Рубин Рафаэля

– Скажите хотя бы, что будете еще меня писать, – прошептала она на прощание, схватив его запястье с удивительной силой.

Не заставляй меня лгать тебе, пронеслось у него в голове. Не унижай себя обманом.

– Разумеется, вы окажете мне честь, позируя для меня. Я непременно воспользуюсь вашим предложением, когда получу заказ, для которого потребуется образ, наделенный вашей тонкой красотой.

Он не смог сказать ей правду, потому что не был жесток. Рафаэль лишь уповал на время, которое изгонит из души Марии все надежды на совместное будущее. И лишит кардинала последних капель терпения.

Да, похоже, ему оставалось лишь только уповать.

В этот миг в залу вступил Содома, закутанный в бархат дивного винного цвета с серебряным шитьем и наряженный в полосатые чулки. Он явился в высоком проеме арки, покрытом росписью, рассчитав свой эффектный выход так, чтобы на него обратили внимание. Содома обладал особенным очарованием, которым не уставал восхищаться Рафаэль. Оно заставляло всех мириться с сомнительной славой Бацци, вполне способной положить конец его карьере.

Содома написал восхитительные фрески для мужского монастыря Монте Оливетто Маджиоре. Рафаэль специально ездил туда, чтобы на них посмотреть. Тонкие, изящные «Святой Себастьян» и «Восшествие на Голгофу» потрясли Рафаэля и косвенным образом положили начало дружбе между двумя великими художниками. Но одного лишь таланта было мало в городе сплетников и интриганов, поэтому Бацци поднаторел в искусстве отвлекать внимание любопытствующих от своих амурных похождений. Как раз в этом доме, на стене хозяйской спальни, красовалась великолепная фреска работы этого замечательного художника.

– О, Рафаэлло! – воскликнул Бацци хрипловатым баритоном. Его пухлые, почти женские губы странным образом контрастировали с аккуратно подстриженными каштановыми усами. На шляпе покачивались огромные перья. – Ты само воплощение цветущего здоровья и успеха!

– Как и ты, мой друг! – улыбнулся Рафаэль, и они обнялись.

– Да, если слухи о твоей новой Мадонне верны, ты снова меня обскачешь.

– Брось, я сам едва за тобой поспеваю, – засмеялся в ответ Рафаэль.

– Ты мне льстишь!

– А ты преувеличиваешь мой успех в сравнении со своим собственным!

– Нет, Рафаэль, ни о каком сравнении даже речи идти не может! Особенно в глазах нашего благодетеля, Его Святейшества.

– Времена меняются, – заметил Рафаэль, вспомнив о взлете Микеланджело в пору правления Юлия II и лишении его всех привилегий с приходом Льва X.

– Да, как, судя по всему, меняются и твои натурщицы для Мадонн.

Он сел на пустой стул рядом с Рафаэлем и наполнил бокал одним почти неуловимым плавным движением.

– Я слышал, ты нашел новую Деву.

Рафаэль, как истинный придворный, лишь улыбнулся и кивнул.

– Значит, это правда.

– Я скажу только то, что рядом с ней померкнут все мои остальные Мадонны.

– Ты что, влюбился в нее? – Бацци был настолько изумлен, что со стороны могло показаться, будто сама эта мысль кажется ему отвратительной.

– Не говори глупостей, – отмахнулся Рафаэль, усмехнувшись для большей правдоподобности. – Она всего лишь девушка.

– Да, которая всего лишь изменила твое представление о Мадонне! – хитро добавил Бацци.

Рафаэль испытал облегчение, когда кардинал деи Росси, с глазами оленя и длинной прямой челкой, обратился к нему через стол и своим вопросом спас его от цепкой догадливости Содомы. Но было уже поздно. При всей своей доброте, удивительном таланте и обаянии Содома слыл самым большим сплетником в Риме.

9

Когда Рафаэль вернулся в мастерскую, Маргарита уже его ждала. Был субботний вечер, и все художники ушли. Девушка стояла перед закрытой дверью. Маргарита могла толкнуть ее и войти, потому что дверь редко запирали, но она решила этого не делать. Она просто спокойно стояла перед входом и ждала. Ее волосы, разделенные на пробор, были убраны с лица, и никаких украшений. Большие темные глаза сразу приковывали внимание, затмевая все остальное в ее облике. Рафаэль даже не сразу понял, что она снова пришла с мужем сестры, Донато. Маргарита же заметила, как по лицу художника пробежала тень – уж не разочарования ли? – когда он открыл перед ней двери и жестом пригласил войти.

