Rucciя

Советники идею оценили, доложили руководству, руководство спустило это дело теоретикам в ОбщехимВНИИ, те сформулировали техническое задание с рамочными параметрами и отдали его в головной институт органической химии. В Казань, значит. Вот и вся история, в общем.

– И что, – тяжело спросил Борисов, – тридцать лет они там химичили, что ли?

– Роман Юрьевич, ну кто бы им позволил тридцать лет-то? – ласково спросил Обращиков. – В год уложились, представили два образца. Один назвали гурией, он вызывал парадоксальную сонливость и медленное снижение жизнедеятельности организма – за час, что ли, до комы и клинической, а потом и нормальной смерти. Второй, кязый который, значит, действовал мгновенно. Алкоголь попадал в кровь, играл роль катализатора, который превращал глюкозу в какую-то сложную дрянь. Она, значит, блокировала кислород и начисто перекрывала ему доступ к головному мозгу. Сразу начиналось кислородное удушье, а через пять минут – смерть.

– И что, никаких противоядий? – спросил Придорогин.

– Ну, так-то не бывает. Первый образец вообще остроумно сделали – там для него противоядием служил нормальный армейский антидот от психотомиметиков с добавкой какой-то спецдряни. Если вовремя ввести, человек просыпался через пару часов с жутким похмельем. А ко второму аж два варианта придумали. Во-первых, профилактический – гадостные такие таблетки. Если их начать принимать, как только подцепил этого кязыя, в течение нескольких суток вещество выводилось из организма. Второй вариант – антидот. Только там риск опоздания резко увеличивался. Сами понимаете, ввести антидот надо было в течение двух-трех минут после того, как человек глотнет водочки или пивка, и кязый этот сработает. Опоздал – полный привет, начинается отмирание клеток головного мозга и прочая необратимость. А поди не опоздай и сообрази, что к чему, когда человек рюмку махнет и корчиться начинает.

– Да, – сказал Борисов, уставившись на свои сцепленные ладони. Собеседники предпочли отмолчаться, только Придорогин, вздохнув, встал и отошел к окну. За окном расправляла прозрачные крылья ранняя осень: весь Ново-Огаревский поселок был как мозаика из кукурузных хлопьев: солнечный и желтый.

– И какова минимальная боевая доза? – спросил Борисов после паузы.

– Мышкин глаз, – сказал Обращиков и показал на краешке ногтя. – Миллимиллиграмм. Полвдоха или кубик на миллион литров воды. Или там крови.

– И что, получается, мы никогда не узнаем, кто Магдиева вальнул? – с тихой яростью, но не отрывая глаз от ладоней, спросил Борисов. – С арабами перетер, пернул у него в кабинете, или в чай брызнул на каком-нибудь банкете пятнадцать лет назад, и теперь хрен отыщешь?

– Да нет, Роман Юрьевич, – мягко сказал Обращиков. – Не так все запущено. Не вечно же этот кязый мог по организму гонять. У него период естественного распада и вывода все-таки был. Полгода. Так что можно этот вопрос пробить.

И потом, арабы тут ни при чем. Ни фига они не получили ни кязыя, ни гурию. Андропов как узнал, что вояки этой штукой разжились, пошел к Брежневу и устроил тихий, в своей манере, скандал. Мы, говорит, совсем рехнулись, что ли? Даже если оставить в стороне вопрос истерики, которую поднимет мировой империализм после первого применения нового ОВ. А истерика будет беспредельная – ни одна же зараза не поверит, что арабы сами смогли такую штуку склепать. Тем более, что с Насера станется в центральный водопровод Тель-Авива кязыя булькнуть.

Так вот, сказал Юрий Владимирыч, мы что, всерьез считаем, что самый пьющий народ на земле – евреи? И что эта штука будет всегда направлена только против мирового сионизма? И понимая это, мы своими руками отдаем в чужие руки смертельное оружие, которое истребит родимые пятна царизма вместе со здоровым рабоче-крестьянским телом?

