Рукопись, найденная в Верхнем Заливе или Белая Лошадь
Шрифт:
Резонанс: по субботам на нашем женском этаже танцы. Мы с Беллой любили эпатировать публику, наше светское общество, тем, что выходили к танцующим с книгами в руках. Стояли в углу – в углах, каждая в своём – и читали, а время от времени отрывались от чтива, рассеянно поглядывая на происходящее… Вот и сейчас: стою в своём углу, читаю свою книгу. Подходит воронежец, высоченный парень со спортивного факультета и, обращаясь ко мне:
– Пойдем потанцуем! Нас с тобой всё равно никто не любит!
Я захлопнула книгу, ушла в комнату. Упала на койку, разрыдалась. Чем оживлённее было там, тем горше становилось мне. Какая жестокая правда: Никто не любит.
Спортивный факультет… Этот «спортивный факультет», как мы его зовём, вообще-то официально назывался по-другому: АТФ или ЭТФ (Авто-технический факультет… Нет, Электро-технический факультет). Состоял он из спортсменов: футболистов, хоккеистов
Cначала, на первом курсе, записалась я в секцию художественной гимнастики. Пришла – кто-то одолжил мне чёрный купальник – марширую в строю девчонок, прячусь за их могучими спинами: только что из деревни, стесняюсь неухоженности обнажённых рук и ног. В перерыве, как бы между прочим, делаю мостики, кувыркаюсь – через голову и наоборот – разминаюсь, а заодно и показываю свои способности. В конце занятий тренерша подозвала к себе и (задушевным голосом – колючими глазами) рекомендовала больше не приходить. Сказала: «У Вас нарушена координация движений.» И вот, мой любимый вид спорта – избегать занятия спортом. А избегать нужно так, чтобы были эти, зачёты… Придумала! Можно прийти к факультетскому врачу, молодому человеку с приветливым понимающим лицом, объявить: « У меня боли в желудке»; раздеться до пояса; подходить к нему медленно, отмечая: глаза растерянные, ну просто обалдевшие, сейчас напишет освобождение, даже и не прикоснувшись к своему стетоскопу, висящему ожерельем на шее… Eсли не ошибаюсь, это называется стриптиз – striptease. Может быть, virgin striptease…*(*девственный стриптиз)
Эрнст…И был на факультете нашем один студент – звали его, помнится, Эрнст, – который очень-очень хотел стать инженером, хоть и был он туп как пим*(*валенок) сибирский. После армии (до сих пор ходит в старенькой солдатской форме ) поступил-таки. Теперь занимается днями и ночами напролёт. Вот он, плетётся мне навстречу ( я – в туалет) из рабочей комнаты, весь схуреёбленный, чертёж вымученный держит подмышкой. Страшненький… Никак не могу себе его представить Инженером – ни Старшим, ни Главным – с такой ничего не соображающей физиономией среди взрослых людей. Hу а впрочем, чего только не бывает…
Проходя мимо подъезда ЭВТФ, замедляю шаг. Вдруг выйдет Стойчо, и… ну, просто увижу… Всё медленнее…реже… Нет, не вышел. Весна…
Лето. Пыльное лето, работы на овощной базе. Тухлые помидоры.
Осень. …Вызвали нас с Беллой в деканат, думали, отчитывать за пропуски и неуспеваемость – нет, не за тем (на сей раз), и не нас одних, а целую группу. Определили: встречать Хрущёва. Погрузили – привезли на Ленинский Проспект; поставили у барьера-верёвки, натянутой вдоль по всей линии проспекта… Хрущёв должен был с какимто важным гостем (Джавахарлал?* Гамарджоба**? Что-то трудно произносимое…) возвращаться из аэропорта по этому самому, Ленинскому проспекту, и наша задача – помахать им рукой в знак приветствия. Толпа вдоль верёвки ждёт; ждущие обмениваются репликами, шутками. Сигнал: тихо, приготовиться, едут. К нам, на нас и мимо нас быстро и как-то весело едут две машины, и в одной из них, в первой, открытой – невероятно – привстал Хрущёв с открытой лысой головой, открытым лицом. Улыбается открытой улыбкой, машет всем нам рукой. ( Kак не ответить «привет»!) Pядом с ним съёжившийся, отчего-то скрючившийся, задрапированный в белое гость-глыба. Проехали, исчезли; возвращаемся к своим, по своим грузовикам. Припоминаем: «Какая открытая улыбка…»
По этажам общежития ходит мороженщица, кричит гнусаво: «Марооже-нае! Ка-му марооженае…» (Лениво толкает впереди себя тачку.) Как хочется заболеть. Военное дело – предмет, который вводят на третьем курсе и который нужно сдать на тройку: четвёрка и выше – распределят в почтовый ящик (первая, вторая и т.д. группа секретности). Уедет, скоро уедет в Болгарию Стойчо, и что ж, будет нельзя его навестить? О нет! «У меня боли в желудке.» – Стриптиз. Обалдевшие глаза факультетского врача – освобождение на весь семестр.
–Ма-рооженае! А вот, кому ма-ро…
Эта мороженщица, то есть её зов, её гнусавость, наверное, войдёт в историю… Хочется заболеть, по-настоящему, серьёзно. Изабелле – тоже. Дело в том, что Петер Гессе, умница, умнейший, единственно умный юноша по дороге из ВУЗа предложил ей зайти к нему: у него дома альбом с рисунками Альбрехта Дюрера. И надо же случиться, чтобы именно в этот момент (одиннадцатое октября, четырнадцать, т.е. два часа пополудни тридцать три минуты) Изабелле невыносимо хотелось «пи-пи»;
она только буркнула: «Как-нибудь в другой р…» Он ничего не понял, а понял по-своему, резко повернулся, ушёл в дверь подъезда и больше с ней не здоровается, вообще не замечает… Уже двадцать седьмое ноября. За окном – пасмурно. И холодрыга. Пo этажу прошла наша историческая мороженщица с её неповторимо гнусавым голосом:– Ма-рооженае! Каму марооженае!
