Рубин Великого Ламы

— Смешной вкус! — сказали, вздыхая, те, которые выдержали баталию с ужасным Петтибоном и ушли разбитые.

От всех этих треволнений до Оливье Дероша едва долетало только эхо. Он должен был мало-помалу отдаляться от общества, чтобы наложить последние штрихи на свое творение. Решительный час приближался быстрыми шагами, но всякий раз, как настоящий артист, он открывал необходимость новых дополнений, новых усовершенствований.

Находясь постоянно на дворе завода, в рабочей блузе, он только мимоходом ел, пил и читал; и это было лучшее средство спастись от просителей или от недовольных.

— Его нигде нельзя найти! — вопили они в отчаянии.

— Нет никакого средства затянуть его ни на один бал! — говорили хозяйки, сбитые с толку.

В действительности же, был один салон, где наверняка, можно было его встретить каждый вторник вечером, — это у Дунканов. Справедливо замечено, что человек, самый занятой на свете, всегда может выбрать время, если он только этого сильно захочет.

Пользуясь приглашением леди Дункан, мистер Дерош очень скоро явился к ней-. Конечно, с ее стороны прием был самый лестный, а Этель, со своими переходами от любезности к холодности, интересовала и привлекала его.

Хоть изредка, но ему давали возможность подолгу беседовать с ней, и он мог убедиться, что эта прекрасная неприступная особа в глубине души была нежна и чистосердечна, как ребенок; добра и прелестна, пока не набегала непонятная туча и не переворачивала все наоборот.

Что это означало? На первый раз он коротко ответил на этот вопрос: наружность очаровательна, характер невозможный, и больше не думал об этом. Но, увидев ее ближе, трудно было остаться при таком мнении и не догадаться, что такое поведение было наигранным.

После нескольких встреч первое впечатление Оливье, что у мисс Дункан дурной характер, совершенно изменилось в противоположном направлении и поставило его в тупик.

Что скрывается под ее наружностью? Может быть, он оскорбил ее чем-нибудь? Нет. Не нравился он ей? Но и на это без хвастовства он мог ответить: нет, потому что ничто не заставляло ее, как он думал, говорить с ним больше, чем с другими; и он припоминал их встречи и разговоры. Все говорило ясно, что если и не было какого-нибудь особенного предпочтения, то, во всяком случае, отвращения к нему она не питала: не стала бы она с ним так свободно и откровенно болтать, высказывать свои мнения, не была бы так весела, если бы питала к нему враждебную антипатию.

Оливье едва ли ошибался. Действительно, мисс Дункан дала слово оказывать любезный прием молодому человеку. Но что бросилось ему в глаза: этот блеск глаз, эта почти детская веселость, охватывавшая ее при встречах с ним, и эта сияющая улыбка — все это не было последствием принуждения, упреков матери или постоянных напоминаний об отце.

Нет, если она так принимала его, вопреки самой себе, своей гордости, вопреки ужасу, который она чувствовала при мысли о замужестве ради интереса, ради денег, при мысли о таком нравственном самоубийстве, значит, Оливье Дерош все-таки внушал ей симпатию.

Какое несчастье, что он богат! Он казался ей таким милым, таким простым, когда забывались эти ненавистные рубины! Но позволять думать, что она ухаживает за этим мешком золота!.. Никогда! О! Ведь он может попросить ее руки. Она ответит «Да», потому что обещала не отказывать, но не покажет гнусной поспешности, не сделает для этого ни одного шага; она постарается держать себя только в пределах обыденной вежливости и равнодушия.

Да, это так. Но кто же может владеть выражением своего лица? Кто может постоянно скрывать свои симпатии и антипатии?

И это поведение ее, то милое и снисходительное, то холодное, происходило оттого, что она не могла выдержать характера в присутствии Оливье. Каждый раз, как он приближался к ней, он находил ее в полном вооружении, заключенной в тогу своего высокомерия, с твердым намерением дать ему отпор. Напрасные старания! Вспоминая все подробности вечера, она. должна была признаться, что вместо приготовленного отпора весь вечер они провели, как хорошие товарищи, связанные горячей дружбой. Это приводило ее в отчаяние.

Что же касается Дероша, то с каждым днем он чувствовал меньше причин торопиться с отходом «Галлии», он сознавался себе, что общество Петтибона и черных спутников не может заменить вторника леди Дункан.

Если рвение самого изобретателя так ослабело, тс что же нужно сказать о других? После такого грубого обхождения Петтибона, те, которые имели только пустые причины, чтобы участвовать в путешествии, а таких было громадное большинство, скоро отстали. Но оставалась еще группа кандидатов, которые из различных побуждений решили расстаться со своими намерениями только в последней крайности. Между ними особенно выделялись по своему упорству Фицморрис Троттер, майор Фейерлей, ученый Отто Мейстер и лорд Темпль.

Они действовали из разных побуждений. Для майора и Фицморриса это было просто жаждой наживы; это общее желание может быть началом низких и великих дел, оно дает массу сил, пробуждает к деятельности, создает предприятия и приводит к открытиям, содействующим прогрессу.

Отто Мейстер упорствовал из иных побуждений, более возвышенных и живых. Он предвидел, что экспедиция может иметь в результате важные научные открытия; отсюда весьма понятно честолюбивое желание ученого участвовать в путешествии. Но этого мало; ведь он был немец! Как мог он допустить какого-нибудь француза пожать такую богатую жатву и не употребить всех сил, чтобы вырвать у него хоть несколько колосьев! Если нельзя сделать ничего лучшего, то как он может не попробовать помешать в его предприятиях? Каким образом? Он этого еще не знал, но, во всяком случае, он должен там присутствовать.

Старый тевтон вовсе не был ни так глух и ни так рассеян, как это все воображали.

Напротив, он имел способности все видеть не глядя, слушать так, что никто не замечал, подслушать под дверями и скользнуть украдкой глазами по чужому письму; он даже способен был употребить насилие, если это было нужно. И своими особенными преимуществами он воспользовался для блага своей родины, а потому решил, что если его систематически будут отстранять от всех открытий в предприятии, он, во всяком случае, собственными усилиями вырвет себе там львиную долю.

Большое несчастье, что его не хотели брать. Он напрасно старался смягчить сердце Петтибона. Напрасно он уверял в дружбе, в симпатиях, которые связывают американцев и немцев.

— Эти две нации должны всегда идти рука об руку, господин Петтибон, потому что им принадлежит будущее; это нации хищные и не подверженные пустым сентиментальностям!

— Вот именно поэтому я и не стану вас больше слушать! — сказал несговорчивый янки. — До приятного свидания, милый господин, а со временем я не откажусь от чести воспользоваться вашими симпатиями и друг мой.