Брежнев, говорят, пошутил по поводу того, что сам-то Андропов жив останется – у него уже совсем худо с почками было, он на минералочке сидел. Но струхнул Ильич здорово – потому что тогда еще не дурак был, по всем вопросам, в том числе выпить. Ну и запретил это дело. Остались опытные образцы, осталась засекреченная технология. ОбщехимВНИИ, правда, прикрыли, но казанский институт тоже остался. Так что найти человека – почти как два пальца.

– Ну так ищите, – раздраженно сказал Борисов.

Обращиков с откровенной обидой повернулся к Придорогину. Тот отошел от окна, опять сел напротив Борисова и мягко сказал:

– Рома. Дядя Вася три недели носом бетон рыл, всю Москву и пол-Казани на копчик поставил и крутиться так заставил. Ему спасибо сказать надо…

– Спасибо, Василий Ефимович, – сказал Борисов. – Когда я могу ждать от вас имя, а лучше человека, который это сделал?

– Рома, у нас выборы через неделю… – напомнил Придорогин.

Борисов, прижав руку к груди, нервно оборвал его:

– Олег Игоревич, я тебя умоляю. Выборы сделаны, за меня сейчас семьдесят процентов как за победителя америкосов проголосуют и еще восемьдесят – как за уничтожителя Магдиева. Если бы какая-нибудь тварь докопалась, что он был мой друг, еще бы процентов шестьдесят сверху получилось бы – за то, что не побоялся друга ради Родины замочить.

– Рома…

– Пятьдесят лет Рома почти! Олег, я же не протестую – тем более, толку нет. Да, я убил, да, такой я коварный и беспощадный. Я никого разубеждать не буду. Тем более, я ему чуть ли не силой эту хрень в горло залил. – Тут Борисов закричал, хлопая по столу: – Мне! Нужна! Эта! Сука!!!

Растер заалевшие ладони в невыносимой тишине и спросил:

– Когда, Василий Ефимович?

– В течение месяца, Роман Юрьевич, – мгновенно ответил Обращиков.

– Спасибо. Я буду ждать. Простите за… вот… несдержанность. Приятно было познакомиться с вами.

Обращиков неловко вскочил и поспешил откланяться. Когда за ним затворилась дверь, Борисов спросил:

– Олег, я все неправильно делаю?

Придорогин промолчал.

– Олег, он мой друг был. Понимаешь?

– Рома, – сказал Придорогин. – Смотри. Я три года президентом был. И чем все кончилось? Война, вторжение, бюджет как корзинка для мусора – дырявый и бумаги сыпятся. Ты третий месяц и. о. И все наоборот. На хрена ты у меня совета спрашиваешь?

– Олег, ладно тебе. Покамест я ничего самостоятельно-то не сделал.

– Успеешь.

– Успею. Кстати. Ефимыч твой – надежный дядек?

– С оговорками, конечно… В принципе, да, – насторожившись, сказал Придорогин.

– И урода этого мне найдет?

– Не сомневайся.

– Хорошо. Просьба такая. Ты попроси его кязыя или там гурию эту поднакопить.

– Зачем? – удивился Придорогин.

– Да есть один старый должок, – неохотно объяснил Борисов. – Не мой, Танчиков. Он товарищу одному кое-что обещал, а сделать не успел. А я как раз через месячишко в Вашингтон еду.

– О господи, – сказал Придорогин.

– Вот и посмотрим, правда, что ли, он перестал беседовать с мистером Уокером и беседует только с господом богом. Просто интересно. Тебе разве неинтересно?

– О господи, – повторил Придорогин.

В нескольких километрах от них в сторону Москвы мчалась «Волга», на заднем сидении которой размышлял, уставившись в окно, Обращиков. Добравшись до кабинета, он вытянул из кармана плаща, висевшего в углу на казенной растопырке, блокнотик, полистал его и, не садясь, набрал длинный номер на одном из украшавших тумбочку при столе дисковом аппарате.