Руфь

Мистер Бенсон думал об этом добрую половину ночи и в конце концов решил написать проповедь о христианском взгляде на политические обязанности, которая могла оказаться полезна накануне выборов всем — и избирателям, и его прихожанам. Мистера Донна ждали в доме мистера Брэдшоу в воскресенье, и Бенсоны решили, что гость несомненно явится в этот день в церковь. Однако совесть не давала покоя пастору. Его теперешние намерения лишь немного смягчили болезненную память о том зле, которое он допустил во имя добра. Даже вид спящего Леонарда — лучи рассветного солнца, освещающие его розовые щечки, открытый рот, мерное дыхание и не до конца прикрытые глаза, — даже вид мирно спящего невинного ребенка не смог до конца унять растревоженную душу мистера Бенсона.

Леонард и его мать видели друг друга во сне в эту ночь. Сон Руфи о маленьком сыне был полон такого неопределенного страха, что она проснулась и уже не пыталась заснуть, чтобы зловещий сон не вернулся. Малыш, напротив, видел маму сидящей рядом с ним на кровати и улыбающейся ему так ласково, как она обычно улыбалась по утрам. Потом мама увидела, что он проснулся (все это было по-прежнему во сне), улыбнулась еще нежнее, крепко поцеловала его и, развернув широкие белые крылья (это не удивило ребенка — он всегда знал, что они у нее есть), улетела через открытое окно далеко в голубое летнее небо. Леонард проснулся и вспомнил, как далеко от него на самом деле находится мама — гораздо дальше и недостижимее, чем то голубое небо, куда она улетала во сне, — и он заплакал, желая снова заснуть.

Несмотря на разлуку с сыном, которая составляла главное несчастье Руфи, она искренне наслаждалась своим пребыванием на берегу моря. Прежде всего ее радовало то, что здоровье Лизы поправлялось не по дням, а по часам. Доктор предписал детям поменьше заниматься, и поэтому было много времени для прогулок, которые любила и Руфь, и ее ученицы. А когда шел дождь и дули сильные ветры, то вся местность с ее морскими видами оставалась все также восхитительна, да и сам дом, где они жили, нравился им чрезвычайно.

Это был большой дом на вершине нависавшей над берегом скалы, называвшейся Орлиной. Извилистые тропинки вели с вершины к морю. Изнеженному или пожилому человеку дом показался бы открытым всем ветрам, и нынешний владелец хотел от него избавиться. Однако временные жильцы находили особую прелесть именно в этой открытости.

Из любого окна был виден горизонт, где собирались и строились в боевые порядки грозовые тучи. Затем они отправлялись в поход, и все бескрайнее небо затягивалось чернотой, так что воздух над зеленой землей отливал пурпуром, отчего и сама гроза казалась прекрасной. Постепенно полосы дождя окутывали дом на скале, и уже нельзя было различить ни неба, ни моря, ни земли. А затем буря внезапно прекращалась, и только тяжелые капли блестели под солнцем на листьях и траве, и «птички пели на рассвете, птички пели на закате» [15] , и слышался приятный звук стекающей в море воды.

15

Э. Браунинг. «Стихи о герцогине Мэй».

— Ах, если бы папа купил этот дом! — воскликнула однажды Лиза после такой грозы, которой она долго молча любовалась из окна, пока тучи не исчезли, превратившись в «небольшое облако… величиною в ладонь человеческую» [16] .

— Я боюсь, мама этого не захочет, — ответила Мери. — Она назовет наш свежий ветерок сквозняком и скажет, что мы тут простудимся.

— Зато Джемайма будет на нашей стороне. Но почему так долго нет миссис Денбай? Она должна была уже дойти до почты, когда пошел дождь.

16

3 Цар. 18:44.

Руфь отправилась в лавочку, находившуюся в маленькой деревушке, в полмили от моря. Здесь всегда оставляли все письма до востребования. Руфь ожидала только одного письма — с известиями о Леонарде, однако получила сразу два. Нежданное письмо пришло от мистера Брэдшоу, и заключавшиеся в нем новости были, если возможно так выразиться, неожиданнее самого письма. Мистер Брэдшоу уведомлял ее, что намерен приехать в воскресенье в дом на Орлиной скале и привезти с собой мистера Донна и еще двух джентльменов, чтобы провести здесь весь день. Дальше в письме давались все нужные распоряжения по хозяйству. Обед назначался на шесть часов, но подразумевалось, конечно, что дети и Руфь отобедают гораздо раньше. Настоящая кухарка приедет накануне назначенного дня и привезет все нужные припасы, которых нельзя найти в деревне. Руфи поручалось нанять слугу из гостиницы, и как раз это и задержало. Сидя в небольшой гостиной и дожидаясь прихода хозяйки, она ломала голову, к чему мистер Брэдшоу приглашает в Абермаут этого постороннего джентльмена и доставляет себе этим столько хлопот.

