Руководство по системной поведенченской психотерапии

Критерий, который избрала для себя КМ СПП, – субъективное качество жизни человека. Какие будут использованы «объяснения» для того, чтобы избавиться от «объяснений», не имеет принципиального значения, поскольку у них одна участь – редукция. Однако же до тех пор пока существуют «объяснения», субъективное качество жизни человека не будет вполне удовлетворительным, и этому он также найдет «объяснение». Единственная возможность состоит в том, чтобы подорвать авторитет «объяснения» и заменить его простейшим аналогом – «констатацией». Где констатируется «факт», там на авансцену выходит результат апперцептивного поведения, а далее работа идет уже конкретно с этой апперцепцией, причем возникающие по ходу этой работы «объяснения» редуцируются тем же самым образом.

А. Психический механизм

Если не мистифицировать процесс мышления, то нет никаких сомнений в правильности следующего тезиса И.П. Павлова: «Вероятно, – пишет он, – лобные доли и есть орган этого прибавочного чисто человеческого мышления, для которого, однако, общие законы высшей нервной деятельности должны, нужно думать, оставаться одни и те же»⁸³³. Однако, как показал Л.С. Выготский, рассматривая этот вопрос с точки зрения культурно-исторической теории, необходимо сделать важное уточнение: «Каждая психическая функция в свое время переходит за пределы органической системы активности, свойственной ей, и начинает свое культурное развитие в пределах совершенно иной системы активности»⁸³⁴. Иными словами, хотя мышление и функционирует по тем же законам, которые установлены в психике, но содержание мышления (речевое поведение) разворачивается в принципиально иной плоскости (то есть в «картине», где знаки понимаются как означающие), что, собственно говоря, и производит ощущение отличности мышления от любого другого психического процесса, хотя сугубо «технически» это отличие не существенно: те же динамические стереотипы, те же элементарные эмоции и та же работа, служащая той же цели – тенденции выживания (последняя, однако, здесь серьезно «разрослась»).

Как уже говорилось, проблемой являются не «объяснения» сами по себе, но их фиксирующая и усиливающая роль в отношениях «прогнозов» и «требований». Начинающиеся со слов «потому что», они способны оправдать любое «требование» и любой «прогноз». Неслучайно Ф. Пёрлз не скрывал своего раздражения, когда встречался с «объяснениями»: [433] «Почему и потомучто – неприличные слова в гештальттерапии. […] Почему создает лишь бесконечную цепочку исследований причин причин причин причин причин»⁸³⁵. Впрочем, раздражаться просто не имеет смысла, ведь существование «объяснения» объяснимо. «Картина» создается как «дублер» действительности, но если действительность – это естественная целостность, то «картина» искусственна, взаимосвязи элементов в ней могут быть только «созданы» и они суть «объяснения». Здесь та же разница, что между природной скалой и стеной из кирпича – для последней нужен цемент, с этим ничего не поделать.

433

Ф. Пёрлз называл пациента, впадающего в «объяснения», «еврейской мамашей» («у нее для всего есть причина»), собственно «объяснение» он называл «дерьмом» и проводил даже его классификации. Его «собака сверху» «объясняет» «требования», а «собака снизу» использует «прогнозы» для «объяснений», почему она не может исполнить эти «требования».

Необходимо точно понять роль «объяснений» («картина») в поведении человека. Казалось бы, они его определяют, однако на поверку оказывается, что «объяснения» лишь «визируют» уже осуществленную конфигурацию элементов «схемы». [434] С другой стороны, никакое действие без этой «визы» (хотя бы и в свернутой форме) невозможно, [435] исключая разве те случаи, о которых психиатру не нужно специально рассказывать. Вместе с тем если «объяснение» уже создано, то возможность соответствующего действия или утрачивается (если «объяснение» касается того, почему чего-то сделать невозможно), или, напротив, появляется (если «объясняется», почему что-то сделать можно), даже если в реальности подобная возможность отсутствует. В этом смысле роль «картины» (и содержащихся в ней «объяснений») в детерминации поведения значительно весомее, нежели предполагаемое изначально одно лишь «визирование» «объяснением» («картина») действия «схемы».

434

Хорошей иллюстрацией этому представляется та форма «патологического опьянения», когда человек, принявший предельную для себя дозу алкоголя, «абсолютно меняется», «словно становится другим». При этом он продолжает вести себя так, будто бы и не пьян вовсе, однако, он ведет себя так, как никогда бы не повел себя, будь он трезвым. Амнезируя впоследствии свое поведение во время «патологического опьянения», он даже не верит собственным действиям и своим же речам. Он совершенно искренне утверждает, что «не мог этого сказать или сделать», однако же он сказал и сделал, более того, в его поведении все было «логично». Его действия не только не были спонтанными и необъяснимыми, но он активно, системно и последовательно объяснял, аргументировал тогда присутствующим, почему он совершает те или иные поступки. Все это с очевидностью свидетельствует как о том, что «схема» репрезентирована в «картине» лишь относительно небольшой свой частью, так и о том, что «картина» подобострастно обслуживает «схему».

