морду. Мы поможем.

В мемуарах фраза Брежнева напечатана латиницей:

– U tebia contra. Nada wziat za mordu. My pomorzem.

Первый секретарь (польский) не знал, что ответить генеральному (нашему).

Легко сказать – “взять”! Кого? Легко сказать – “контра”. Это рабочие-то?

Постарел Герек…

Люди бросают работу, бастуют, а он беспомощно лопочет с трибуны:

– Праца нас взбогаца (работа обогащает).

Народ так и не понял. И пан-товарищ Эдвард, подав в отставку, укатил домой, в Катовице.

К бывшему вождю пришла делегация шахтеров.

Испуганный, трясущийся, он отдал мундир почетного горняка и прилагавшуюся к нему саблю.

…Герек проживет до 88 лет. Его оставят в покое, и он проведет остатки дней в кругу семьи…

Главным секретарем стал безликий, как и положено куратору безопасности, Каня.

Народ веселится:

– Лучше Каня, чем Ваня.

Много шума вокруг интервью Куроня “Штерну”.

Все цитируют то место, где говорится о начале событий.

Куронь хвастлив: все организовали мы.

Они же, оказывается, сделали из Валенсы вождя-марионетку, который

“был поручиком в окопах, а никак не генералом в штабе”.

Спросить у Куроня, с чего вдруг он так “раскрылся”, я не могу.

Поговорить с другим Яцеком – Гмохом, тренером польской сборной по футболу, – пожалуйста. С его тезкой Куронем – боже упаси!

Это будет мое последнее интервью.

Возможно, не только в Варшаве…

Валенса на Куроня не обиделся.

Что ж до “поручика в окопах”…

Даже если его “вычислили”, то сделали это с потрясающей точностью.

Если бы в начале событий ЭВМ попросили бы выдать данные, каким должен быть лидер масс, она бы ответила: лет 35, из простой семьи, католик, семьянин, много детей, работяга, желательно массовой профессии, например электрик, желательно – из Гданьска. И обязательно с верфи имени Ленина.

Звонит Десантник. Кричит – как будто я глухой:

– Вы едете или нет?

Иногда Эмиль обращается ко мне как к парторгу журналистов – на вы.

Как раз тот случай. В Гданьске открывают памятник рабочим, расстрелянным в декабре 1970-го.