Рубин Рафаэля
Шрифт:
– Как ты можешь быть на ее стороне? Я думал, что мы поженимся! Что она будет со мной делить свою удачу и свою жизнь! Она всегда меня любила! Всегда слушалась меня, и все для того, чтобы бросить меня в конце.
– Ты просто жалок! Да для тебя все женщины только игрушки! Ты брал все, что хотел, и тебе было наплевать на то кто за это расплачивается! Ты все это время доносил о нас Папе?
– И мне бы все удалось, если бы не этот Рафаэль!
– Ты хочешь сказать, если бы он не влюбился в нее, вместо того чтобы ею просто попользоваться?
– Ну да, он же так и обращался с женщинами
Донато снова покачал головой.
– Теперь я понимаю. Только твоим надеждам не суждено сбыться.
Лицо Антонио неожиданно застыло, словно покрывшись ледяной коркой.
– Уж лучше сохранить остатки гордости, чем всю оставшуюся жизнь бегать за ней и заниматься ее делами!
– Как это делаю я? Ты это хотел сказать?
– Ну давай, ударь меня еще раз! Да, братишка, как ты!
– Да, надо бы тебе врезать еще за Маргариту. – Донато замолчал, будто взвешивая следующий шаг. Потом его лицо сморщила гримаса явного отвращения. Он отвернулся и пошел прочь. Пробираясь к выходу сквозь набежавшую толпу зевак, Донато бросил на прощание: – Теперь я знаю. – ты не стоишь того, чтобы я пачкал об тебя руки. Ты заслуживаешь того, с чем остался!
34
Маргарита следила за тем, как Рафаэль мечется по большой комнате, словно загнанное животное, все еще полный гнева. Он злился из-за предательства, которого не ожидал от своих покровителей. Для них он трудился в поте лица, с ними преломлял хлеб, смеялся и молился.
Рафаэль даже не думал, что способен на такую глухую темную ярость.
– Поговори со мной, радость моя, – тихо попросила она. Маргарита лежала на кровати, куда Рафаэль донес ее на руках. Он сам снял с нее платье и укутал пуховым одеялом.
Рафаэль подошел и сел рядом. Но напряжение не ушло – даже после того, как он взял ее за руки.
– Мы должны уехать из Рима. Я должен уехать подальше от этого проклятого города. Здесь нам не место!
– Любимый! – тихо позвала она.
Отозвавшись на ее прикосновение, он через мгновение отстранился.
– Не надо меня успокаивать. Я никогда не прощу им того, что они сделали!
– Рафаэль, ты обладаешь великим талантом. Не позволяй тому, что уже случилось, становиться центром твоей жизни.
– Ты центр моей жизни! – Он шарахнул кулаком по столу, стоявшему рядом с кроватью. – И они об этом знали!
– Они хотели, чтобы ты полностью принадлежал им, вместе с твоим талантом. Почувствовав, что ты от них ускользаешь, они просто лишились рассудка.
Он снова вскочил и заметался по комнате.
– Они сделали свой выбор. Отдали предпочтение искусству перед честью, а я предпочитаю им тебя!
– И все равно тебе нельзя отсюда уезжать! Ты нужен этому городу, чтобы оставить в нем свой след, как тебе было предначертано.
– Если мне когда-либо снова захочется писать, я смогу делать это где угодно. Во Флоренции мне тоже было хорошо. Может, стоит вернуться во Флоренцию и увековечить ее красоту вместо красот Рима?
– Разве Микеланджело не там?
– Ты же видела, что соперники у меня есть везде. Но теперь я больше не повторю прежних ошибок и буду беречь
тебя как зеницу ока. Господи, если с тобой что-нибудь еще случится, я…– Они не посмеют ко мне больше прикоснуться! Теперь, после всего случившегося, я в полной безопасности.
Он покачал головой.
– Но во мне теперь столько ненависти! Если я останусь, все картины, которые я здесь для них напишу, будут темны и злобны, как мое сердце.
– Если они не смогут загладить свою вину. Может, теперь настала их очередь приносить жертвы, как в свое время приносил их ты… – Она замолчала, будто что-то обдумывая.
– Эту вину загладить невозможно.
– Совсем? – Она посмотрела вверх и замолчала, запрещая себе снова говорить о браке, как бы ей этого ни хотелось. Если это произойдет, то только по его воле. – Ты хотя бы подумай об этом, любовь моя. Твое место здесь, в Риме. Здесь все, что составляло твою жизнь долгие годы, – твои работы, ученики. Я чувствую это сердцем, так же ясно, как свою любовь к тебе. Не бросай их из-за меня.
Рафаэль подошел к ней, обнял и долго не отпускал. Она нежно поцеловала его в щеку, потом в губы. Сначала робко, потом смелее. Поцелуй становился все более страстным, воспламеняя их. Вдруг он отстранился.
– Слишком рано, – заявил он, вставая с кровати и отходя от нее. – Ты должна отдохнуть.
– Я хорошо себя чувствую. Правда! – Она мило улыбнулась, протягивая к нему руку. Она видела, что он дрожал. – Я хочу, чтобы все было как раньше. В точности!
– Я не мог… Боялся сделать тебе больно…
– Это невозможно. Я тебя обожаю.
Он снова сел рядом, провел рукой по ее щеке, потом по руке. Задыхаясь, он стал искать глазами ее глаза.
– Ты уверена?
– Абсолютно.
Эта уверенность тронула и захлестнула его одновременно. Он накрыл ее рот своим, долго сдерживаемая страсть наконец нашла выход. Желание вновь ощутить восторг от соединения с такой знакомой шелковистой плотью. С низким полустоном-полувсхлипом он сорвал с нее атласное покрывало и уложил на пуховую перину.
Руки скользили по бедрам, поднимая подол муслиновой ночной сорочки. Самообладание покинуло его, когда он увидел, как она отвечает на его ласки. Губы Рафаэля путешествовали по ее шее, к ключицам и дальше к выпуклостям груди с маленькими темными сосками. Почувствовав вкус ее кожи, войдя в нее, он изо всех сил старался оттянуть момент взрыва. Но вихрь таких знакомых и будоражащих ощущений сделал его беспомощным против накала страсти. Ее запах и прикосновения, лихорадочный стук ее сердца, которое он чувствовал телом, были для него целительным бальзамом.
– Никто никогда больше не причинит тебе боли, клянусь! Никогда! – услышал он собственные слова, когда она обхватила ногами его бедра и он потерял последнее самообладание.
Позднее, когда они тихо лежали друг возле друга, Рафаэль почувствовал себя возрожденным. Его наполняло ощущение абсолютного покоя. Мучительная неопределенность и вся боль прошлых недель остались позади. Они тихо разговаривали, целовали, и обнимали друг друга, и снова любили, не желая расставаться и выходить в мир за пределами их комнаты. Тот мир, который хотел их разлучить.