Rrzepraszam Варшавская история
Шрифт:
Мать ощущает мою маету, спрашивает, но я отнекиваюсь.
Неожиданный звонок Олежки из Москвы:
– Тут тебя народ в партийные секретари сватает.
– Ты вчера не того?
– Обижаешь.
Выхожу на балкон и тупо смотрю вниз, где под надежной яблоней отец с приятелями – бывшими защитниками государственной безопасности – стучит костяшками домино.
В сентябре в редакции ожидается отчетно-выборное собрание, а я состою в партбюро.
Однажды мне даже доверили председательствовать на собрании.
– Хвост пистолетом! – подбадривал инструктор
В брошюрке с грифом “Для служебного пользования” было напечатано, что надлежит говорить председательствующему – не отвлекаясь:
– Есть предложение начать собрание. Кто за? Против? Воздержался?
Единогласно!
И так – по каждому вопросу:
– За? Против? Воздержался? Единогласно!
Блажен, кто верует, что все это кануло в Лету…
Вернувшись в столицу, бросаюсь в объятия друзей.
Обнявшись, как родные братья, мы шагаем по осеннему Тверскому в Дом журналиста.
Если хватает купюр, поднимаемся в ресторан. С меньшим достатком спускаемся в пивбар.
Дым коромыслом, гул, байки, мелкое диссидентство, фальшивые истерики, море бравады.
Под занавес ночи, останавливая такси, падаем на капоты, как на амбразуру…
Глядя на мои утренние мучения, жена вздыхает:
– Если бы ты знал, что вчера нес!
В редакции не жизнь – кадровый пасьянс.
Народ продолжает пророчить мне партийную карьеру, но, кажется, подобный поворот не входит в планы Главного.
Кто знает, чем бы все обернулось, не натолкнись на меня в коридоре вызванный из Варшавы собкор Ермолович.
– Как вы тут? – дипломатично поинтересовался почивающий на лаврах
Николай Николаевич – его назначили членом редколлегии.
Я развел руками.
– А как вам Варшава? – внезапно спросил Ермолович.
Я оторопел:
– Съесть-то он съест, да кто ж ему дасть!
– Не скромничайте, – дружески улыбнулся “поляк”.
Утром трубку разрывает бас Новикова, заместителя Главного:
– Что ты там комбинируешь? А ну зайди.
Не поздоровавшись, спрашивает:
– Ты действительно хочешь в Варшаву?
Я молчу.
Новиков тянется к красному телефону:
– Петр Федорович, он у меня. Хорошо, сейчас.
Покачиваясь, как утка, Алексеев ходит по кабинету, запрокидывает покрытую перхотью голову, сверкает набухшими стеклами окуляров и пророчествует:
– Польша – это же так интересно!
Я весь в отца.
Уезжая в командировку – всего-то на два дня, в район, – он с утра терзал маму:
– Поезд уже отходит!
С годами и я, покидая дом, стал паниковать.
Тем более – на этот раз.
Не в район собрался – в заграничную, хоть и братскую, страну.
Не на экскурсию – работать; как это выглядит, я понятия не имел.
Не на пару деньков – минимум на три года…
Провожался – под лукавые тосты, слезливые целования, бессмысленные наставления.
– Главное, старик, – тарахтит Олежка, – ничего из себя не изображай.
А с какой стати? Курица – не птица, Польша – не заграница.
С удивлением
смотрю на друзей. Они будто за стеклом, по которому струится вода.А я уже ТАМ.
Для начала отправляюсь один – осмотреться.
Поезд отходит от Белорусского вокзала и называется “Полонез”: сразу ясно, куда его несет.
Оглушенный прбоводами, я гляжу в окно, прикидывая, какие проблемы ждут меня за Бугом.
Что, собственно, я знаю об этой стране?
Ну, конечно – Лжедмитрий! Привел их в Россию. А Сусанин – потом – завлек в непроходимые болота.
Еще маршал Сейма. Стучит посохом, а супернезависимый депутат кричит из зала: “Не согласен!” Вето – оно и есть вето.
Само собой, Коперник: первым понял мужик, что планеты вращаются вокруг Солнца.
Костюшко: отстоял независимость… Америки.
Мицкевич с Пушкиным дружил.
Полонез Огинского.
Дзержинский.
Варшавское восстание.
Лято, Дейна, Шармах – олимпийские чемпионы по футболу.
Берут, Гомулка, Герек – вожди.
Ансамбль “Червоны гитары”.
Косметика фирмы “Полена”.
Кажется, все…
В Бресте меняем колеса.
– Буты, – поясняет сосед по купе.
– Что?
– Поляки так колеса называют. И туфли. Поговорка есть: у поляка даже бут – пан.
Над продрогшей Варшавой висит оранжевый блин.
На Центральном вокзале встречают коллеги.
Кое-кого я знаю.
Ермолович приехал загодя, чтобы подготовить корпункт к сдаче.
Суетливо обнимаюсь с Саней Рогожиным, сокурсником, а теперь – корреспондентом ТАСС.
С Костей Щербаковым студентами отбывали сенокосную повинность под
Можайском. Здесь он представляет малопонятную организацию с протяжным, как вздох, наименованием – ВААП. Ему завидуют. И как не завидовать, если у человека одна задача – накрывать за казенный кошт, налаживая контакты с капризной польской интеллигенцией.
Вялотекущий мальчишник в корпункте.
Накануне они ездили гуртом в Люблин и теперь подначивают друг друга:
– А ты вчера здорово выступил!
Разбежались быстро…
Началась рутина.
Ермолович пишет акты – на каждую строку в инвентарной ведомости: от автомобиля “Волга” до обувной щетки. Я перепечатываю на машинке, после чего подписываемся: “Ермолович сдал, Друзенко принял”.
Коктейль в посольстве.
Закуску купили на рынке.
Выпивку я привез из Москвы. Сопроводительная бумага разъясняет: “Для представительских целей”. Обыкновенная водка, а как звучит!
Среди гостей самая величавая – в буквальном смысле – певица Анна Герман.
Мужа – он ей по плечо – представила:
– Пан инженер.
Похожий на воблу советник по прозвищу Птичкин, которого все считают резидентом, толкнул спич.
Перед этим несколько раз подходил, спрашивал:
– Извините, как ваша фамилия?
Все равно перепутал…
Утром в корпункте не умолкает радио, а по вечерам – телевизор.
Вживаюсь в ауру чужой речи.
Бесконечная “угадай-ка”.
“Неделя” у поляков не неделя, а “воскресенье”, “ютро” – не утро, а