Рублевка: Player’s handbook

— Троцкий! — улыбается Авен, прежде чем я успеваю высказать догадку. — А это знаете что? Почему рваное?

На стене висит листок бумаги, на котором изображен человек — довольно схематично, но совершенно трагически. И голова человека не поместилась, поэтому к основному листку приклеен еще клочок бумаги, и на клочке портрет продолжается.

— Знаете, что это? — спрашивает Авен.

Пока я собираюсь с мыслями, он внимательно смотрит на меня. Как только я готов высказать предположение, Авен говорит:

— Это Врубель! Врубель! В конце жизни в сумасшедшем доме. Ему не хватало бумаги, он склеивал из клочков.

Воспользовавшись моим замешательством, даже неловкостью от того, что не угадал Врубеля, Авен читает мне что-то вроде лекции (впрочем, очень содержательной) про русский авангард. Его лекция от лекций, которые я слушал студентом, отличается только интонацией. В студенческие мои годы профессор Аверинцев, обращаясь к аудитории двадцатилетних балбесов, начинал так: «Эпикур, как вы знаете, родился в триста сорок втором или сорок первом году до нашей эры на острове Самос…» Мы же, разумеется, про год и место рождения Эпикура слышали впервые, а многие и про самого Эпикура впервые слышали, и про остров Самос. Но такие авансы студентам профессор считал правильными. Интонация лекций Аверинцева была — поддаться. Интонация Авена — доминировать.

Притом что доминировать ему не надо (просто трендсеттерская привычка). Как только я собираюсь с мыслями, чтобы поддерживать разговор, Авен подводит меня к очередной картине и говорит:

— А вот Кустодиев. Вы же должны догадаться, что это за сюжет.

— Это пьеса Островского г… г… — я заикаюсь, просто я заикаюсь от природы.

И поэтому Авен опережает меня: «…“Гроза”».

А дальше следует история про то, как Авен нашел и купил этого Кустодиева, как картина не влезала в обычный его «Мерседес», как он звонил в банк и вызывал микроавтобус с охраной, боясь хоть на секунду оставить нежданно обретенный шедевр.

Наш разговор (как любой разговор с трендсеттером) похож на игру в одни ворота. Трендсеттер всегда задает собеседнику вопросы, сбивающие с толку, и всегда, воспользовавшись замешательством, буквально сгружает в голову собеседнику то, что должно стать трендом. К чести Авена, надо признать, что многих людей на Рублевке именно он научил собирать живопись, впрочем, тогда уже большинство бесхозных шедевров русского авангарда были скуплены им самим. Интеллигентный Авен пристрастил миллиардеров-выскочек к коллекционированию искусства, сам оказавшись первым коллекционером. Насадил тренд и оказался лучшим во многом — благодаря манере разговаривать. В этой его манере нет ничего обидного. Ничего уничижительного. Он не для того сбивает меня с толку вопросами, чтобы упрекнуть незнанием Кустодиева или Врубеля. Просто технический прием — сбить собеседника вопросом, самому дать ответ и продолжать уже с позиции человека осведомленного обращаться (при всем уважении) к неосведомленному. Таковы трендсеттеры. Так они разговаривают.

Еще одно правило трендсеттера в том, чтобы на вопрос собеседника никогда не отвечать прямо. Это лишает инициативы. Говорить о другом. Менять тему. Отвечать прямо только в тех случаях, когда ответ дает преимущество и позволяет трендсеттеру прочесть собеседнику лекцию.

Ночь, тишина, пустой дом. Мы гуляем из комнаты в комнату. Я спрашиваю:

— А вам не кажется, что следовало бы издать каталог вашей коллекции?

— Я, — отвечает Авен, — давно уж издал каталог.

Протягивает руку, берет со стола толстенную книгу и предлагает мне полистать. Я листаю, восхищаюсь и думаю, как это получилось у Петра Олеговича, что каталог, про который я спросил, оказался как раз под рукой. Случайно? Или на каждом столе в огромном доме к приходу гостя приготовлено по каталогу? Или трендсеттерское везение? Вечный рояль в кустах.

— Я смотрю, Петр Олегович, вы…

— Да, — подхватывает Авен. — Я глубоко в теме. Пойдемте, я покажу вам фальшивки. За всю жизнь я купил всего две фальшивые работы. Сейчас покажу.

И как-то само собой получается, что я отвесил Авену комплимент, а он его скромно принял, оттенив оцененную мной компетентность рассказом о коллекционерских неудачах. Так или иначе, вот он опять читает мне лекцию о том, как отличить фальшивку от подлинника, а я стою и слушаю с открытым ртом. И всю эту словесную паутину Авен плетет не ради выгод каких-нибудь. Ему ничего от меня не нужно. Я просто напросился в гости, а он просто любезно пустил. Просто трендсеттерская привычка, хотя Петр Авен давно уже прошел трендсеттерский уровень в Большой Рублевской Игре.

28. Если трендсеттер не понимает, зачем ему задают вопрос, то никогда не отвечает на него. Но не отказывается от ответа, не произносит стандартное «без комментариев». Вместо того чтобы ответить на заданный вопрос, отвечает на другой, незаданный. Так рождаются легенды. Ведь любой трендсеттер хочет, чтобы о нем рассказывали не истории, а легенды.

— Скажите, — спрашиваю я ресторатора Аркадия Новикова, — правда ли, что, когда вы перестали управлять «Верандой у дачи», прибыль ресторана сразу упала вдвое, так что владелец его, Емельян Захаров, вынужден был возобновить с вами контракт?

— Нет, — отвечает Новиков. — Это красивая легенда, но дело было совершенно не так. Ребята и сами неплохо управляли «Верандой». Я следил за их успехами и даже слегка завидовал. И очень обрадовался, когда они предложили мне управлять их рестораном.

Обратите внимание: я спрашиваю Новикова о том, правда ли, что, поуправляв некоторое время «Верандой», он ушел и тогда прибыли упали вдвое, а владельцы вынуждены были позвать его обратно. А Новиков отвечает, что был очень рад, когда его пригласили управлять рестораном. Я спрашиваю про одно время, а Новиков отвечает про другое. Абсурдность нашего разговора стала бы очевидной, если бы проставить даты. Если бы я спросил: «Правда ли, что в ноябре?..», если бы Новиков ответил: «Нет, не правда. В январе я…» — логический зазор разверзся бы. Но даты не проставлены. Разговор течет плавно. Сразу и не сообразишь, что я спрашиваю про одно, а Новиков отвечает про другое. Но у меня в душе поднимается смутное беспокойство от того, что Новиков не отвечает на вопросы, которые я задал, и отвечает на вопросы, которых я не задавал. Это беспокойство — нормальная реакция лоха (я ведь лох, я ведь соблюдаю правила) на словесную игру трендсеттера. Оно заставляет меня слушать невнимательно: формально задавать вопросы, формально получать ответы, но на самом деле следить за выражением лица, за деталями одежды, за случайными событиями вокруг… Тут-то и разыгрывается для меня спектакль, весьма эффективно вживляющий мне в мозг Легенду-о-Новикове.

Мы разговариваем в одном из новиковских ресторанов. И вот, пока мы разговариваем, к Новикову подходит девушка-менеждер, чтобы рассказать, как она отчитала охранника, не пустившего в ресторан за четверть часа до открытия каких-то людей, которые хотели войти.

— Я объяснила ему, что так нельзя с гостями. Еще один раз, и…

— Хорошо, — говорит Новиков, — я потом еще сам с ним поговорю…

А еще почти поминутно в новиковский мобильный телефон приходят эсэмэски, цифры какие-то. Я кошусь на телефон, спрашиваю, что за цифры, и Новиков поясняет: сводки из его нового ресторана в Лондоне — сколько было посетителей, какие заказывали блюда, какой в среднем счет за ужин, сколько столов заказано на вечер… Оказывается, даже будучи в Москве, Новиков руководит лондонским своим детищем в онлайн-режиме.

Друзья мои журналисты рассказывали, что во время интервью или даже во время фотографических глянцевых съемок случалось, что к Новикову подходил шеф-повар задать какой-то вопрос и Новиков просил прервать съемку, отправлялся на кухню, принимался там готовить что-то вместе с шеф-поваром, да так увлекался, что приходилось перетаскивать на кухню студийный свет и там продолжать фотосессию. И я допускаю, что это неусыпное внимание к каждой мелочи в каждом своем ресторане Новиков проявляет вполне искренне. Правда интересуется! Правда вникает! Правда следит! Правда профессионален, как черт! Но искренняя и наглядная погруженность Новикова в мельчайшие детали своего ремесла, тем не менее, есть не что иное, как трендсеттерская уловка. На моих глазах, пользуясь моей неудовлетворенностью его анахроничными ответами, Новиков создает в моей голове легенду о себе.

По здравом размышлении мне следовало бы решить, что успех Новикова не может определяться его личным вниманием к каждой детали. У него больше сотни ресторанов, разбросанных по всей Москве, по всей Рублевке, да вот теперь еще и в Лондоне. Он физически не может в каждом из этих ресторанов отчитывать охранников, следить за числом забронированных на вечер столиков и готовить в четыре руки с шеф-поварами. По здравом размышлении…

Но я не способен на здравое размышление. Не отвечая на заданные вопросы и отвечая на незаданные, Новиков сбивает меня с логического хода мысли. Это виртуозный трендсеттерский финт.