Румянцев-Задунайский

Выслушав текст прошения, Панин посмотрел на своих военачальников, ожидая, не подаст ли кто голос. Генералы промолчали. Тогда он стал говорить сам. Он начал с того, что напомнил мурзам о полном уничтожении графом Румянцевым визирской армии, а также о поражениях, понесенных самими татарами, добавив при этом, что осада Бендер близится к концу и что все это ставит татар перед необходимостью искать единственное спасение — прибегнуть к великодушию русской императрицы.

— Если вы действительно желаете спасти свой род, — говорил он, — то вам надобно отторгнуться от турецкого скипетра, выйти из его подданства и зависимости, предаться в протекцию ее императорского величества, моей государыни.

Чтобы снять с мурз всякие сомнения насчет будущего татар, Панин заявил, что российская императрица не прекратит войну до тех пор, пока Крым не станет свободным от Порты. Россия возьмет на себя обязанность защищать свободный Крым всеми морскими и сухопутными средствами.

Когда татарам перевели его речь, они посовещались между собой и сказали, что для принятия решения им нужно время.

— Даю вам шесть дней сроку, — объявил Панин. — На эти дни обещаю прекратить против татар всякие военные действия.

Татары дали ответ раньше установленного срока. 29 июля в русский лагерь прискакал один из мурз, принимавший участие в переговорах, и от имени ногайской и едичанской орд объявил об их согласии прекратить военные действия и принять покровительство России.

Панин обрадовался.

— Мне остается только обнадежить ваших татар милостью ее величества, — сказал он. — Однако, чтобы мы могли приступить к делу, вам придется прислать ко мне аманатов [34] .

— Аманаты будут, — заверил мурза.

34

Аманаты — заложники.

Аманатов явилось девять. Как выяснилось, все они принадлежали к знатным родам. Именем своего народа они письменно объявили о своем желании отложиться от власти Турции и принять покровительство России. Единственным их условием было предоставление ордам возможности свободно перейти через Днестр и беспрепятственно пройти в Крым. Это условие не встретило возражений. Панин только предупредил, что ежели нынешний хан не согласится отложиться от Турции, то татары должны свергнуть его и избрать ханом Бахты-Гирея. Аманаты обещали сделать все так, как сказал им высокий русский начальник, затем сели на своих коней и уехали.

Мирные отношения с татарами как будто налаживались. Но вот с турками… До мира с турками было еще далеко.

3

Усиливая нажим на турок, очищая от них левобережье Дуная, Румянцев в то же время не оставлял мысли войти с ними в переговоры и положить конец войне. Полагаться на посредничество европейских держав не приходилось. Их действия в этом направлении представлялись неискренними. Призывая воюющие стороны к миру, они вместе с этим тайным образом подливали масла в огонь.

— Мне нужен офицер, хорошо знающий турецкий язык, — сказал однажды Румянцев дежурному генералу. — Найдите такого и пришлите ко мне.

В тот же день ему представили секунд-майора Петра Ивановича Каспарова. Крутолобый, чернявый, с глубоко запавшими умными глазами, он сразу внушил к себе доверие главнокомандующего.

— Откуда знаете турецкий?

— От пленного турка, который с прошлой войны жил в нашем имении.

— Еще каким владеете?

— Немецким, французским, английским.

— Добро! — Румянцев пригласил его сесть и продолжал. — У меня для вас важное поручение. Вы должны переправиться через Дунай, прибыть в ставку визиря и передать ему от меня письмо.

— Слушаюсь, ваше сиятельство.

Румянцев стал разъяснять значение поручения. Он, Каспаров, должен ехать не просто курьером, он должен повести себя как настоящий дипломат, всеми своими поступками работать на то, чтобы склонить турок к поискам мира. Содержание письма, которое следовало доставить визирю, было связано как раз с этой проблемой.

— Пока письмо не запечатано, — сказал Румянцев, — вы должны его прочитать. Это поможет вам яснее представить рамки своего поведения в ставке верховного визиря.

Письмо было не очень длинным. В нем Румянцев старался убедить верховного визиря в бесперспективности для турок продолжения войны, указывал на истинные причины кровавого раздора между соседствующими империями. «Кто не признает, — писал он, — что настоящая война возымела начало свое не от собственного произволения Порты, или же признания в ней нужды самим его султанским величеством, но от постороннего и ненавистного коварства злобствующих людей к славным, общеполезным делам ее императорского величества, кои помрачили истину и сюрпренировали добрую веру Оттоманской Порты. Им в существе нужно только было вооружить обе великие и сильные империи, одна на другую, и довесть их до разрыва, дабы они тщетною на обе стороны войною взаимно истощились, мало, впрочем, заботясь, кто в поверхности войны останется, лишь бы только они до своих коварных и обеим сторонам равно для переду вредных замыслов через то достигнули…» В качестве доказательства проявления со стороны Порты доброй воли Румянцев просил освободить из заточения русского посланника Обрескова и его свиту.

— Я понял все и постараюсь выполнить поручение вашего сиятельства, — заверил Каспаров, прочитав письмо.

— Вам будут содействовать два начальника из турков, которых освобождаем из плена, — сказал Румянцев. — Разговор с ними уже был, они согласны.

Каспаров принял от главнокомандующего письмо, взял с собой освобожденных пашей и выехал.

Румянцев рассчитывал, что его агент вернется не позже чем через неделю. Но назначенное время прошло, а его все не было. Прошло в ожидании еще несколько дней. Им стало овладевать беспокойство: в стане противника немало одержимых, которым ничего не стоит вонзить кинжал в любого русского…

На одиннадцатый день он услышал наконец в приемной знакомый, чуть простуженный голос. Не выдержал, сам открыл дверь.

— Каспаров, почему не заходишь?

Они обменялись рукопожатиями.

— Садись и рассказывай, — потребовал Румянцев. — Старайся ничего не упустить.

Каспаров выложил на стол письмо визиря и начал подробно докладывать о своем необычном путешествии. Прежде чем плыть за Дунай, он по совету сопровождавших его пашей, освобожденных из плена, обратился за содействием к коменданту Измаила. Тот снесся с начальником войск в Тульче, получил согласие и только после этого дозволил ему, Каспарову, ехать по назначению. При въезде в Тульчу Каспарова встретил представитель верховного визиря, который строго предупредил ехавших с ним пашей, чтобы те не говорили народу о падении Бендер. В городе пленных пашей взяли под стражу, а его, Каспарова, проводили на квартиру начальника войск, который принял его с подчеркнутой вежливостью, угощал кофе и трубкой. На третий день пребывания у этого хлебосольного начальника к нему прибыл секретарь визиря. Спросив, не поручено ли что-нибудь передать устно, и получив отрицательный ответ, он взял от него, Каспарова, письмо и исчез. Прошло еще два дня. Наконец Каспарову было дозволено прибыть в ставку рейс-эфенди. Здесь его угостили обедом, а уж потом повели к самому верховному визирю.

Ответ визиря ничего конкретного не содержал. В нем было много туманной неопределенности. «Вы, — писал он, — как первый предводитель войск Российской империи, сожалея о несчастий столь многих бедных подданных, изволили прислать к нам с майором Петром Ивановичем ваше запечатанное письмо, в котором уведомляете об искренней своей склонности к миру, освобождению министра вашего Обрескова и свободной отсылке его в ваш лагерь; и что ее императорское величество по своей великой милости и милосердию весьма склонна отвратить вражду и войну от сих обеих империй и установить вместо того вечную дружбу и доброе согласие… И как помянутый министр задержан был по нашим законам и древним учреждениям, то для рассуждения и посылки его в ваш лагерь, также и для склонности вашей к миру, нужно было, чтобы послал я содержание письма вашего к его высокому величеству, величайшему и страшнейшему императору, моему всемилостивейшему самодержцу и государю, который изливает на весь свет свои милости и щедрость и милосердие и который есть величайший между государями — чтоб о том уведомить его добрую и высокую волю; и для того тотчас писал я о сем к славнейшему подножию его высокого величества».