Рукопись, найденная в Сарагосе

С этими словами Агилар еще раз обнял друга и ушел. Толедо бросился на кровать и залился слезами, а я вышел в переднюю, не закрывая за собой двери. Мне очень хотелось знать, чем все это кончится.

Толедо вставал, глядел на часы, потом снова падал на кровать и плакал. Ночь была темная, только вспышки далеких молний прорывались порой сквозь щели ставен. Гроза надвигалась все ближе, и страх перед ней еще усиливал мрачность нашего положения. Пробило полночь, и вместе с последним ударом мы услышали троекратный стук в ставню.

Толедо открыл ставню со словами:

– Ты погиб?

– Погиб, – ответил могильный голос.

– Есть на том свете чистилище? – спросил Толедо.

– Есть, и я нахожусь в нем, – ответил тот же голос, после чего мы услышали протяжный болезненный стон.

Толедо упал ничком на землю, потом вскочил, взял плащ и вышел. Я последовал за ним. Мы пошли по дороге к Мансанаресу, но, еще не доходя большого моста, увидели длинную вереницу людей, из которых некоторые несли факелы. Толедо узнал своего брата.

– Не ходи дальше, – сказал ему герцог Лерма, – чтобы не споткнуться о труп своего друга.

Толедо упал без чувств. Видя, что он среди своих людей, я вернулся к себе на паперть и принялся размышлять обо всем, чему был свидетелем. Отец Санудо не раз говорил нам о чистилище, и это новое свидетельство не произвело на меня особого впечатления. Я заснул, как обычно, крепким сном.

Утром следующего дня первым человеком, переступившим порог церкви святого Роха, был Толедо, но он был так бледен и измучен, что я едва смог его узнать. Он долго молился и наконец потребовал исповедника.

В этом месте цыгана прервали, ему пришлось уйти, и мы разошлись, каждый в свою сторону.

ДЕНЬ ТРИДЦАТЬ ВТОРОЙ

Едва взошло солнце, мы пустились в дальнейший путь и углубились в недоступные долины. После часа такой дороги мы увидели Агасфера, который приблизился к нам и, следуя между мной и Веласкесом, продолжал рассказ о своих приключениях.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ИСТОРИИ ВЕЧНОГО ЖИДА

Однажды нам объявили о приезде римского судейского чиновника. Его ввели, и мы узнали, что моего отца обвиняют в государственном преступлении: будто бы он хотел предать Египет в руки арабов. После того как римлянин уехал, Деллий сказал:

– Милый Мардохей, тебе нет надобности оправдываться, так как все уверены в твоей невиновности. У тебя просто хотят отнять половину твоего богатства, и ты лучше отдай ее добровольно.

Деллий был прав, – это дело стоило нам половины нашего имущества.

На следующий год отец мой, выходя однажды утром из дому, увидел лежащего перед дверью человека, который как будто еще дышал; он приказал внести его в дом и хотел вернуть к жизни, но в эту минуту увидел нескольких судейских чиновников и восьмерых соседей, подтвердивших под присягой, будто видели, как мой отец этого человека убил. Отец просидел шесть месяцев в тюрьме и вышел, лишившись второй половины имущества, то есть всего, что у нас оставалось.

У него был еще дом, но не успел он туда вернуться, как у негодяев-соседей вспыхнул пожар. Это было ночью. Соседи ворвались к нам, забрали все, что только могли, и подожгли наш дом.

Когда взошло солнце, на месте нашего дома возвышалась куча пепла, по которой ползали слепой Деллий с моим отцом, державшим меня в объятиях и оплакивавшим свою беду.

Когда открылись лавки, отец взял меня за руку и отвел к пекарю, до тех пор доставлявшему нам хлеб. Этот человек, охваченный жалостью, дал нам три булки. Мы вернулись к Деллию. Тот сообщил нам, что во время нашего отсутствия какой-то незнакомец, которого он не мог узнать по голосу, сказал ему:

– Ах, Деллий, виновник ваших несчастий Цедекия. Прости тех, кого негодяй сделал орудиями своих злодеяний. Нам заплачено за то, чтоб мы вас убили. Но, несмотря на это, мы оставили вас в живых. Вот возьми: некоторое время вы на это проживете.

С этими словами незнакомец вручил ему кошелек с пятьюдесятью золотыми.

Эта неожиданная помощь очень обрадовала моего отца. Он весело разостлал на пожарище полуистлевший ковер, разложил на нем три булки и пошел принести воды в черепке разбитой посудины. Мне было тогда семь лет, и я помню, что разделял с отцом эти минуты веселия. Я пошел с ним к колодцу. Ну, и меня за завтраком не забыли.

Только что мы сели пировать, как увидели мальчика моего возраста, который со слезами стал просить у нас кусочек хлеба.

– Я, – сказал он, – сын римского легионера и сирийской женщины, которая померла, рожая меня на свет. Жены легионеров из той же когорты и маркитантки по очереди кормили меня грудью; наверное, они прибавляли и другой какой-нибудь пищи, потому что – сами видите: я жив. А в это время отца моего послали в поход против одного дикого племени, и там его убили вместе со всеми товарищами. Вчера я съел последний кусок хлеба, который у меня оставался, и пошел по городу просить милостыню. Но все двери были закрыты. А у вас нет ни дверей, ни дома, – вот я и подумал, что вы меня не прогоните.

Старый Деллий, никогда не упускавший возможности преподать нравственный урок, сказал:

– Нет на свете такого бедняка, который не мог бы оказать ближнему какую-нибудь услугу, так же как нет такого могущественного человека, который никогда не нуждался бы в помощи других. Так что садись, дитя мое, и раздели с нами нашу убогую трапезу. Как тебя звать?

– Германус, – ответил мальчик.

– Дай тебе бог долгой жизни! – сказал Деллий.

И в самом деле, пожелание это оказалось настоящим пророчеством: ребенок долго жил и даже до сих пор живет в Венеции, где известен под именем кавалера де Сен-Жермен.

– Я хорошо его знаю, – вставил Уседа. – Он имеет некоторые познания в области каббалистики.

После этого Вечный Жид продолжал.

– После завтрака Деллий спросил моего отца, не была ли дверь в подвал выломана. Отец ответил, что дверь заперта и что огонь не смог проникнуть сквозь свод над подвалом.

– Отлично, – сказал Деллий. – Вынь из кошелька, который мне дали, два золотых, найми работников и построй над этим сводом хижину. Может, пригодятся какие-нибудь обломки прежнего нашего дома.

Следуя совету Деллия, отыскали несколько бревен и досок, оставшихся целыми, сложили их, как сумели, в постройку, щели заткнули пальмовыми ветками, устелили внутри землю циновками и таким образом устроили нам довольно удобный приют. В нашем благодатном климате большего не надо – под таким чистым небом довольно самой легкой кровли, так же как самая простая пища полезней всего. Можно смело утверждать, что мы у себя не боимся такой нужды, как вы в своих странах, климат которых вы называете, однако, умеренным.