Руководство по системной поведенченской психотерапии

Психический процесс, по мнению Л.С. Выготского, растворен «внутри сложного целого, внутри единого процесса поведения, и, если мы хотим разгадать биологическую функцию психики, надо поставить вопрос об этом процессе в целом: какую функцию в приспособлении выполняют эти формы поведения?»²⁷⁰ Иными словами, перед исследователями стоит вопрос о том, как и посредством каких механизмов поведение обеспечивает адаптацию (свою часть адаптации) организма к среде. Только в этом контексте и возможно исследование психического, только это и позволит проникнуть в суть психики, у которой нет и не может быть другой задачи, кроме как обеспечить адаптацию своего носителя к условиям его существования. Наличие субъективного фактора не должно ни смущать, ни вводить в заблуждение, субъективность – это лишь один из способов обеспечения лучшей адаптации человека. Однако же, если делать из субъективности культ, ошибка гарантирована.

Роль психического, роль поведения – это адаптация. Поведение может быть адаптивным, и это обеспечит высокое субъективное качество жизни человека. Поведение может быть и дезадаптивным, в этом случае субъективное качество жизни человека будет низким. Каким бы замечательным ни было это субъективное переживание, каким бы серьезным ни казалось нам содержание «внутренней жизни» человека, само по себе это не имеет ровным счетом никакого значения – дурной привкус портит любую пищу. Только адаптированный человек может совершенствоваться, только здоровый может развиваться, любые другие варианты и стратегии заведомо обречены на неудачу.

Полагать же, что посредством одного лишь «здравого рассуждения» или «волевого решения», без знания механизмов поведения, структуры его организации, протекания соответствующих процессов можно что-то решить, – есть отчаянная нелепость! СПП рассматривает механизмы поведения, его структуры и процессы, СПП призвана обеспечить комплементарность человека условиям его существования, она решает вопросы адаптации, исходя из презумпции: что адаптировано – то здорово.

Часть третья Адаптивное и дезадаптивное поведение

КМ СПП рассматривает поведение как психическую и психически опосредованную активность человека, продиктованную совокупностью условий его существования; а психическую адаптированность – как процесс соответствия индивида условиям его существования, что проявляется чувством удовлетворенности самим собой, другими, миром событий и явлений.

При этом психическая адаптированность не должна рассматриваться как состояние, но только как перманентный процесс психической адаптации, а, следовательно, когда мы говорим о психической адаптации, то речь идет не об одном только соответствии индивида условиям его существования («аккомодация», по Ж. Пиаже), но и о его готовности к изменению своих стереотипов поведения в условиях изменяющихся условий существования (что обеспечивается способностью к «ассимиляции», по Ж. Пиаже).

Иными словами, цель адаптивного поведения – обеспечить соответствие индивида условиям его существования, однако, с другой стороны, эта цель может быть гарантирована только способностью индивида осуществлять поведение в отношении собственного поведения (целенаправленное изменение стереотипов поведения при изменении условий существования).

Точкой приложения СПП, таким образом, является дезадаптивное поведение, а основным средством реализации процесса адаптации – осуществление поведения в отношении поведения. В связи с этим в настоящем подразделе будет кратко рассмотрена морфология поведения, этиопатогенез дезадаптации, а также возможности редукции дезадаптивных стереотипов поведения, принципы формирования адаптивных динамических стереотипов и необходимых доминант, а также правила осуществления поведения в отношении поведения.

Глава восьмая Морфология поведения

Системный ракурс феномена поведения предполагает, что рассматривать психику и поведение по отдельности невозможно. Поведение – есть процесс существования психического. Отсюда очевидно, что основная трудность анализа феномена поведения состоит в том, что поведение предстает здесь как активность, однако это активность системы (психического), то есть мы имеем дело одновременно и с динамикой (функциональный ракурс феномена поведения), и со статикой (содержательный ракурс феномена поведения).

Понятие рефлекса, хотя исследователи и указывают на его условный (относительный) характер [54] ²⁷¹, вполне удовлетворяет этой двойственной специфике феномена поведения. С другой стороны, оперировать понятием рефлекса, учитывая его семантическую размытость, весьма затруднительно, что отчетливо показал весь предыдущий опыт физиологической и психологической науки²⁷²: «рефлекс» оказался тем «мистическим заклинанием», которое все объясняет, не объясняя при этом ничего определенного²⁷³.

54

«Идея рефлекса, – пишет А.С. Батуев, – должна оставаться лишь философским обобщением, и не следует рассматривать рефлекс как основу работы центральной нервной системы».

Однако дальнейшее развитие научной мысли, основывающееся на «принципе рефлекса», логически привело исследователей к выделению двух чрезвычайно важных для разъяснения феномена поведения понятий: динамического стереотипа²⁷⁴ (И.П. Павлов) и доминанты²⁷⁵ (А.А. Ухтомский). Именно они и задают два необходимых ракурса для описания феномена поведения: содержательный и функциональный.

Вместе с тем, это только ракурсы рассмотрения, теперь же необходимо фиксировать то, что они позволяют увидеть. В целом, необходимо ответить на следующие вопросы. «Кто» является «действующим лицом» поведения? «Что» им «движет»? «Где» это «происходит»? Ответы на эти вопросы и дадут морфологию поведения.

1. Субъект поведения

Кто является «субъектом поведения»? Ответ на этот вопрос оказывается куда более трудным, чем может показаться с самого начала. Очевидно, что решить вопрос «субъекта» из содержательных аспектов, чем, как правило, и занимается психология, невозможно по причине отсутствия положительных критериев, способствующих удовлетворительной дифференцировке; а решить вопрос «субъекта» из нейрофизиологии затруднительно по самой логике такого рода исследований.

Однако попытки определить «субъекта деятельности» в психологии все-таки предпринимались, что привело к отчаянной неразберихе. А.В. Брушлинский определяет «субъект» как, с одной стороны, «все человечество в целом», а с другой – как «высшую системную целостность всех сложнейших и противоречивых качеств человека, в первую очередь его психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного»²⁷⁶. С.Л. Рубинштейн значительно ограничивает понятие «субъекта в специфическом смысле слова (как я)», определяя его как «субъекта сознательной, произвольной деятельности»²⁷⁷. Б.Г. Ананьев разрабатывал понятийный континуум, в котором «субъект» противостоит «личности», «индивиду», «индивидуальности»²⁷⁸. В.А. Петровский продолжает тему и предлагает «понимание личности как подлинного субъекта активности – в противовес тем представлениям, где личность сводится лишь к тому “внутреннему”, сквозь которое преломляются внешние воздействия, падающие на индивида»²⁷⁹. Самое лаконичное, равно как и самое пространное определение субъекта предлагается в «Современной психологии» под редакцией В.Н. Дружинина: «Субъект, осуществляющий психическое как процесс, – это всегда и во всем неразрывное единство природного и социального»²⁸⁰. Подобное перечисление взглядов можно продолжать и дальше. Каждое из представленных определений «субъекта» имеет свои положительные стороны, однако ни одно из них не отражает всех заявленных аспектов (или не акцентирует существенные), а также, что самое главное, эти определения нефункциональны.

Вместе с тем, вопрос о «субъекте поведения» должен быть решен положительно, в противном случае любые факты и концепты автоматически повисают в воздухе. В сущности, когда мы говорим о «субъекте поведения», мы тем самым проводим четкую грань между тем, что есть «субъект», и тем, что есть его «поведение», а, следовательно, неизбежно приходим к выводу, что субъект поведения – это все, кроме его поведения. Если же под поведением, как предлагает КМ СПП, понимать всякую психическую и психически опосредованную активность, с одной стороны, и принять во внимание, что поведение не есть только активность, но и в первую очередь активность структуры, с другой, то очевидно, что субъекту не остается в психическом ничего, кроме некоего подобия роли геометрической точки в геометрии [55] ²⁸¹. Действительно, если учесть специфику психологической редукции в дихотомии «я» – «не-я», то понятно, что всякое проявление «я», подвергнутое рефлексии, уже не есть «я» [56] ²⁸². Таким образом, «я» как нечто фактическое, поддающееся верификации существует лишь в действии, но здесь оно неотличимо от самого действия.

