Рубенс

Правда, год спустя, в декабре 1632 года, когда в битве при Лютцене был убит один из самых ярых сторонников протестантизма и, следовательно, заклятый враг Габсбургов шведский король Густав-Адольф, Оливарес вспомнил было про выводы Рубенса: «Настал момент покончить со всем, уладить дела империи, приступить к избранию короля римлян, заключить мир с Голландией, установить мир в Италии, добиться возвращения Лотарингии и посеять раздор во Франции». 354 Но, верный своему обыкновению, он снова ограничился полумерами, получая соответствующие результаты. Он поддержал Марию Медичи, но его помощи хватило лишь на то, чтобы собрать небольшое войско в Трире, которое только раззадорило французов. Противостояние Испании и Франции, долгие годы выражавшееся в непрекращающихся стычках на суше и на море, разгорелось к 1635 году в настоящий пожар, обернувшийся для иберийского королевства величайшим бедствием.

354

Michel Deveze. L’Espagne de Philippe IV, tome I, p. 146.

Ну а пока Рубенс — первый поджигатель гражданской войны во Франции — регулярно, как того и требовалось, снабжал Мадрид подробными сведениями о каждом шаге Марии Медичи. Все боялись Ришелье, и никто ничего не предпринимал. Королева-мать довольно скоро поняла, что во Фландрии ей ждать нечего. В начале осени 1631 года она поселилась в Антверпене, в аббатстве святого Михаила, и частенько наведывалась в гости к художнику. В поисках средств для снаряжения войска она пыталась заложить свои драгоценности, и Рубенс даже купил у нее парочку побрякушек. Во Франции мятежники терпели поражение за поражением. В январе 1632 года в Брюсселе объявился и сам Гастон Орлеанский. Один из его сторонников, герцог Буйонский, собирался отбить Седан и просил у испанцев помощи. Рубенс передал эту просьбу Изабелле, отправив одно за другим два письма, но ни на одно из них не получил ответа. Из Брюсселя Гастон направился на юго-запад Франции с целью выступить оттуда с войском, но уже к сентябрю 1632 года отказался от своих первоначальных планов и в Безье подписал с Людовиком XIII акт о примирении. Мария Медичи уехала в Брюссель, где прожила до 1638 года, поочередно пытаясь склонить к содействию Голландию, Германию и Англию, но и с этими державами ей повезло не больше, чем с Нидерландами. Забытая всеми, она окончила свои дни в Кельне, где 3 июля 1642 года скончалась в том самом доме в Штернегаазе, где когда-то жили Рубенсы. Что касается художника, то еще в апреле 1632 года он получил от Изабеллы разрешение бросить все французские дела. Его ожидало другое задание, по мнению инфанты, гораздо более важное.

Последняя миссия, последняя обида

В Голландии принц Оранский по-прежнему мечтал о независимости. Как и предупреждал Рубенса Иоахими во время их весьма откровенного разговора в Лондоне, единственный выход из создавшегося тупика он видел в том, чтобы изгнать испанцев из всех семнадцати провинций. До открытых военных действий в 1631 году дело еще не дошло, но подготовка к ним шла полным ходом, и это не могло не тревожить фламандцев во главе с инфантой. Трезво оценивая бессилие и упрямство Филиппа IV, она решилась на попытку заключения со штатгальтером сепаратного мира. Посредником для ведения переговоров она выбрала Рубенса. В декабре 1631 года он по поручению инфанты отправился в Гаагу. Бельгийская знать давно точила на художника зуб за то исключительное доверие, которым дарила его инфанта, а потому Изабелла постаралась окружить новое задание Рубенса глубокой тайной. Но, несмотря на ее старания, уже 19 декабря Жербье докладывал Карлу I: «Сэр Питер Рубенс с сопровождением отбыл в прошедшее воскресенье, 14 числа сего месяца в Берген-оп-Зом, уполномоченный нанести решающий удар Марсу и вернуть к жизни это государство и империю». 355 Знал об этом поручении и Моретус, возлагавший на своего друга детства большие надежды: «Рубенс уже не раз от имени инфанты обращался к принцу Оранскому и голландцам с предложениями о мире, и это ему почти удалось. Тот, кто сумел замириться с англичанами, сумеет договориться и с голландцами, тем более что принц Оранский его прекрасно знает и очень любит». 356

355

Письма. С. 360.