435

Даже в случаях диссоциативных расстройств пациент объясняет (так или иначе, себе или другим) свое поведение, «вышедшее из-под контроля сознания». Данный факт не только не противоречит сказанному, но лишний раз подтверждает защищаемую здесь позицию: «объяснение» всегда вторично по отношению к действию. Если же возникает обратная иллюзия, значит, просто не учтены те действия, которые предшествовали «объяснению», которое полагается как первичное.

Далее следует уточнить следующий момент: «разумность» «объяснения» не является серьезным аргументом в пользу достоверности последнего. Это понятно из механизма происхождения «объяснений», однако это обстоятельство далеко не всегда очевидно. [436] Здесь складывается впечатление, что все зависит от имеющейся в распоряжении индивида информации, но по всей видимости, это только отчасти действительно так. Вполне вероятно, что есть такая «информация», которая не может стать достоянием никакого индивида, имеющего данное устройство воспринимающего аппарата. [437] Однако если нечто, что никак нельзя воспринять (ни фактическим, ни «вооруженным» глазом), и существует, то об этом нельзя ни судить, ни объяснять это. Всякие попытки такого рода⁸³⁶ абсурдны.

436

Например, «объяснение», что нельзя приплыть в Индию, отправившись из Европы не вокруг Африки (то есть сначала на Север и далее на Восток), а на Запад, в глубь Атлантического океана, в XIV веке выглядело весьма «разумно», и сумасшедшим следовало бы признать всякого, кто думал иначе. Земля выглядит плоской, а потому «разумно» огибать Африку по пути в Индию. Однако если предполагать, что Земля круглая, и если нет никаких сведений о существовании Америки, то «разумно» заключить, что, преодолев Атлантический океан, ты окажешься в Индии.

437

Например, нельзя услышать ультразвук, что не означает, впрочем, что его не существует. Однако знание об ультразвуке стало возможным именно благодаря возможностям воспринимающего аппарата человека, позволившего измерять звук в том его спектре, где он не слышен. Далее следует, что нельзя исключить вероятность существования таких явлений, которые вообще никак не могут быть восприняты или диагностированы психическим человека.

Установление «причинно-следственных связей» есть интеллектуальная операция, а потому к процессу познания она имеет весьма относительное отношение. Выявленные таким образом закономерности призваны реконструировать реальность, но не познать ее. Абстрактно понятно, что все определяет все. Но человек имеет склонность выделять «главную причину», тогда как ее первенство – только кажущее, поскольку возможность этой «главной причины», в свою очередь, обеспечивается какой-нибудь незначительной мелочью, как правило выпадающей из поля зрения, однако вне этой «мелочи» не было бы и «главной причины». Более того, «осознанная причина» – это «причина официальная», а, как говорил Л.С. Выготский, «нам может показаться, что мы что-нибудь делаем по известной причине, а на самом деле причина будет другой»⁸³⁷. Л. Витгенштейн, в свою очередь, так же весьма скептически относился к возможности указания на действительную «причину» того или иного явления. Он полагал, что то, что мы считаем «причиной», – это или способ, при помощи которого была достигнута данная цель («Вы представляете причину, – писал Л. Витгенштейн, – как будто это дорога, по которой вы шли»)⁸³⁸, или просто указание на «повод» или на «мотив» нашего действия [438] ⁸³⁹.

438

При этом «повод» Л. Витгенштейн считал «гипотезой», а «мотив – это просто то, что мы отвечаем, когда нас спрашивают».

Наконец, заслуживает внимания и следующий пункт. «Объяснения» могут быть восприняты индивидом уже в готовом виде, а могут создаваться им самостоятельно. Если все «объясняют» какую-то вещь каким-то образом, то очевидно, что один из всех «объясняет» ее так же. Однако если кто-то один «объясняет» нечто так-то, то это не мешает другому «объяснять» это иначе. Все это создает возможность спора, однако такой спор есть не что иное, как пикирование индивидуальными «объяснениями» на базе общих «объяснений». Введение какой-то новой информации в «картину» оппонента может прекратить (исчерпать) спор, но общие «объяснения» не становятся от этого более существенными. В результате изменится поведение того, кто получил новую информацию, однако поведение это, как и прежде, будет обеспечиваться все теми же общими «объяснениями», которые, разумеется, могут быть ошибочными.

Данное положение весьма и весьма важно, поскольку человечество существует в пространстве мифов, которые созданы такого рода объяснениями; сомневаться в них затруднительно хотя бы по причине их постоянной репродукции, как в художественных формах, так и посредством фантазии (как собственной, так и чужой), которая способна выдавать желаемое за действительное. Все это приводит к представленному выше «девиантному» дезадаптивному механизму: в «картине» образуются цели, которые не могут быть достигнуты. Эти мифы о «бесконечной любви», «счастливых семьях», «исключительной преданности», «верности данному слову», «свободе», «просветлении» и т. д. и т. п. направляют поведение человека, однако, поскольку никто никогда не достигал подобных результатов, пути этими «объяснениями» же и ограничиваются (часть из них начинается со слов «не получилось, потому что…», другая – «получится, если…»). До тех пор пока этот – «девиантный» – дезадаптивный механизм не будет сведен на нет, надеяться на прекращение беспочвенных и пагубных по итогу «объяснений» не приходится.

Все сказанное выше позволяет резюмировать роль «объяснений» в поведении человека. Согласно КМ СПП, целенаправленное поведение человека определяется тенденцией выживания, преломленной в континууме поведения, то есть в содержательной среде. Как же определяется этот «путь» к цели? «Тенденция выживания» сама по себе есть цель (цель «выживания» в самых различных содержательных аспектах); эта цель, однако, есть и условие, обнаруживающее себя в совокупности других условий. Проводимая работа представляет собой выбор пути к достижению цели при данных условиях [439] ⁸⁴⁰. Впрочем, надо заметить, что этот «выбор» – факт скорее риторический, нежели реальный. Однако именно наличие «объяснений» и создает иллюзию «выбора», поскольку условия, в которых осуществляется, по крайней мере, «сознательная» (то есть в аберрациях «картины») часть выбора, и есть «объяснения».

439

П.Я. Гальперин формулирует это положение примерно так же, хотя и в другой терминологии: «Потребность же с самого начала намечает (потенциально или актуально) “конечную цель” и одновременно побуждает индивида к поискам, так как самого пути (операционного содержания действия) потребность не определяет; ведь она и возникает оттого, что готовые пути, пути автоматического реагирования, заблокированы. Потребность диктует только побуждение, влечение к цели, но выбор пути, определение конкретного содержания действия или приспособление действия к наличным обстоятельствам становится в этих условиях отдельной задачей – задачей особой, ориентировочно-исследовательской деятельности». Последнюю П.Я. Гальперин, как известно, рассматривает в качестве единственного «предмета психологии».

«Объяснение» служит двум возможным целям: «почему что-то следует делать» (а также, «почему что-то можно делать») и «почему чего-то не следует делать» (а также, «почему что-то нельзя делать»). [440] Таким образом, «объяснения» создают набор «за» и «против». Однако было бы ошибкой думать, что далее происходит суммация «объяснений» «за» и суммация «объяснений» «против», а дальше из одной суммы вычитается другая. Это не так, поскольку сами «объяснения» ничего не стоят, они лишь представляют и обслуживают соответствующие конфигурации элементов «схемы», поэтому даже самое логичное, самое выверенное и, как кажется, убедительное «объяснение» «за» может быть устранено абсолютно безосновательным «объяснением» «против». Иными словами, «вес» «объяснения» определяется не «объемом», а «материалом» «схемы»; с другой стороны, недостающий «объем» «объяснения» («за» или «против») нетрудно и наверстать, аберрации «картины» вполне способны справиться с этой задачей в случае необходимости.

440

Относительно последнего следует сделать существенное дополнение: поскольку «объяснение» есть деятельность, как и любая другая, то очевидно, что она может подменять собой фактическую активность пациента. Равно как дети, согласно П. Жане, «замещают действие словом», так и взрослый человек, «обсудив» какую-то тему, способен удовлетвориться и в отношении непосредственных действий в «объясненном» направлении. Таким образом, «объяснение» ко всему прочему и вытесняет, подменяет собой непосредственное действие, что по понятным причинам имеет результатом отсутствие фактических результатов и изменений. Недостаточно знать по медицинскому учебнику, как провести ту или иную операцию, необходим опыт, то есть динамический стереотип фактического действия, а не одна лишь аберрация «картины».

Когда же необходимые «схеме» (конфигурации ее элементов) «объяснения» (то есть аберрации «картины») созданы, то возникает иллюзия, что выбор человека сознателен, что он сделан в результате осознанного «анализа» обстоятельств, причин, предполагаемых последствий («объяснение» «прогнозов») и с соблюдением необходимых условий («объяснение» «требований»). И тут начинается новая игра: все действующие силы закамуфлированы, то есть переоделись и перевоплотились, разыгрывается своеобразный спектакль, где артисты выступают как герои пьесы. Сцены, акты и действия, будучи плодом воображения драматурга, предстают как реальные, таковыми, впрочем, совсем не являясь. Изменить эту игру можно, но только в рамках этой же игры, чего, разумеется, оказывается недостаточно для достижения психотерапевтического эффекта. Эту игру, впрочем, можно и отменить, вызвав на сцену «автора». Данную функцию и призвана выполнить «констатация».