Рукопись из Тибета

Вышли и мы. Решив тут же подкрепиться.

Чуть позже оба ламы сидели в небольшой харчевне, наворачивая тибетские пельмени «момо» с острым соусом и запивая их ячменным пивом. Каждый пельмень напоминал цветочный бутон, был сочным и пахучим.

— Жить, как говорится, хорошо! — утер сальные губы Кайман, заказывая по второй порции.

— А хорошо жить еще лучше! — поднял я кружку.

— Разрешите к вам присесть, уважаемые? — послышался рядом вкрадчивый голос.

У стола стоял толстый китаец в богатой одежде, играя в руках веером и улыбаясь.

— Сделайте одолжение, — кивнул я головой, потягивая золотистый напиток.

— Не могу ли я что-либо заказать, для странствующих монахов? — уселся на стул сын Поднебесной.

— У нас все есть, — высосал сок очередного «момо» Кайман. — Ближе к телу.

— Я хозяин заведения, в котором вы одержали столь славную победу, — поиграл серебряными перстнями на пальцах толстяк. — И меня интересует ваша манера боя.

— Дальше.

— Не можете ли вы дать несколько уроков моим бойцам? Я хорошо заплачу, — щелкнул он веером.

— Сколько? — покосился на китайца Кайман. (Полученные нами юани равнялись всего двумстам долларам, и для дальнейшего путешествия их было явно недостаточно).

— По тысяче за урок.

— Хорошо, — допил я свою кружку. — Три занятия с вашими бойцами проведет мой ученик, — указал пальцем на вождя.

— Слушаюсь, Учитель, — изобразив почтительность, приложил Кайман к груди руку.

Занятия было решено провести в два последующих дня, в уже известном нам месте.

Вслед за этим стороны вежливо распрощались, и мы отправились в нашу скромную обитель. Прикупив по дороге барана, сыра и овощей для ламы предоставившего нам кров. Так было справедливо.

Приняв все с благодарностью, тот пригласил нас на ужин, который прошел в дружеской беседе, а заодно мы выяснили точный маршрут до Лхасы. Он проходил через селения Гьянгзе, а потом Дагожука и составлял неделю пути на гужевом транспорте.

Утром, выпив горячего чаю с лепешкой, доставленных нам послушником, мы отправились по делам.

Вождь — проводить занятия, а я в ту часть базара, где торговали парнокопытными. Нужно было присмотреть пару лошадей или мулов, для дальнейшего вояжа по горам. На своих двоих, до столицы Тибета мы могли добраться разве что к лету.

Ориентируясь по звукам и все усиливающемуся характерному запаху, я вышел из людской толчеи к нескольким, огороженным жердями загонам. В них блеяли, мычали, ржали и издавал другие звуки, целые стада братьев меньших.

Миновав загородку с хрюкающими свиньями, а потом еще две, с овцами и яками, я остановился у лошадиной. Затем опершись на ограду, стал их внимательно созерцать.

Там были пони всех мастей. Одни щипали травку, другие грациозно передвигались и играли, а третьи, помахивая хвостами, спокойно стояли в ожидании своей участи.

Внезапно мне в локоть ткнулось что-то теплое и всхрапнуло.

— Чак! — выпучил я глаза. Это была одна из лошадок, которых у нас сперли.

Пони явно узнал меня, поскольку каждый вечер получал кусок сахару и стал покусывать рукав, а я тут же огляделся.

Метрах в пятнадцати сбоку, несколько покупателей, споря и выбрасывая пальцы, торговали выведенного из загона жеребца. Продавцом же выступал никто иной, как Бахрам. В новой одежде и опушенной мехом шапке.

— Ах ты ж гад, — прошептал лама Уваата, отступив в толпу, откуда стал наблюдать за вором.

Минут через пять сделка состоялась, стороны хлопнули по рукам; Бахрам, отставив губы, пересчитал деньги и сунул их за пазуху.

Я же переместился к двум старикам — нищим, сидевшим на коврике у соседнего загона, меланхолично жующих насвай [212] , уселся рядом и, прикрыв голову накидкой, продолжил наблюдение.

До обеда ворюга продал еще одну лошадь, а потом что-то заорал двум табунщикам внутри загона.

Старший подбежал к нему, получил какой-то приказ и занял место хозяина, а Бахрам отвязал привязанного к изгороди мула, взгромоздился в седло, дернув повод, и тот поцокал копытами в сторону предместья.

212

Насвай — жевательный табак у азиатов.

Я последовал за ними, применяя имевшиеся навыки наружки [213] .

На одной из окраинных, с несколькими старыми карагачами улиц, мул встал у последнего в ряду, добротного, в два этажа дома. Уйгур спешился, что-то гундя под нос и ввел животное в калитку.

Я же, быстро пройдя улицу, поднялся на невысокий, поросший кустарником холм за ним, откуда просматривался двор усадьбы.

Бахрам, уже без халата и шапки, сидел на ковре в тени зеленого чинара рядом с одноухим, поглощая куски мяса из котла, а им прислуживала молодая женщина.

213

Наружка — служба наружного наблюдения (жарг.)

Затем оба чаевничали и вели беседу, а спустя час, уйгур снова выехал со двора, направляясь к рынку.

— Так. Здесь у них нора, — решил я, после чего спустился с холма и отправился в шапито. Пообщаться с Кайманом.

Он как раз закончил урок, собираясь домой, и весьма обрадовался известию.

— Так что? Навестим их ночью? — мстительно раздул ноздри.

— Аз воздам, — кивнул я. Зло должно быть наказано.

Когда на городок опустилась мгла, а небо затянуло тучами, мы снова были на холме, наблюдая за жилищем.

В двух окнах нижнего этажа теплился неяркий свет, кругом было тихо и безлюдно. Где-то далеко гавкали собаки.

— Давай за мной, — шепнул я вождю, и мы, стараясь не шуметь, стали спускаться к стене окружавшей дом. Точнее к ее задней части. Днем я приметил там несколько выпавших камней, и во двор можно было легко проникнуть.

Вскарабкавшись на стену, мы тихо спрыгнули внутрь и прислушались.

В пристройке взмыкнул мул, потом еще раз. Мы затаились.

Через минуту скрипнула входная дверь и, в полосе света появился одноухий.

Недовольно брюзжа, он пошаркал к пристройке, но не дошел. Прыгнув вперед, я хряснул ему по затылку кулаком, безухий хрюкнул и повалился наземь.

В следующее мгновение Кайман вбил жертве в рот тряпичный кляп и захлестнул поясным ремнем руки.

Потом мы подбежали к двери, я потянул ее на себя, и оба скользнули внутрь, В душную, с горящим очагом комнату, откуда на второй этаж вели ступени.

В центре, на ковре, стоял низкий столик с несколькими подушками, на нем бутыль рисовой водки и остатки ужина, а рядом кальян. Судя по характерному запаху, тут недавно курили опий.