У мистера Брэдшоу было столько разнообразных мелких причин, побудивших его пригласить гостей за город, что вряд ли Руфь смогла бы угадать даже половину из них. Во-первых, мисс Бенсон рассказала миссис Брэдшоу, исполнившись гордости за брата, что он хочет произнести проповедь о христианской точке зрения на политические права и обязанности. Миссис Брэдшоу, разумеется, передала это известие мужу, и тот решил вовсе не посещать церковь в это воскресенье. Мистера Брэдшоу очень беспокоила мысль, что по христианскому закону — Божественному мерилу истины и чистоты — подкуп не может ничем быть оправдан. Но в то же время он все-таки приходил к убеждению, что без «денежек» не обойтись, а раз так, то пусть лучше и он, и мистер Донн окажутся непросвещенными по этой части. Было бы довольно некстати в столь близкое к выборам время вспомнить, что подкуп, какими бы словами его ни называли, попросту говоря, грех. Кроме того, мистер Брэдшоу помнил и о тех случаях, когда мистер Бенсон убеждал его в вещах, которые до тех пор глава городских диссентеров был склонен считать для себя невозможными, и тогда приходилось с легкостью совершать поступки, приходившие в противоречие с собственной выгодой. А если мистер Донн, которого мистер Брэдшоу предполагал взять с собой в церковь в качестве богатой добычи для диссентеров, придет после проповеди к убеждению в греховности подкупа, то Крэнуорты могут выиграть, а он, мистер Брэдшоу, станет посмешищем для всего Эклстона.

Ну нет! В данном случае подкуп не только допустим, он даже желателен, хотя и весьма жаль, что человеческая природа так испорчена. Если их кандидат пройдет в парламент, то мистер Брэдшоу удвоит свои пожертвования на школы, чтобы следующее поколение получше учили. Помимо этих соображений, были и другие, укрепившие мистера Брэдшоу в его блестящей идее съездить на воскресенье в Абермаут. Некоторые из них относились к внешней, а другие — к внутренней политике. Например, в доме мистера Брэдшоу было заведено подавать по воскресеньям холодные обеды, и он часто даже хвастал своей приверженностью к исполнению этого обычая. Однако теперь он переживал: вряд ли мистер Донн тот человек, который станет есть холодное мясо для успокоения совести с полным равнодушием к тому, что ему подают.

Мистер Донн действительно застиг хозяйство мистера Брэдшоу несколько врасплох. До его приезда мистер Брэдшоу тешил себя мыслью, что на свете случались и более несообразные вещи, чем брак его дочери с депутатом парламента. Но этот мыльный пузырь лопнул, как только хозяин дома увидел мистера Донна. Уже через полчаса мистер Брэдшоу совершенно забыл об этой мечте, почувствовав неприметную, но неоспоримую разницу в положении и жизненных привычках между гостем и его собственной семьей. Даже такое чисто внешнее и неважное обстоятельство, как то, что мистер Донн привез с собой слугу, на которого смотрел как на предмет первой необходимости — такой же как дорожный саквояж. (Надо заметить, этот джентльмен вторгся в дом Брэдшоу, «как орел на голубятню» [17] , наведя на всех больший трепет, чем его благородный хозяин.)

17

У. Шекспир. «Кориолан». Акт 5, сц. 6. Перевод Ю.Б. Корнеева.

В мистере Донне было какое-то необъяснимое, тонкое изящество, которого он требовал и от других. Любезность в обращении с женщинами казалась ему столь естественной, что он бессознательно платил эту дань и ниже его стоявшим членам семейства мистера Брэдшоу. Словарь мистера Донна состоял из простых и выразительных слов; некоторые из них были, несомненно, жаргонными, однако великосветски жаргонными. Говорил он немного и изящно, а произношение его сильно отличалось от эклстонского. Все это, вместе взятое, так подействовало на мистера Брэдшоу, что мистер Донн превратился в его глазах в какого-то небожителя и потому выглядел совсем не парой для Джемаймы.

Мистер Хиксон, которого считали образцом джентльмена до приезда мистера Донна, теперь показался мистеру Брэдшоу вульгарным и грубоватым. И таково было очарование этих аристократических манер, что мистер Брэдшоу (как он говорил мистеру Фарквару) сразу «привязался» к новому кандидату в члены парламента. Поначалу он, правда, боялся равнодушия мистера Донна к тому, выберут его или нет, но первый же разговор об этом предмете совершенно успокоил его. Глаза мистера Донна засверкали почти свирепо, но тон его голоса не изменился: он остался таким же музыкальным и медлительным, как всегда. Когда же мистер Брэдшоу туманно намекнул о вероятных «расходах» и «денежках», то мистер Донн произнес: