Рудольф Вирхов. Его жизнь, научная и общественная деятельность
Шрифт:
На вопросе о медицинском лечении эпидемии Вирхов останавливается недолго. Зло было слишком глубоко, чтобы здесь могли помочь микстуры. Опустошительная эпидемия и страшный голод одновременно свирепствовали среди бедного, невежественного и забитого населения. В течение года в одном округе умерло 10 % всего населения, из них 6,5 % – от голода и эпидемий; 1,5 %, по официальным записям, – только от голода. В другом округе в продолжение восьми месяцев заболело 14 % числа жителей тифом, из них умерло 20,5 %; официально установлено, что здесь в продолжение шести месяцев пришлось трети населения выдавать корм. Оба эти округа уже к началу 1848 года насчитывали сиротами около 3 % населения.
Никто не считал бы возможным что-нибудь подобное в государстве, которое, как Пруссия, придавало такое большее значение превосходству своих установлений. Это, однако, оказалось возможным. «Вот стоят, – воскликнул автор «Сообщений», – вне всякого сомнения длинные ряды цифр, из которых каждая в отдельности выражает нужду, полную ужаса нужду». Если нельзя уже было более отрицать всей несметной суммы бедствия, то не следовало и отступать перед неизбежными выводами. Эти выводы сводятся, по убеждению ученого исследователя верхнесилезской эпидемии, к трем словам: «полная и неограниченная
«Пруссия, – говорит Вирхов далее, – гордилась своими законами и своими чиновниками. Действительно, чего только не было предусмотрено законом! По закону пролетарий мог требовать средств, обеспечивающих его от голодной смерти; закон гарантировал ему работу, чтобы он мог сам добыть себе эти средства; школы, эти столь хваленые прусские школы, были налицо, чтобы предоставить ему образование, которое было столь необходимо для его сословного состояния, санитарная полиция, наконец, имела прекрасное назначение наблюдать за его жилищем, за его образом жизни. И какое полчище хорошо вышколенных чиновников стояло наготове, чтобы применить эти законы! Как вторгалось это полчище повсюду в частную жизнь, как следило оно за самыми сокровенными отношениями „подданных“, чтобы предохранить их духовное и материальное счастье от слишком высокого подъема, как ревностно опекало оно каждое поспешное или резкое движение ограниченного разума подданных! Закон был налицо, чиновники были налицо, а народ – умирав тысячами от голода и эпидемий. Закон ничему не помог, потому что представлял собою лишь писаную бумагу; чиновники ничему не помогли, потому что результатом их деятельности была опять-таки только исписанная бумага. Все государство стало постепенно бумажным, превратилось в большой карточный дом, и когда народ прикоснулся к нему, карты рассыпались пестрой кучей».
Касаясь мер против эпидемии, Вирхов переносит центр тяжести на «заботу о будущем», на вопрос, как предотвратить в будущем такие порядки, какие он застал в Верхней Силезии. Логический ответ на этот вопрос очень легок и прост: образование с его спутниками – свободой и благосостоянием. Менее легок и прост, однако, фактический ответ, решение этой великой социальной задачи. «Медицина, – говорит наш автор, – незаметно завела нас в социальную область и заставила нас перед необходимостью самих теперь столкнуться с великими вопросами нашего времени. Поймите, для нас дело не идет уже более о лечении того или другого тифозного больного с помощью лекарств, регулирования питания, жилища, одежды; нет, культура 1,5 миллиона наших сограждан, которые находятся на самой низкой ступени нравственного и физического упадка, – вот наша задача».
Здесь паллиативам не место. Здесь нужны радикальные меры, – и автор «Сообщений» требует радикальной реорганизации Верхней Силезии.
Ближайшие практические меры, которые должны быть немедленно приняты правительством, прежде всего касаются народного образования. Надо поставить народное образование на самых широких началах; надо позаботиться об устройстве хороших школ – элементарных, земледельческих и ремесленных. Необходимо школу совершенно отделить от церкви; обучение должно стать светским, и основой его следует сделать положительное изучение природы. В настоящее время – особенно удобный момент благотворно повлиять на подрастающее поколение. Эпидемия осиротила сотни детей, которые теперь одиноки и совершенно лишены влияния своих приниженных семей. На развитие их следует обратить исключительное внимание прежде всего. Не следует, однако, ограничиваться одними детьми. Взрослое население также надо приобщить к культуре. Самыми подходящими средствами для этого Вирхов считает введение широкого самоуправления в общине и государстве, проведение разумной системы прямых и справедливых налогов, отмену привилегий отдельных личностей и уничтожение феодальных тягот, угнетающих бедные классы, улучшение земледелия, огородничества и скотоводства, улучшение путей сообщений, устройство фабрик и так далее. Вирхов требует от государства, чтобы оно взяло в свои руки организацию труда: на государстве лежит прямая обязанность – обеспечить каждому рабочему возможность человеческого существования. Заботиться о том, чтобы люди могли иметь работу, – это и есть задача государства. Конечно, государство не должно стеснять свободного самоопределения человека; оно должно являться лишь в роли помощника и советника. Главным же образом, необходима ассоциация неимущих, чтобы они путем этой ассоциации могли вступить в ряды пользующихся жизнью, чтобы люди раз и навсегда перестали быть лишь машинами для других. «Весь свет знает, – пишет Вирхов, – что пролетариат нашего времени обусловлен, главным образом, введением и улучшением машин, что в той мере, в которой земледелие, фабричное производство, судоходство и пути сообщения, вследствие усовершенствования их орудий, достигли такого развития, какого никогда нельзя было даже предчувствовать, – в той же мере человеческая сила потеряла всякую автономию и вступила в машинное производство в качестве члена его – члена, правда, живого, но эквивалентного мертвой стоимости. Люди теперь уже ценятся только как „руки“. Но разве люди – только машины в истории культуры народов? Разве триумфы человеческого гения не служат ни к чему иному, как лишь к обездолению рода человеческого? Конечно, нет! Наше столетие открывает собой социальную эпоху, и предметом его деятельности не может быть ничто иное, как стремление свести к возможно меньшему размеру все машинообразное в человеческой работе, все то, что преимущественно приковывает людей к почве, к грубо-материальному и отвлекает от более тонкого движения материи. Человек должен работать лишь столько, сколько необходимо, чтобы из почвы, из грубого вещества извлечь столько, сколько необходимо для уютного существования всего данного поколения; но он не должен расточать свои лучшие силы на создание капитала. Капитал – это чек на наслаждение; но к чему же этот чек увеличивать в такой степени, которая переходит всякие границы? Увеличивайте наслаждение, а не одну лишь мертвую и холодную возможность его, которая, сверх того, даже по отношению к капиталу не является постоянною, а бесконечно колеблющейся и ненадежной. Французская республика уже признала этот принцип в своем лозунге братства и, по-видимому, собирается, несмотря на всю силу старой буржуазии, осуществить его на деле при посредстве ассоциации. Действительно, ассоциация неимущего труда с капиталом государства, или денежной аристократии, или многих мелких собственников – вот единственное средство для улучшения социального положения. Капитал и рабочая сила должны быть, по крайней мере, равноправны, и живая сила не должна
более быть в подчинении у мертвого капитала».Предлагая для Верхней Силезии такие радикальные средства, как лекарства против возврата голода и страшной тифозной эпидемии, Вирхов не скрывал от себя, что может встретить улыбку на лицах тех, которые «не в состоянии подняться на возвышенные точки зрения в истории культуры». Он был, однако, уверен, что с ним согласятся «серьезные и ясные головы, которые в силах понять свое время». Конечно, даже признавая, что только предложенным в «Сообщениях» путем мыслимо основательное излечение, иные могут прибегнуть к обыкновенному в подобных случаях возражению, что пришлось бы долго ждать наступления нового порядка.
«Им я возражаю, – заканчивает свои „Сообщения“ Вирхов, – что после полного прекращения нынешней эпидемии нельзя ждать скорого появления ее вновь. Поэтому пусть воспользуются предстоящим промежутком времени, чтобы прекрасный и богатый край, который до сих пор, к стыду правительства, был населен несчастными и заброшенными людьми, предохранит путем свободных и национальных установлений от повторения столь ужасных сцен».
Командировка на верхнесилезскую эпидемию сразу перенесла Вирхова из тишины кабинета в сферу самой примитивной борьбы за существование со всеми ужасами нищеты, голода и мора. Из исследователя патологических «препаратов» прозектор Charit'e обратился в исследователя патологических социальных отношений; место трупов, над которыми ему приходилось до сих пор работать, заняли живые мертвецы, не понимающие даже того, что они – мертвецы. Для Вирхова здесь шла уже речь не об узконаучных вопросах. Чтобы высказать прямо те выводы, к которым привело нашего ученого изучение верхнесилезской эпидемии, при тогдашнем положении вещей, требовалась, помимо научной добросовестности и логической последовательности, немалая доля и гражданского мужества.