Маргарита первой переступила порог, и, когда ее зеленая юбка из сукна прошуршала мимо, Рафаэль почувствовал запах ромашки, исходящий от свежевымытых волос. Маргарита подивилась оглушающей тишине, которая царила в темной мастерской. Не было слышно привычного гула голосов, и огромная комната без позирующих натурщиков и суетящихся подмастерий выглядела неестественно пустой. Рафаэль молча принял ее плащ и серую шерстяную накидку Донато и положил их на деревянный стул. Потом он зажег множество ламп и свечей и наконец-то смог хорошенько разглядеть гостью.

– Я очень рад, что вы пришли.

– Разве я вам этого не обещала?

Рафаэль склонил голову и помедлил с ответом.

– Люди часто дают обещания, синьорина Лути, и далеко не все из них исполняются.

– Я всегда держу свое слово, синьор Санти.

Он улыбнулся.

– Ну что ж. Тогда моя жизнь скрасится приятным разнообразием.

– Я рада, что во мне вы находите приятной не только мою внешность.

– О, синьорина, я нахожу вас исключительно приятной во всех отношениях. Можете в этом не сомневаться. – И он одарил ее такой светлой улыбкой, что на несколько кратких мгновений, пока она не спохватилась и не напомнила себе, что находится здесь только для работы, ей показалось, будто ее тянет к нему. Нет, между ними ничего нет и быть не может.

– Начнем? – спросил он, снимая дорогую расшитую накидку и подходя к камину, чтобы разжечь огонь.

Донато молча сел на соседний стул, а Маргарита наблюдала за тем, как Рафаэль надел черный, запачканный красками халат, потер руки и глубоко вздохнул. Его улыбка гасла, и она видела, как в нем мужчина уступает место художнику. Перед ней был яркий, необычный человек, и она чувствовала, как ее влечет к нему. Это было страшно и удивительно одновременно.

Рафаэль посадил Маргариту на стул перед огнем, и желто-красные блики осветили их лица. Он поворачивал ее лицо из стороны в сторону, потом просто приподнял подбородок вверх. Маргарита прижала руки к бокам, чтобы он не догадался, как ей неловко. Само пребывание в этом месте было для нее непривычным, а то внимание, с которым он изучал ее лицо и тело, и вовсе заставляло нервничать. Она изо всех сил старалась держаться спокойно и уверенно и не выказать своих эмоций, но, наблюдая за тем, как он двигается за мольбертом, замирает и вспыхивает, оживляя образ на бумаге, она все яснее ощущала чувственность происходящего.

Явно довольный результатом своей работы, Рафаэль наконец повернулся к своему столу и разложил на нем предыдущие наброски. Он рассматривал эскизы, выбирая верное положение для ее тела и поворот головы. Время шло, и Маргарите все труднее было сохранять неподвижность. Она не привыкла подолгу сидеть на одном месте, и, несмотря на выражение глаз художника, ей совершенно не нравилось позировать.

Он сказал ей, что пока представляет лишь несколько отличительных особенностей, которые сделают ее Мадонну уникальной. Первое: она будет стоять. Второе: она предстанет босой, и ее взгляд будет устремлен прямо на зрителя, излучая доброту и достоинство, которые он узрел в тот памятный день на холме Джаниколо. Эта Мадонна станет самой человечной из всех, что выходили из-под его кисти.

После долгой неловкой немой паузы, когда Маргарита тщилась сохранять неизменными выражение лица и наклон головы, Рафаэль снова повернулся к ней и протянул ей руку, чтобы помочь встать. Маргарита запаниковала, увидев, каким желанием светятся его глаза. Ей, скромной девушке из квартала ремесленников, все еще было очень странно чувствовать такое напряженное, пристальное внимание к своему лицу и телу, и она отчаянно старалась побороть свой страх перед этим ощущением.

Он отставил стул в сторону и попросил ее подняться, опустив руки и чуть наклонившись вперед, будто она парит в воздухе. Затем он сделал нечто в равной степени удивившее их обоих. Она угадала его удивление только по тому, что он первым отвел взгляд, когда их глаза на мгновение встретились. Не говоря ни слова, Рафаэль встал на колени и снял с нее черные матерчатые туфли, аккуратно поставив их возле стула. Маргарита обрадовалась тому, что пришла сюда с Донато, потому что прикосновения рук Рафаэля к ее обнаженной коже, медленные и нежные, почти ласкающие, оказались пугающе чувственными. Постепенно она стала находить какую-то странную, особенную прелесть в непонятности всего происходящего. Все было для нее таким чужим и таким опасным!