356

Там же.

Несомненно, славный печатник пребывал в ослеплении от недавних дипломатических успехов художника и своих собственных дружеских чувств к нему. Принц Оранский, который не мог не видеть, что Изабелла оказалась в полной изоляции, намеревался использовать ее озабоченность и собственное преимущество по полной программе. Его поддерживала Франция и все протестанты Европы, а на что могла рассчитывать Испания? Разве на императора… Что же касается теплых чувств, которые он якобы питал к Рубенсу… Не будем забывать, что Питер Пауэл приходился родным сыном человеку, нанесшему смертельное оскорбление его семье. И, наконец, в глазах голландцев, так же, впрочем, как и французов, и бельгийцев, и испанцев, Рубенс был и оставался всего лишь художником. Из девяти дней, проведенных им в Голландии, в Гааге он пробыл не больше суток, которых хватило разве на то, чтобы вызвать в свой адрес новый шквал язвительных насмешек со стороны своего давнишнего врага, французского посланника Божи, записавшего: «Здесь промелькнул живописец Рубенс, прибывший якобы в большом секрете, что не помешало преисполниться возмущением и недоумением большому числу людей, не понимающих, почему он вмешивается не в свое дело. Он задержался лишь с вечера до утра и был удостоен всего получасовой беседы». 357 Некоторое время спустя Гроций сообщал Пьеру Дюпюи: «Нашему доброму другу господину Рубенсу, как вам наверняка вскоре станет известно, не удалось добиться ничего. Едва успев приехать, он был выслан принцем Оранским». 358 В действительности Фредерик Хендрик всего лишь дал посланцу инфанты понять, что решение вопроса о мире принадлежит компетенции Генеральных штатов.

357

Max Rooses. Указ. соч. С. 457.

358

Письма. С. 360.

Положение в 17 провинциях ухудшалось с каждым днем. 10 июня 1632 года войско Фредерика Хендрика Нассауского осадило Маастрихт. Инфанта решила пойти ва-банк и, согласившись с предложением Фредерика Хендрика, начать переговоры с голландскими Генеральными штатами. С этой целью 26 августа она направила Рубенса в Льеж, где проходило заседание протестантской ассамблеи. Он вернулся назад уже через три дня, к сожалению, не солоно хлебавши: голландцы наотрез отказались вести переговоры с Испанией. У фламандской знати имя Рубенса давно вызывало изжогу, и отнюдь не только из-за особой благосклонности, которую оказывала ему инфанта. Главная причина заключалась в зависти к его успехам на поприще государственной деятельности, поскольку при эрцгерцогах, да и до них, все ответственные задания традиционно поручались испанцам. В это же время на сторону Соединенных Провинций переметнулся граф Хендрик де Берг, бывший сподвижник Спинолы. Прочие представители аристократии затеяли против инфанты заговор, щедро подпитываемый Ришелье, который в данном случае умно сыграл не столько на патриотизме, сколько на чувстве кастовой исключительности заговорщиков. Жербье гостеприимно предоставил им для собраний свою резиденцию и сулил поддержку со стороны Карла I. Довольно скоро ему стало очевидно, что эта затея лишена всякой перспективы, и тогда, стремясь хотя бы не остаться внакладе, он «сдал» заговорщиков инфанте в обмен на кругленькую сумму. Руководивший предприятием герцог Арсхот бросился инфанте в ноги и сознался во всем. Изабелле не оставалось ничего иного, кроме того, чтобы, в свою очередь, созвать Генеральные штаты, поручив им вести переговоры с Соединенными Провинциями. Визит десяти специально избранных депутатов в Гаагу наметили на декабрь 1632 года, причем Филипп IV отказался облечь их необходимыми полномочиями. Рубенсу поручили роль сопровождающего, который должен был также от имени короля и инфанты следить, чтобы не пострадали интересы Испании. 22 января 1633 года он получил паспорт, вытребованный в Соединенных Провинциях, а попутно — глубочайшую обиду, которая и положила конец его политической деятельности.

