Rucciя

Оказавшись за дверью магдиевского кабинета, Борисов на секунду замер, прислушиваясь, не зашуршит ли кто в приемной, потом захохотал:

– Ну Танчик, красавец! – Борисов простер вперед растопыренную ладонь и сообщил голосом Левитана: – Мы счастливы, что говорим с нашими братьями на одном языке. И этот язык – язык Булата.

Магдиев в ответ выругался, крепко обнял Борисова за плечи потащил его в комнату отдыха, бормоча:

– А вот кто издевается, будет наказан. Умник, блин.

– Ай! Пусти, Гитлер! Ах так да? Ну щас я тебе… Пусти, говорю, у меня ключица вылетает, зараза!

Едва Магдиев отпустил Борисова, тот попытался поймать его руку в захват, но не слишком удачно. Некоторое время основные ньюсмейкеры планеты топтались посреди комнаты со сдержанно накрытым столом, пытаясь причинить друг другу небольшое увечье, потом заржали и, похлопав по плечам собеседника, плюхнулись в кресла.

– Джин, виски, мартини? – осведомился Магдиев.

– Ага. Спирту с чифирем. Самое то с утра пораньше. Ты чего, совсем со своим исламом понятия попутал?

– Для тебя, между прочим, стараюсь, – заметил Магдиев.

– Господи, ты что, так и не пьешь? – изумился Борисов.

– А был повод запить, что ли?

– А не было?

– Резонно. Наливай, – скомандовал хозяин встречи.

– Щаз. Наклюкаемся, а работать кто будет? Народы-то ждут, сам сказал.

– Да ты не волнуйся, Ромыч, пей. Я все, что надо, напишу и покажу, где подписать. Клянусь, – торжественно сообщил Магдиев.

Борисов с удовольствием засмеялся и сказал:

– Черт, отвык я от татарского хитрожопия. Давай лучше наоборот. Пьем вместе, а потом кто выживет, тот все нарисует, сколько вы там суверенитета проглотите, и подпишет.

– А давай. И по-честному, бьемся любимыми напитками – ты водкой. Я чаем.

– И это честность. Я понимаю Придорогина. Нет уж, давай водка на водку.

– А давай чай на чай. Ты же лопнешь, деточка. И потом, моим именем мусульманский фонд назвали, я пророк практически, понял?

– И много пророку из фонда накапало?

– Да ни копейки. Хотя мысли есть.

– Тогда давай без торговли. Первый пункт согласуем и просто махнем. За нас. Как тебе?

– Роман Юрьевич, ваша гениальность останется в веках. Ты, значит, водку?

– А ты, значит, не чай. Водяры, а? А? Слабо?

– Слабо, dustim. Вон шампанское давай.

– А сало русское едят, – сообщил Борисов. – Французы ему плохие, шпионы, аэропорт испортили. А шампунь французский хлещет. Я тогда тоже шампунем начну – и без всяких документов. Ну их на хер. Да не три ты горлышко, извращенец, изувечишь всю тему. Давай сюда. Ничего не умеет, победитель великанов. Во как надо.

Борисов и впрямь сладил с вдовьей бутылкой за полминуты. Магдиев скептически посмотрел на пузырящееся золото в бокалах и сказал, вставая:

– Значит, так, Ромыч. Ты мне очень помог – не только мне, всем, народу целому. Погоди, я доскажу. Это важно. Мне было очень херово эти полгода. Я – вот честно сейчас – по ночам иногда просыпался и тихо, чтобы Фирка не услышала, думал: куда я попер, мудак, как муравей на, tege, каток дорожный. А когда бойня пошла, дети погибли, совсем стало… И я всегда – это совсем честно – всегда вспоминал, что ты в курсе всего, и ты всегда прикроешь и поможешь. И все получалось.

Ты знаешь, я думаю, Россия пропащая страна, раз в ней выбирают Придорогина, а тебе дают семь процентов. Но Россия не пропащая страна, раз в ней такой и. о. президента. За тебя, друг.

– Танбулат, ты про Придорогина-то самого интересного…– сказал Борисов, вставая, но Магдиев поднял руку:

– Не, Ромыч, это мой тост. Ты потом скажешь, а пока пей. Короче, ты мой друг, лучший в жизни. Я за тебя, наверное, как за девок своих, жизнь отдам – хотя за такого гнусного типа издевательского очень не хочется, честно говоря. Вот, смотри, я за тебя эту дрянь французскую до дна махну. Цени.