Съедено по лошадиной дозе мороженого. Хоть бы что.Tемпература нормальная, тридцать семь.
А можно ещё искупаться в реке полузамёрзшей. Рискованно, конечно: между бронхитом и чахоткой граница, так сказать, открыта. …Когда выходили из подъезда, мимо прошёл Петер Гессе, не поздоровался. Прошёл мимо также староста группы, язвительный коротышка Олег Жемчугов. Знаем: он отмечает все наши пропуски, докладывает. Стукач. Увидев нас, улыбнулся, сострил ( как ему кажется): « Купаться, девочки?» «Нет, только позагораем.» (По дороге купим вино и конфеты.) В ледяной воде – по пояс. Сводит ноги. Белла плещет горстями ледяную воду себе в лифчик, приговаривая: «М-можно ведь и т-так простыть?..» Я иду дальше, по плечи. Свело руки-ноги, перехватило дыхание. Зуб-на-зуб не попадает. На берегу… Tрясущимися, а вернее, конвульсивно дёргающимися руками подносим ко рту бутылку, отхлёбываем по очереди из горлышка портвейн. Вино чуть согреет изнутри (конфеты «Белочка» – вкусные) и, должно быть, удержит у этой самой, открытой границы, когда заболевают, но ещё не умирают. …Всю ночь градусник гуляет от койки к койке, измеряет наши температуры: тридцать семь… тридцать семь… тридцать семь…
***
Изабеллу вызвали в иностранный деканат: кто-то из “студентов» сообщил им («…Анонимное… Обидное…») о её, беллиной… беременности от… болгарина с ЭВТФ. Все-то перепутали эти «студенты»: от болгарина с ЭВТФ должна бы забеременеть я, она же, Изабелла, беременна немцем, Альбрехтом Дюрером.
Сон – письмо из деревни: люди тяжёлого физического труда умирают мгновенно… Парочка Миша-Маша разлучена: Миша – болгарин, ему нельзя жениться на Маше-украинке, т.к. Маша – украинка, и распределена в киевский почтовый ящик… Изабелла хочет податься в кино. Что ж, она такая красивая… Письмо из деревни. Целые деревни затоплены. Достраиваются гидроэлектростанции. Наша река потеряет свое лицо: когда-то прозрачная и чистая, с камешками и ракушками на дне брода; чернозелёная у крутого обрыва; поросшая кувшинками за кузницей; просто питьевая у мостков – отныне здесь будет кишкообразный омут. Число утопленников растёт. (Геометрическая прогрессия.) Строят новые кладбища, новые станции. (Цепная реакция.)
Зверь-комендант гонит из общежития нас, прогульщиц. И мы с Изабеллой идём «на посошок», на случай возможного изгнанияпрощания, послушать музыку «Барокко». Я просто потеряла дар речи (правда, не помню, чтоб я его имела и прежде, но так говорят), услышав одну вещь, «Сарабанду» Генделя… Возвращались в негостеприимное общежитие по ночной Москве, по Лефортовскому валу. Пришли, заварили жиденький чай, разлили по стаканам. Изабелла думает вслух о кинокарьере. Я – бездумнo, бесцельно рисую цветочки. Оказывается (выяснили в разговоре), мы обе поступали в технический ВУЗ следуя моде. Во время лабораторных занятий по физике, например, я лишь вела чистенький, аккуратненький конспект-журнал, а к приборам же, и особенно к электророзетке, не прикасалась: боялась, дёрнет. (Ведь я воспитана на свечах, да на керосиновых лампах…)
Я – человек в радиофизике случайный. На улицах, на переходах останавливают постовые миллиционеры: зачем, спрашивают, переходите на красный свет, Вы что, светофора не видите? Отвечаю искренне: «Какого Светофорова?» Они: «? Идите…»
Я – человек в этом мире случайный .
Я –выкидыш Земли .
Cпортивные студенты. Зимний вечер. Где-то Изабелла, жду её возвращения. Bызывает вниз вахтёр: там воронежец, студент спортивного факультета. Глаза жалкие, умоляющие: «Мне нужна твоя помощь. Говорят, ты здорово по математике секёшь… сечёшь… Tут близко…» Вздохнув, отправляюсь с ним. Снежок – прикрываю голову руками. Зря не накинула платка-пальто… Третий этаж. Хорошо живут эти спортивные студенты: комната на двоих, как и наша с Беллой, но больше, просторней, и с ковром; на окне – открытом для свежего воздуха – тюлевые занавески; есть холодильник; этажерки со всякими сувенирами и призами, а за столом, уставленным закусками, сладостями, вином ( уже разлитым по трём фужерам, и ещё есть, в бутылке на донышке), сидит, как видно, сосед воронежца, тоже здоровенный детина, но старше, много старше, и весь какой-то сероседой. Воронежец так и обратился к нему, «Серый»: «Серый, мы пришли.» Серый – мне: «Присаживайся. Выпей с нами.» ( А где же книги? «Математика»…) Пригубила их вино, развернула конфетку. Дальше, чувствую, находиться в их компании неловко. Наверное, лучше откланяться. «А сейчас, – вдруг говорит Серый, – ты разденешься и ляжешь.» Кивок головой в сторону его кровати. Вскочила – получила удар по лицу, по скуле. Oстрая боль, и… Следующий – по затылку, ибо рывок мой – не к двери как ими ожидалось, а к окну. Вслед: «С-сука…» Полёт-освобождение в деревню, в родные места, скорей, скорей…