Бельгийскую делегацию возглавил Арсхот. Вмешательство художника в дела своей миссии он воспринимал как личное оскорбление. На заседании фламандских Генеральных штатов, состоявшемся 24 января 1633 года, несколько депутатов — епископ Ипра, епископ Намюра, один аристократ и один представитель Брабанта — обратились к инфанте с просьбой разъяснить, какое место в их делегации отводится Рубенсу. Инфанта отвечала, что Рубенс получил свой паспорт от принца Оранского с тем, чтобы «иметь возможность находиться в Гааге в момент, когда депутатам Ассамблеи могут понадобиться бумаги, касающиеся ведения переговоров о перемирии, а вовсе не с тем, чтобы вмешиваться в ход переговоров, остающихся в компетенции означенных депутатов». 359 Слух о враждебной неприязни Арсхота достиг ушей Рубенса, и потому, когда 28 января 1633 года герцог в компании с девятью остальными членами фламандской депутации по пути в Гаагу остановился в Антверпене, художник не стал с ними встречаться, а вместо этого на следующий же день отправил вельможе письмо, составленное в самых любезных выражениях и служащее художнику своего рода оправдательным документом:

359

L.-P. Gachard. Указ. соч. С. 247.

«Монсеньор!

Меня весьма опечалило известие о том недовольстве, с каким Ваше Превосходительство восприняло мою просьбу о получении паспорта, поскольку я действую из самых добрых побуждений и, уверяю вас, всегда отдаю себе отчет в своих поступках. Бог свидетель, я никогда не имел иных намерений, кроме как всеми силами служить Вашему Превосходительству в качестве посредника в этом деле, столь важном для короля и отечества, что я бы счел недостойным жизни любого, кто посмеет в угоду личным интересам чинить ему хотя бы малейшее препятствие. Я не вижу причин, которые могли бы помешать мне отправиться в Гаагу и передать в руки Вашего Превосходительства имеющиеся у меня бумаги, и не преследую иных целей, кроме оказания вам этой покорнейшей услуги. Мое самое горячее желание в этом мире, — пользуясь открывшейся возможностью, доказать вам мое самое искреннее и сердечное расположение. Примите, и проч.».

И вот что он получил от Арсхота в ответ:

«Из вашей записки я понял, что вас огорчает недовольство, которое я испытываю в связи с вашей просьбой о паспорте, что вы действуете из лучших побуждений и спешите уверить меня, что отдаете себе отчет в своих поступках. Я мог бы и не удостаивать вас чести ответом на ваше послание, поскольку вы позволили себе пренебречь своим долгом и не явились засвидетельствовать мне свое почтение, а вместо того пытаетесь войти со мной в доверительные отношения и пишете мне записки, что более приличествует обращению между лицами равного положения. Я же находился в таверне с одиннадцати часов до половины первого часа, а затем вернулся туда же еще и вечером, около пяти с половиною часов, так что вам вполне достало бы времени переговорить со мной. Тем не менее я сообщаю вам, что Ассамблея, собравшаяся в Брюсселе, нашла весьма странным, что несмотря на ходатайство перед инфантой и согласие маркиза Айтоны просить вас передать нам имеющиеся у вас, по вашим же словам, бумаги, что и было нам обещано, вы вместо всего этого просите паспорт для себя. Меня мало занимают ваши побуждения и то соображение, отдаете ли вы себе отчет в ваших поступках или нет. Все, что я могу вам сообщить, это то, что мне будет чрезвычайно приятно узнать, что с сего дня вы усвоите, как следует обращаться к людям моего звания людям вашего. Тогда вы можете быть уверены, что я остаюсь, и проч.» 360

360

Max Rooses. Указ. соч. С. 518.

Письмо Арсхота получило широкую огласку. В Гааге герцог во всеуслышание заявлял всем и каждому: «Мы не нуждаемся в художниках». 361 Все это могло обернуться для Рубенса самым настоящим позором. Английский посланник Босуэлл совершенно справедливо оценил происходящее: «Если они так неистовствуют, что он вмешивается в их дела, то вероятнее всего потому, что слишком хорошо понимают: он разбирается в них лучше, чем все они, вместе взятые». 362

361

L.-P. Gachard. Указ. соч. С. 17.

362

Max Rooses. Указ. соч. С. 519.

Фактически на всем протяжении своей дипломатической карьеры Рубенс, стремясь положить конец войне, из года в год разоряющей его родину, приложил несравнимо больше усилий, чем любой из его соотечественников. Представители бельгийской знати больше думали о своих привилегиях, чем о пользе, которую могли принести на государственной службе. Они не предпринимали ничего, чтобы установить мир с Соединенными Провинциями, не пытались даже войти с ними в сговор, чтобы таким образом освободить свою страну от испанского владычества. Как справедливо заметил Босуэлл, Рубенс сделал для блага Нидерландов гораздо больше, чем все они, проявив при этом несравненно больше выдержки и умения. Служению этой идее он отдавался целиком, невзирая ни на что. Будучи простолюдином по рождению, он бесстрашно противостоял могущественным сановникам, и еще должен был при этом — что за неблагодарная доля! — без конца убеждать тех, чьи интересы защищал, что незнатное происхождение и жизнь, проведенная в трудах, вовсе не помеха ни политической прозорливости, ни умению говорить с сильными мира сего. Мы знаем, что на этой стезе ему не удалось добиться всего, к чему он стремился. Но задумаемся: а мог ли он в одиночку перевернуть весь общественный порядок, который и в наши-то дни не слишком далеко ушел вперед. Отношения дружбы и доверия, которые установились у него с инфантой, разумеется, во многом определили происпанскую направленность некоторых его поступков, но в то же время разве не общее стремление к независимости от испанского монарха стало основой удивительного взаимопонимания между эрцгерцогиней и художником? Вот почему он в отличие от голландцев никогда не задумывался о возможности радикального разрешения конфликта, разъедающего изнутри бывшие бургундские владения Карла V. Его бы вполне устроила юридическая автономия Южных Нидерландов, при которой за королем Испании сохранился бы чисто символический титул монарха, столь дорогой его сердцу. Зато фактически он перестал бы диктовать свою волю Брюсселю и больше не рассматривал бы Фландрию как гигантский хлебный амбар и источник солдат для испанской армии! Увы, он недооценил властолюбия и тупого упорства Филиппа IV, и в этом-то и заключалась главная его ошибка. Больше всего на свете ему хотелось прекратить войну, которая исковеркала его детство и разорила его родной город. Уже на закате жизни, уже добившись всеобщего признания, он продолжал с такой силой ненавидеть войну, что посвятил выражению этого чувства целую картину, сопроводив ее — уникальный в его творчестве, насчитывающем не одну сотню работ, случай! — особым пояснением, дающим подробное толкование аллегорического смысла полотна.

«Центральное место занимает фигура Марса, выходящего из храма Януса, по римскому обычаю, закрытого в мирное время. В одной руке он держит щит, а другой потрясает мечом, суля народам неисчислимые бедствия. Его возлюбленная, Венера, окруженная купидонами и амурами, обнимает его и пытается ласками удержать возле себя, но он не смотрит на нее. С другой стороны Марса тянет за собой фурия Алекто, сжимающая в руке факел. По бокам от нее видны два чудовища — Чума и Голод, неразлучные спутники войны. На земле лежит сбитая с ног женщина, прижимающая к себе разбитую лютню — символ гармонии, несовместимый с Раздором и Войной; еще одна женщина держит на руках ребенка, олицетворяя Плодородие, Материнство и Милосердие, попираемые и гонимые все той же Войной. Виден и упавший архитектор, не выпускающий из рук своих инструментов, — так сила оружия повергает и разрушает все, что строится в мирное время для пользы и красоты городов. Если мне не изменяет память, то возле самых ног Марса вы должны еще увидеть книгу и рисунки, что означает: бог войны втаптывает в грязь литературу и изящные искусства. Еще там должна быть фасция, из которой вынуты стрелы и дротики, что символизирует Согласие, и, наконец, кадуцей Меркурия и оливковая ветвь — тоже символы мира. Все это валяется прямо на земле, выброшенное за ненадобностью. Женщина в траурных черных одеждах, без всяких драгоценностей и украшений, прикрытая изодранным покрывалом — это несчастная Европа, ввергнутая в отчаяние годами грабежей, опустошений и нищеты, несущих всем неисчислимые страдания. Ее символ — земной шар, поддерживаемый ангелом или гением и укрепленный на кресте, который означает, что все изображаемое относится к христианскому миру». 363

363

Письмо Рубенса к Юсту Сутгермансу от 12 марта 1638 г. Цит. по: Max Rooses. Указ. соч. С. 585. «Ужасы войны». Флоренция. Палаццо Питти.