Глава III
1848 год, «великий год» по мнению одних, «безумный год» по мнению других, который следует считать не с 1 января, а с 24 февраля, с момента учреждения во Франции временного правительства, циклоном пронесся через всю Европу. В 24 дня «великое психологическое движение» потрясло до самых основ весь континент. Оно выдвинуло и открыто поставило все вопросы, которые только способны волновать умы, вопросы государства и церкви, вопросы социальные, экономические, этические и научные. Разрешить все эти вопросы оно, конечно, не разрешило, да этого нельзя было ждать и требовать, но уже одна постановка их в более или менее категорической форме – факт чрезвычайной важности.
В Германии волна революционного движения стремительно неслась с юга на север и вскоре достигла Пруссии. С 6 марта в Берлине начались волнения, наступили великие «мартовские дни». Менее чем через две недели, 18 марта, к прусскому королю Фридриху Вильгельму IV явилась депутация от населения столицы и передала ему требования народа. Фридрих Вильгельм IV изъявил свое согласие даровать конституцию. Но лишь «после того, как чугунные уста пушек тщетно говорили», король действительное уступил «требованиям народа», и демократия могла праздновать победу, стоившую ей жаркой борьбы чуть ли не на всех улицах прусской столицы. «Весна народов», как поэтически назвали это время, продолжалась недолго. Уже в октябре реакция подняла голову и стала усиленно действовать. 10 ноября войска Врангеля вступили в Берлин, а 12-го прусская столица была объявлена в осадном положении.
Мартовские дни отразились, конечно, и на Берлинском университете, хотя участие последнего и не носило такого активного характера, как в Вене. Ректором в это тревожное время был великий учитель Вирхова, Иоганн Мюллер. Насколько политика интересовала ученика, настолько учитель был ей совершенно чужд. Между тем, обстоятельства сложились так, что Мюллеру пришлось погрузиться в самый водоворот быстро сменяющихся событий. Актовый зал университета стал местом политических собраний. По примеру венского академического легиона, берлинское студенчество также образовало вооруженный отряд, команду над которым должен был принять на себя Мюллер как ректор. Университет со своим ректором во главе принял участие в торжественном погребении павших на баррикадах. 27 марта ректор собрал весь учащий персонал, чтобы получить мнение университета о созыве соединенного ландтага. Меньшинство, 7 против 98, высказалось за право страны на учредительное собрание. В лагере меньшинства мы, конечно, встречаем Вирхова. В апреле министр народного просвещения затребовал проекты реформы университетов и созвал ординарных профессоров на совещание. Обойденные экстраординарные профессора и доценты тщетно добивались, чтобы выслушали и их мнения. Выбранный ими из своей среды комитет, в который вошел и Вирхов, вступил по этому поводу в пререкания с ректором и советом университета, причем полемика эта перешла даже на столбцы общей прессы. В это время злосчастный ректор дрожал за безопасность университета, научные сокровища которого были вверены его личной ответственности. И вот Иоганн Мюллер, опоясанный саблей, со скрещенными руками, мрачным взором, дни и ночи стоял на часах, охраняя свой университет.
По поводу 1848 года Вирхов прочел в берлинском обществе научной медицины крайне интересный и остроумный доклад «Эпидемии 1848 года». Здесь он проводит параллель между двумя соматическими эпидемиями (тиф в Верхней Силезии и холера) и одной психической, как он характеризует революционное движение. Последняя эпидемия заставила почти совершенно забыть о первых двух, несмотря на их страшную интенсивность. «Ввиду благоприятных обстоятельств, говоривших за хороший исход этой эпидемии, мы, врачи, – говорит Вирхов, – высказались за хороший прогноз (предсказание). Разве нас поэтому, – восклицает он, – следует считать плохими врачами!» Предсказание оказалось ошибочным, потому что не были приняты в расчет некоторые внешние обстоятельства и не в руках врачей было удержать или регулировать благоприятные условия. «Как хорошим врачам, – говорит далее Вирхов, – нам не остается ничего иного, как произвести вскрытие и воспользоваться эпикризом (оценкой) для подобного случая в будущем». Какова же была причина смерти в данном случае? В чем кроется неудача движения 1848 года? Стремясь подойти к верному решению этого вопроса, Вирхов и видит главную причину в недостаточно развитом самосознании общества, в его вере в авторитеты.