Борисов улыбнулся и глотнул шампанского, которое совсем не любил и, по правде говоря, совершенно не отличал Dom Perignon от какого-нибудь горьковского полусухого (что тщательно скрывал как деталь, вываливающуюся из имиджа принципиального либерала и записного буржуа). Тем не менее, глоток он сделал – и потому мог хоть на Страшном суде клясться, что дело было не в шампанском.

Магдиев, как и обещал, вылил в себя все содержимое бокала и с гордой улыбкой мальчика, на спор хватившего три ложки рыбьего жира, аккуратно поставил бокал на стол. Он, видимо, хотел сказать что-то в развитие тоста, но подоспели более неотложные дела. Забыв или не успев убрать с лица костенеющую улыбку, Магдиев осторожно поднял руку к горлу и пощупал толстый узел галстука, потом спустил руку ниже и неуверенно пробежал вялыми пальцами по левой, потом правой стороне груди. Грудь заметно дернулась раз и другой. Лицо Магдиева стремительно побагровело – до синевы. Он попытался вдохнуть, но не смог: лишь что-то громко екнуло ниже горла.

– Танчик, – неуверенно сказал Борисов, роняя бокал.

Магдиев, словно пес, услышавший команду, немедленно повалился на стол – столбом, сворачивая застывшим ногами кресло. Головой он угодил в тарелку с колбасой и принялся уминать головой ломтики салями, бывшие одного цвета с его лицом.

– Танчик, твою мать! – закричал Борисов и потащил друга со стола. Весу – почти уже неживого – в Магдиеве было полтора центнера как минимум. Через несколько секунд исполняющий обязанности президента Российской Федерации догадался просто перевернуть президента Республики Татарстан на спину и попытаться сделать ему искусственное дыхание, еще через несколько секунд обнаружил, что не может ни разомкнуть будто спаянные челюсти Магдиева, ни шелохнуть его коротко вздрагивающую – каждый раз со все большим интервалом – грудную клетку. Борисов выругался, дико озираясь, и бросился в приемную.

Всполошенные его жутким криком охранники, а потом и медики кремлевского здравпункта в течение считанных минут превратили комнату отдыха в полевой, а потом и вполне продвинутый госпиталь. Но набежавшие светила и натащенные мобильные медцентры смогли лишь диагностировать летальный исход. Танбулат Магдиев, последние пять лет не болевший ничем серьезнее ОРЗ, умер от нетипичной асфиксии, вызванной неизвестными обстоятельствами.

6

Будь оно все проклято, ведь я ничего не могу придумать, кроме этих его слов – СЧАСТЬЕ ДЛЯ ВСЕХ, ДАРОМ, И ПУСТЬ НИКТО НЕ УЙДЕТ ОБИЖЕННЫЙ!

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Подмосковье.

12 сентября

– Это называется аль-кязый, судья по-арабски. Разработка ГРУ начала 70-х. Тогда войны всякие шли, шестидневная, Судного дня и так далее. И арабы успешно одну за другой евреям просирали. Вот Насер и намекнул нашим советникам, что не худо было бы сочинить какое-нибудь средство в тему как раз Судного дня. Чтобы, значит, отделяло агнцев от чертил. И идею подсказал. Чем отличаются арабы от евреев? В принципе, ничем. И те, и другие семиты, генотип близняшный, традиции похожи, обрезание там всякое. Различие, по большому счету, одно. Арабы не пьют, а евреи пьют. Ну, конечно, с оговорками – знал я правоверных из самого ваххабитского гнездовья, которые колдырили так, что наши пареньки отжимались и отползали на локтях. И иудеи, по большому счету, это дело, – Василий Ефимович щелкнул пальцем обвисшую кожаную складку под нижней челюстью, – не приветствуют. Но en masse, так сказать, принцип играет: арабы не пьют, евреи наоборот. Вот, значит, и надо замутить такую штуку, которая на алкоголь в крови реагирует. Причем ведь в бою пьяных мало – значит, надо, чтобы активное вещество было устойчивым, не выводилось из организма сутками, неделями и месяцами, притом было малозаметным для анализов. В идеале схема была такая: арабы пускают дымовую завесу, и обе стороны дружно дышат воздушно-капельной смесью с добавкой боевой отравы. Или там диверсант подсыпает кязыя этого в колодец, арык, цистерну с питьевой водой. И после этого остается ждать, пока еврей, отвоевавшись совсем или временно, хряпнет гнусного своего пойла – ой, меня ребята из Шин Бет угощали, – Обращиков передернулся, увидел, что Борисов и Придорогин шутку поддержать не готовы, смущенно улыбнулся и продолжил: – Да. Так вот, хряпнет, значит, и тут же мгновенная смерть от паралича сердца или там разрыва тонкостенных сосудов – это уже лирические детали.