55

Здесь важно указать на следующий, в сущности весьма парадоксальный факт: дело в том, что геометрическая точка, будучи основополагающим элементом геометрии, непространственна – она не имеет ни протяженности, ни объема, ни чего-то другого, что можно было бы рассматривать как фактическую геометрическую данность. Однако факт непространственности геометрической точки, положенной в основу науки о пространстве, не лишает последнюю статуса научности, более того, именно непространственность точки делает ее – геометрию – возможной. По меткому выражению Жака Дерриды, «работающему геометру не нужен вопрос о начале», более того, он был бы для него губителен, по крайней мере как для геометра.

56

Рефлексия собственного «я» автоматически создает инстанцию «я», рефлексирующего собственное «я», в сущности, этот процесс можно продолжать бесконечно долго, например следующим этапом будет рефлексия «я», рефлексирующего «я» и т. д. Этот принцип используется и в психотерапевтических техниках, таких, например, как «упражнение по деидентификации» в психосинтезе и некоторые приемы нейролингвистического программирования.

Такое «гносеологическое» (чрез-рефлексивное) «я» человека имеет социальную (понятийную) природу, обозначая срок своего проявления кризисом трех лет (Л.С. Выготский)²⁸³, когда ребенок начинает оперировать знаками как фактически означающими [57] ²⁸⁴, и может быть охарактеризовано как «эмпирически схваченное переживание своего собственного “я”»²⁸⁵. До трех лет ребенок очевидно ситуативен и о наличии у него «я» (в привычном понимании) говорить не приходится, в дальнейшем идет постепенное, кажущееся вытеснение этой ситуативности²⁸⁶. На самом деле ребенок, подросток и даже взрослый человек отнюдь не лишаются ситуативности, однако если ребенок до трех лет ситуативен в отношении «внешних» стимулов, то в более старшем возрасте его ситуативность распространяется не только на «внешние» воздействия, но на «внутренние» стимулы. Поскольку же количество «внутренних» стимулов [58] постоянно увеличивается и в конечном итоге значительно превышает «внешнюю» стимуляцию, то через реализацию феноменов «воронки» (Ч. Шеррингтон), «парабиоза» (Н.Е. Введенский), «доминанты» (А.А. Ухтомский), «вектора» (К. Левин), борения «внутренних и внешних планов» (Л.С. Выготский) [59] роль основного стимульного материала берет на себя совокупность «психологического опыта», то есть «слои субъективного опыта» и «субъективная семантика» (Е.Ю. Артемьева) [60] ²⁸⁷. В результате создается впечатление, что субъект поведения лишается прежней ситуативности. Однако ничего подобного не происходит, а имеет место своего рода смещение «центра тяжести» его ситуативности с пространства «внешних» воздействий на пространство «внутренних» сигналов.

57

До этого момента, что отмечает Л.С. Выготский, слова, обозначающие вещи, воспринимаются ребенком как их атрибуты, качества, они растворены в общей массе стимульного материала, свидетельствующего эту вещь. Только к трем годам ребенок начинает оперировать словами как означающими, тогда же он постепенно перестает называть себя в третьем лице.

58

В числе этих стимулов – позитивный и негативный опыт, зафиксированный памятью, понятия, образованные не без помощи феноменов абстракции и обобщения, установки, мотивы, ожидания, ценности, смыслы и т. п.

59

Сущность всех указанных феноменов чрезвычайно близка, с той лишь разницей, что Ч. Шеррингтон говорит о множественности рецепторов с «широкой стороны воронки» и единственном действии – «с узкой»; Н.Е. Введенский в своем учении о парабиозе развивает идею конфликта «нескольких раздельных потоков возбуждения», протекающих в общем субстрате; А.А. Ухтомский описывает доминанту как победивший рефлекс, который тормозит прочие; К. Левин рассматривает действие как результирующий «вектор» поля сил; а Л.С. Выготский разъясняет, как волевая тенденция и аффект «сужаются» до «мысли» во внутренней речи и еще более искажаются при переходе ее в речь внешнюю.

60

Е.Ю. Артемьева определяет «слои субъективного опыта» как элементы структуры субъективного опыта, выделенные на основании специфики существования следов деятельностей (смыслов); а под «субъективной семантикой» понимает системы смыслов некоторого множества объектов.