Ртуть

Харрон не ответил. До меня, лежащей на ступеньках, доносилось лишь какое-то шуршание и царапанье.

— Я не могу достать это из тебя, — устало сказал Смерть. — Твоя судьба предрешена, капитан. Ты заслуживаешь гораздо худшего.

— Земля. Проходы. Они д-двигаются. В земле. Обсидиан. Об… обсид… обсидиан…

Возня. Скрежет. Низкий, тяжелый стук. Харрон издал панический вопль, но его крик быстро оборвался.

Когда Смерть снова поднялся по ступеням, его ботинки были единственной частью его тела, которую я могла видеть в своем сужающемся поле зрения. Когда он присел рядом со мной, и я увидела его, мое сердце захотело выскочить из груди, но смогло лишь слабо сжаться от страха.

Конечно, Смерть был прекрасен. Иначе как бы кто-то согласился пойти с ним, не сопротивляясь? Несмотря на то, что он хмуро смотрел на меня и его темные брови сошлись в мрачную, недовольную линию, он все равно был самым красивым мужчиной из всех, кого я когда-либо видела.

— Жалкая, — пробормотал он. — Абсолютно… — Казалось, он не мог подобрать слов. Покачав головой, он потянулся к нагрудной пластине и нащупал там что-то. Мгновение спустя он вытащил руку, на указательном пальце у него висела длинная серебряная цепочка. Он расстегнул ее.

— Если ты умрешь раньше, чем сможешь вернуть его, я не буду счастлив, — проворчал он. Цепочка была теплой, когда он надел ее мне на шею. С того момента, как я упала на ступеньки, мое тело было в блаженном оцепенении, но это оказалось временным облегчением, пока незнакомец в черном грубо не подхватил меня на руки.

На этот раз боль пронзила меня насквозь, и ничего не осталось.

Беззвучный крик замер на моих губах, когда Смерть понес меня к луже.

Тьма поглотила меня раньше, чем серебро.

ГЛАВА 6.

ЭВЕРЛЕЙН

Однажды, когда мне было восемь лет, в Серебряном городе пошел дождь. Небеса разверзлись, и целый день с неба лилась вода. Улицы затопило, а здания, простоявшие несколько поколений, смыло. Никто и никогда не видел, чтобы солнце было так затянуто одеялом облаков. И в первый и единственный раз в жизни я узнала, что такое холод.

Сейчас мне не было холодно. Это было нечто совсем другое, и казалось невыносимым. Мои кости были словно сделаны изо льда. Они обещали рассыпаться, если я осмелюсь пошевелиться, но как бы я ни старалась, я не могла унять дрожь. Запертая в темноте, я ничего не видела. Однако в этой ледяной тюрьме раздавались звуки. Голоса. Иногда их было много. Иногда только один. Со временем я начала узнавать их. Чаще всего я слышала женский голос. Она разговаривала со мной, говорила тихо, делилась со мной секретами. Она пела мне. Ее голос был нежным и мелодичным и заставлял меня скучать по матери так, что у меня все болело внутри. Я не могла понять, о чем она пела. Ее слова были загадкой, а язык, на котором она говорила, — незнакомым и странным.

Я лежала в темноте и дрожала, желая, чтобы она отвалила от меня. Я не хотела, чтобы меня преследовали эти призраки. Я хотела погрузиться в небытие, пока холод не заморозит меня, а тишина не лишит слуха, и я не превращусь в ничто и не забуду, что вообще жила.

Вместо этого я начала чувствовать кончики пальцев на руках. Затем пальцы ног. Затем руки и ноги. Постепенно, в течение времени, которое могло длиться час, а могло длиться и неделю, мое тело понемногу возвращалось. Испытываемая боль заставляла меня жалеть о том, что при жизни я не была лучшим человеком. Это, видимо, было наказание. Ребра грозили треснуть при каждом вдохе, но я как-то дышала. Внутренности словно вырвали из моего тела, разрезали на куски, а потом засунули обратно. Болело все, каждую секунду каждой минуты каждого часа…

Я молилась о забвении, которое никак не наступало. А потом, ни с того ни с сего, я открыла глаза, и темнота исчезла.

Кровать, в которой я лежала, не была моей. Единственный матрас, на котором я спала за всю свою жизнь, принадлежал Кэрриону Свифту, но это была не его кровать. Для начала, она была гораздо больше, и от нее не пахло ондатрой. Мое тело укрывали безупречно белые простыни, поверх которых лежало толстое шерстяное одеяло. Потолок высоко над головой не был бледно-золотистого цвета песчаника. В основном он был белым, но… нет. Он не был белым. Он был бледно-голубого цвета с размытыми полосами и пятнами голубовато-серого, образующими облака. Это выглядело великолепно. Стены комнаты были более темного оттенка синего, граничащего с фиолетовым.

Как только я разглядела этот цвет, а также не одну, а целых пять разных картин в тяжелых позолоченных рамах, развешанных по стенам, плюшевую кушетку в углу комнаты и полку напротив кровати, заставленную таким количеством книг, какого я никогда раньше не видела в одном месте, в тот же момент всепоглощающий страх вонзил в меня свои когти.

Я все еще была во дворце. Где еще я могла быть? Никто в Третьем округе не смог бы собрать столько денег, сколько требовалось для создания краски фиолетового цвета. Не говоря уже о том, что единственными произведениями искусства, которые я когда-либо видела, были выцветшие картинки в книгах, но эти были настоящими. Холст, написанный масляными красками, в настоящих деревянных рамках.

Я в панике выдохнула, и моя тревога усилилась, когда я увидела, как облако тумана образовалось от моего вздоха. Где я была и что, черт возьми, происходило? Почему я вижу свое дыхание?

Я попыталась пошевелиться, но тело не слушалось. Ни малейшего движения. Словно меня парализовало. Если бы я могла пошевелить ногами… ах, черт, нет. Нет, нет. Нет. Это не сработает. Я…

Я замерла, когда дверь в роскошную комнату скрипнула. Мои глаза были открыты. Бессмысленно было закрывать их сейчас, когда меня уже застали врасплох. Я была слишком встревожена, чтобы смотреть на того, кто вошел в комнату, поэтому оставалась совершенно неподвижной, глядя на облака, нарисованные на потолке, и затаив дыхание.

— Мастер Эскин сказал, что ты очнешься сегодня, — произнес женский голос. Тот самый голос, который пел мне. Который протягивал мне руку в темноте. — А я сомневалась в нем. Я должна была ему доверять. — Девушка, кем бы она ни была, тихонько рассмеялась.

Была ли она одной из служанок Мадры? Собиралась ли она выпотрошить меня, как только я перестану притворяться мертвой и посмотрю на нее? Здравый смысл отвергал обе эти возможности. Служанка не была бы такой болтливой. И зачем им было прилагать усилия, чтобы сохранить мне жизнь, если они планировали убить меня?

Я медленно повернула голову, чтобы рассмотреть вошедшую.

Она прислонилась к стене у двери, держа в руках стопку пыльных книг. У нее были светло-русые волосы, такие длинные, что доходили ей до пояса, заплетенные в две замысловатые косы, каждая толщиной с мое запястье. Сколько ей было? Двадцать четыре года? Двадцать пять? Примерно столько же, сколько и мне. У нее была бледная кожа и ярко-зеленые глаза.

Зеленое платье, надетое на ней, было настоящим произведением искусства. Парчовый лиф был расшит золотыми нитями, которые переливались на свету. Пышная юбка была украшена вышитыми листьями. Незнакомка улыбнулась мне, все еще сжимая в руках свои книги.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

Внезапно мне захотелось откашляться. Я изо всех сил старалась ответить на ее вопрос, но ничего не могла с собой поделать. Я начала отплевываться, по моим бокам расползалась паутина боли, когда тело дернулось.

— О, нет. Подожди. Позволь мне помочь тебе, — сказала девушка. Она бросилась в комнату, положила стопку книг на маленький столик у окна, затем взяла чашку и поднесла ее к кровати. Протянув ее мне, она просияла улыбкой. — Вот. Выпей немного. Эскин сказал, что ты захочешь пить, когда придешь в себя.