Руками не трогать

– Опять с мужем, что ли, поговорила? – спросила у нее Гуля. – Так хватит ему звонить-то. Уже забудь и живи дальше. Чё ты в него вцепилась-то?

– Я просто хочу понять, – всхлипнула Снежана.

– Так нечего понимать-то. У них, у мужиков, голова вообще не так устроена. То как бабы себя ведут, то как дети малые.

– Это он мне позвонил. Сказал, что у него новая женщина. Зачем? Зачем он мне рассказывает? Чтобы унизить? А еще эта кантата! Ненавижу ее! И всех этих гениев непризнанных ненавижу! – закричала Снежана уже в истерике. – Вот этот Яблочников думал о том, что после себя оставит?

– О себе он думал. Ясное дело, эгоист, – заявила Гуля.

– Да. А мне их жалко. Понимаете? И мужа своего жалко! И себя жалко!

– Тоже мне – удивила. Себя всегда больше жальче, – пожала плечами Гуля.

– Главное, что я уже не знаю, зачем нам эта партитура! Берта Абрамовна, вы меня понимаете? Дело не в нотах, а в людях. Это ведь трагедия. Трагедия Белецкого. Несчастный человек. А Яблочников? Я слушала его произведения… Изучала. Мне кажется, что ему было очень плохо. Всегда. В музыке это чувствуется. Да, он украл музыку Белецкого. Это очевидно. Но зачем? Значит, он не мог написать так же. И страдал от этого. Он был глубоко несчастный человек. Понимаете? И ведь так и не ясно, существует ли настоящий вариант кантаты. Теперь я думаю, а нужно ли вообще ее раскрывать? Доказывать, что Яблочников был плагиатором, да откровенно говоря, вором и бездарностью. Зачем нам нужен этот скандал? Ведь они уже умерли. И встретились там, в другом месте. Пусть они сами выясняют отношения, зачем это нужно нам? Берта Абрамовна, я не справилась. Я не могу. Не хочу. Пусть все остается, как есть. Правда никому не нужна. Если бы я Илье не призналась, что изменила, все сейчас было бы по-другому. Кто меня за язык тянул? Просто поддалась порыву, и все – двадцати лет как не было. Корова языком полжизни слизала. И сейчас я снова могу разрушить все своей правдой. Разрушить репутацию Яблочникова, жизнь его семьи, память о нем. Не хочу. Лучше жить во лжи. Ложь никого не ранит, не бьет наотмашь.

– Деточка, успокойтесь. Мы сделаем так, как вы сочтете нужным. Только не надо плакать. Сейчас надо всем успокоиться. И забудьте на время об этой кантате – время само подскажет, что делать. Сделайте паузу. Решение придет само.

– Как это? – Снежана перестала плакать.

– Так. Если Яблочников хотел всех запутать, так зачем мы будем вмешиваться в историю? Давайте сохраним интригу! У нас есть специалисты по творчеству Белецкого? Нет. И по творчеству Яблочникова нет. Так что мы сами можем решать, какая именно партитура вернется в культурный оборот, станет национальным достоянием и музейным экспонатом. А можем сказать, совершенно официально заявить, что кантаты и вовсе не существовало, что нет никаких источников, подтверждающих этот факт. Снежана Петровна, мы сделаем так, как лучше для всех. И если будет на то необходимость, то солжем, не моргнув глазом. Нам не привыкать, сами знаете. Уж врать мы умеем очень убедительно.

– Берта Абрамовна, что вы говорите? – У Снежаны глаза были на лбу. – Вы же всегда учили, что долг и честь музея в подлинниках! Вы же каждую шкатулку три раза перепроверяли у экспертов! Вы же говорили, что искусство не терпит лжи и выдумки, а домыслы и слухи оскорбляют настоящее произведение искусства.

– Ах, дорогая моя, мало ли что я говорила? Что-то я устала сегодня. Давайте пойдем по домам… – отмахнулась главная хранительница.

– Берта Абрамовна, сейчас МЧС приедет. Никто не должен уходить, – вздрогнул от неожиданности Михаил Иванович, – я же дозвонился. Они везут этот, дозиметр. Все проверят. Из соседнего округа…

– Да, мой дорогой, конечно. Я совершенно забыла про ртуть. Из головы вылетело.

Сотрудников МЧС на пороге музея встречал Борис, у которого так и не прошел нервный тик, и он то и дело вздрагивал и подхрюкивал, завороженно глядя на спасателей, облаченных в специальную форму, на ящичек, который держал один из них.

– Это дозиметр? – с уважением спросил Борис.

– Да, б… Один на три округа. Вот чем хочешь, тем и измеряй! Хоть пальцем. Или к гадалке иди! Где тут у вас разлитие ртути? – ответил эмчээсовец.

– Пойдемте. – Борис, пригнувшись от почтения, засеменил, проводя специалистов в свою каморку. Потом он провел их в кабинет и показал часы, по которым делал свои замеры, провел в главный зал, где проходили экскурсии, в подсобку Гули и завел в каждый из кабинетов.

После этого вся бригада спасателей появилась в буфете.

– Голованов, – представился старший сотрудник Михаилу Ивановичу, который встал для приветствия.

– Мозговой.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Значит так, радиационный фон повышен. В кабинете директора – чисто, небольшое превышение, в пределах нормы. В месте, где произошло разлитие ртути, – тоже. Не превышает. В главном зале – превышение в четыре раза. В одном из кабинетов – превышение нормы в семь раз, – отчитался Голованов.

– Это в вашем, Берта Абрамовна, – выглянул из-за спины эмчээсовца Борис.

– В фойе – в шесть раз.

– Это опасно, товарищ Голованов? – ахнула Берта Абрамовна.

– Конечно. – Голованов был серьезен, даже суров.

– Нужна эвакуация? – уточнила главная хранительница.

– Можно, – кивнул Голованов. – Не помешает.

– А как ликвидировать последствия?

Голованов пожал плечами.

– Хлорка – три раза в день? Регулярные замеры? – подсказала ему Гуля.

– Можно, – кивнул Голованов.

– А дети? Это опасно? Мы можем быть переносчиками? – Ирина Марковна от волнения начала заикаться.

– Можете. Опасно, – опять согласился Голованов.

– Но ведь это просто градусник! У меня дети… мальчики… так бьют… в квартире… что же… – Ирина Марковна, вдруг осознав степень угрозы, от волнения перешла на шепот.

– Тоже надо проверить. И обязательная обработка, – сказал Голованов.

– Кого?

– Всех. Ходить только в резиновой обуви, мыть каждый день.

– И как долго? Нам закрывать музей? – уточнила Берта Абрамовна.

– Пока фон не восстановится. Звоните. Приедем, сделаем замеры.

– Спасибо. Но… неужели из-за градусника?

Товарищ Голованов пожал плечами. Мол, откуда я знаю, сколько вы тут градусников побили…

– Я не могу три раза в день мыть, – возмутилась Гуля. – Пусть Снежана или Ирина моют тоже.

– У меня дети!!! – закричала Ирина Марковна. – Я не могу мыть!

– Тогда пусть Елена моет, не вам же, старухам, корячиться, – легко согласилась Гуля.

– Да, Гуля права, – кивнула Берта Абрамовна, не обидевшись на «старух». – Давайте установим график. Еленочка Анатольевна, вы будете мыть в обед, а Гуля – утром. Вечер возьмет на себя Снежана.

– А почему я вечером? – спросила Снежана.

– Потому что утром ты никакая! – ответила Гуля.

– Если вы будете хамить, я вообще не буду мыть. В мои обязанности это не входит, – обиделась Снежана.

– Да ладно тебе, – пошла на попятную уборщица. – Я тебе запеканочку сделаю мясную. Под коньячок – вообще отлично пойдет. Говорят, что творческим людям полезно руками работать. Ну, поле попашет, попишет стихи, – неожиданно процитировала она. – Глядишь, пока полы намывать будешь, и с кантатой своей разберешься, и с мужиком.

– Это верно, – поддержала Берта Абрамовна. – Снежана Петровна, за такой работой лучше думается. Вам ведь нужно переключаться!

– А я вам средство принесу, – воодушевилась Ирина Марковна, – чтобы не хлоркой. Давайте еще соль добавим. Говорят, соль все плохое вытягивает. Даже сглаз снимает! И марганцовку! Конечно! Обязательно нужно добавить марганцовку! Слушайте, а если наше зеркало солью посыпать и оставить на несколько дней, может, с него тоже порча сойдет?

– Как вы считаете? – спросила Берта Абрамовна у эмчээсовца.