Руководство для девушек по охоте и рыбной ловле
Шрифт:
— Мы должны вести себя так, чтобы папа знал, что он может на нас положиться.
Генри повернулся и поглядел на меня, и мне показалось, что он обдумывал сказанное мною.
— Почему ты именно сейчас решила сказать, что тебя раздражает мое опоздание?
Тут вошла Ребекка.
— Что показывают? — поинтересовалась она.
— Цыпочек на мотоциклах, — ответил Генри. — Или мотоциклы на цыпочках.
— Какая пошлость, — сказала она, присев рядом с ним.
Когда я проснулась, постель Ребекки уже была убрана. Войдя
— Где Ребекка? — спросила я.
Она сказала, что сбежала на дикую природу, чтобы писать картину.
— Она просто использует тебя, чтобы ездить на натуру, — подумала я вслух, а потом спросила, словно мне было еще двенадцать лет: — Это твоя новая подружка?
Генри пожал плечами.
Но я не унималась.
— Зачем ты привез ее сюда, если это не так?
— Она забавная, — ответил он. — И я подумал, что лучше, если здесь будет больше народу.
— Для кого лучше?
— Для всех.
— Ты не должен с ней спать, — сказала я.
— Та-ак, — протянул он. — Ты уже грубишь.
— Ты ей говорил что-нибудь о папе? — спросила я.
Он ответил:
— Конечно нет.
Генри и мама отправились поплавать под парусом, а я осталась на веранде с отцом. Он читал книгу о том, как была создана атомная бомба. Я редактировала Путтермана.
Спустя некоторое время я сказала:
— У меня к тебе вопрос.
Он кивнул.
— Почему ты никогда не говорил, что ты болен?
— Из эгоизма. Я не хотел думать об этом больше, чем необходимо.
— Я вовсе не выпытываю, чего именно ты пытался избежать. Мне хотелось бы знать причину, по которой ты не говорил это людям.
Он улыбнулся:
— Хорошо сказано.
Он снял очки и стал их протирать. Так он делал всякий раз, когда приводил в порядок свои мысли. Потом сказал, что главной причиной было его нежелание, чтобы люди обращались с ним как с больным, каковым — по его мнению — он не являлся.
И тут я решилась рассказать ему об Арчи.
Отец, казалось, не был расстроен. Он сказал, что рад, что у меня кто-то есть, на кого можно опереться, а это главное.
После чего он вернулся к атомной бомбе, а я — к Путтерману.
Мы обедали на веранде. На столе были вареный омар и мидии, кукуруза в початках, помидоры и свежий хлеб.
Ребекка к тому времени вернулась и умывалась перед обедом.
Генри сидел рядом со мной. Он кивнул в сторону блюда с мидиями и сказал: «Морские влагалища». Я посмотрела на них и поняла, что он имел в виду.
Мама обслуживала нас за столом.
— Тут все местное, кроме омара, — сказала она.
— Неужели и мидии местные? — спросила Ребекка. — Неужели такая чистая вода?
— Вода у нас замечательная, — весело отозвалась мама.
Она подала мне блюдо с маленькими «влагалищами». Я сказала:
— Спасибо, не надо.
— Джейн! — нахмурилась мама. — Эти мидии превосходны.
Несколько минут за столом царило молчание и слышался лишь хруст раковин, а потом
отец начал покашливать, и я подумала, что, вероятно, поэтому мама в таком напряжении.— Отличная кукуруза! — сказала я ей.
Отец спросил Ребекку, как продвигается ее работа над картиной, и она ответила: «Замечательно».
— Мне бы хотелось взглянуть, — сказала мама.
— Покажу, когда закончу, — отозвалась Ребекка.
После обеда отец сказал, что он устал. Мама последовала за ним в спальню, и я услышала ее слова: «Марти, милый, не нужно ли тебе чего-нибудь?»
8
Я проснулась рано и обнаружила, что мама плачет на кухне. Она всегда была ужасной плаксой. В карманах всех ее кофточек и халатов можно было найти скомканные носовые платки. Раньше я, как и все остальные, даже дразнила ее из-за этого. Я крепко обняла ее.
Мама сказала, что у отца высокая температура и его кашель усилился; сейчас он говорит по телефону с доктором Вишняком.
Одеваясь, я услышала его голос в соседней комнате и обратила внимание не на слова, а на тон, которым они произносились. Отец говорил так, словно консультировался с другим врачом о состоянии их общего пациента.
Когда мама сообщила, что доктор Вишняк уговаривал их вернуться в Филадельфию, чтобы сделать рентгеновский снимок, я промолвила:
— Пойду будить Генри.
Она промолчала.
А я добавила:
— Наверное, я тоже понадоблюсь папе.
— О'кей, — ответила мама, хотя видно было, что ей этого не хотелось.
Мы завтракали на веранде. Генри развлекал нас рассказами о своем боссе Альдо, великом архитекторе из Италии. Целыми днями Альдо разыгрывал в офисе оперные сцены, из-за чего все вокруг казалось более значительным и драматичным.
Для наглядности Генри сымпровизировал оперу на тему вызова механика.
— Трансмиссия! — пропел он баритоном. — Нет, нет, нет! Такого у нас не бывает…
Отец настаивал, чтобы я осталась здесь и наслаждалась уикендом до конца.
— Я еду с вами, — заявила я. — Вы же не сможете вести машину.
— Мамочка отвезет меня, — сказал он.
— Когда она возила тебя в последний раз? — поинтересовалась я.
И напомнила ему, что она управляет машиной, как велосипедом. На спусках она выключала двигатель и снова включала его только тогда, когда машина останавливалась.
— Хватит тебе! — буркнула мама. Она показывала Генри, что лежит в холодильнике, когда в гостиную вошла Ребекка.
— Доктор Розеналь плохо себя чувствует, — сообщила ей мама. — Мы отвезем его в город.
— Он съел много мидий? — спросила Ребекка.
— Это не из-за мидий, — ответила мама.
Мне было жаль, что Ребекка, оказавшись в нашем доме, не знает, что здесь происходит.
В дверях отец пожал Ребекке руку и промолвил:
— Надеюсь, мы еще встретимся.
На секунду я подумала, что он имел в виду «если я буду жив», но тут же отбросила эту мысль.
— Я тоже надеюсь, — сказала я ей. — Спасибо за отличную воду. Генри сказал: