Румянцев-Задунайский
Шрифт:
— Написал?
— Написал, ваше сиятельство.
— Прочти, что получилось.
Безбородко прочитал.
— Добро, — одобрил Румянцев. — А теперь пиши далее. — И он стал диктовать: — «Принужден, всемилостивейшая государыня, с наивеличайшим души моей оскорблением признаться, что истраченное мое чрез тридцать шесть лет продолжении всебеспрерывно в военной службе, проходя трудности оной от самого солдатства по всем степеням чинов до нынешнего моего звания, в котором уже имею счастье вдругорядь под скипетром вашего императорского величества в поле противу неприятеля предводительствовать в звании главного военного чиноначальника, увечными болезненными припадками здоровья до того же телесные мои силы обременило, а дух разными приключениями стеснило, что вижу себя совсем лишенного
— Что же это, ваше сиятельство? — протестующе положил перо Безбородко. — Отставка? У меня рука не поднимается писать.
— Поднимется. Пиши.
Кончив диктовать, Румянцев проверил написанное — все ли так, как диктовал, — поставил в конце письма свою подпись и, отвернувшись к окну, распорядился:
— Отправить сегодня же с курьером.
Часть четвертая
Глава I
Каштаны из огня…
Семь дней и семь ночей не знал покоя маленький австрийский городок Нейштадт, что неподалеку от прусской границы. До покоя ли тут, когда город удостоили чести своим прибытием молодой император Иосиф, сын состарившейся императрицы Марии-Терезии, и прусский король Фридрих II, утвердивший за собой славу великого монарха. Император приехал вместе с министром иностранных дел Кауницем. Помимо министра его сопровождало отборное войско в парадной форме — начищенное, напудренное, блиставшее белыми мундирами. Был еще обоз такой величины, что казалось, император прихватил с собой пол-Вены. Какого добра только не было! Даже знаменитый императорский золотой сервиз не был забыт.
Прусский король со своей немногочисленной свитой выглядел более чем скромно. Сопровождавшие его лица так же, как и он сам, были одеты в простые австрийские мундиры. Да и в самом поведении короля не было того кричащего величия. Фридрих вел себя так, словно превосходство Венского двора над Берлинским признавалось само собой разумеющимся. Горожане, старавшиеся не упускать ни одной мелочи в поступках великих мира сего, не могли не заметить, как Фридрих предупредительно уступал императору дорогу, хотя тот по летам годился ему чуть ли не в сыновья, никогда не выскакивал вперед, садился на лошадь только после него. Однажды после смотра войск, предназначенных для маневров (австрийцы хотели показать гостям, на что способны их храбрые солдаты), император, чрезвычайно довольный увиденным и снедаемый желанием поразить воображение короля, спросил его, что он желал бы еще увидеть. Фридрих пожал плечами и ответил в том смысле, что знает только то, что должен поступать в согласии с желанием его императорского величества.
Скромность прусского короля льстила австрийцам.
— Фридрих дружбы с нами ищет, — обсуждали в толпе зевак.
— Наверное, с русской императрицей разругался.
— Отношения с Россией у него прежние. Что-то другое заставило его ехать к нам.
Когда не знаешь правды, остается только предполагать, а предположения не так уж часто совпадают с истиной. О подлинных намерениях Фридриха никто не знал, да и знать не мог, потому что он, Фридрих, был не из тех простаков, у которых что на уме, то и на языке. Даже министрам своим, даже брату своему Генриху не сказал, что позвало его в необычный вояж.
Фридрих вынашивал план расширения своих владений без пролития крови прусских солдат. Тяжелая Семилетняя война, стоившая королю многих тысяч жизней его подданных, ничего не дала Пруссии. Теперь же в результате войны России с Турцией и польскими конфедератами складывалось положение, когда при умелой политике можно было кое-что приобрести, не обнажая меча. Разве мало в истории примеров, когда две стороны дрались между собой, выгоды же из этой драки получала третья. «Пруссия может и должна воспользоваться сим случаем» — вот с какими мыслями ехал сюда король.
В этой войне побеждала Россия. Следовательно, он, прусский король, мог поживиться за счет ее
противников. К сожалению, владения Турции слишком удалены от прусских границ. Однако почему бы не прирезать к себе что-нибудь от Польши?Прусский король считал этот план вполне реальным. Во-первых, конфедераты своим бунтовством довели Польшу до такого состояния, что под предлогом умиротворения этой страны можно совершить любую акцию.
Во-вторых, он, прусский король, видел для сей акции моральную основу как союзник России. Правда, его войска не участвовали в сражениях, зато он помогал ей средствами. А это уже многое значило.
Отрицательная позиция Франции его не пугала. Париж делал ставку на конфедератов, а конфедераты лишились в Польше последней опоры, к тому же Париж находился слишком далеко, чтобы вести здесь более активную политику. Другое дело соседние государства Россия и Австрия. С ними нельзя не считаться… Конечно, оба эти государства могут не согласиться с претензиями Пруссии на польские земли. Так ведь им, этим государствам, тоже можно предложить по жирному куску. Все сыты будут.
Зондирование возможности осуществления столь щекотливой идеи Фридрих решил начать с Австрии. В русских он не сомневался. Он надеялся уломать их, используя союзнический договор 1764 года. К тому же граф Панин, ведавший русской дипломатией, не обладал таким политическим опытом, как он, Фридрих II, и его нетрудно было попросту обвести вокруг пальца. Другое дело австрийский министр Кауниц. Честолюбивый до безумия, он жаждал славы самого искусного политика в мире, И он, кажется, много преуспел. Император Иосиф и даже сама Мария-Терезия не делали и шагу без совета с ним. Венский двор доверялся ему во всем, и только от него зависело быть или не быть согласию на раздел Польши. Вот почему, изъявив желание свидеться с Иосифом, Фридрих II пожелал, чтобы во встрече монархов принял участие также и Кауниц.
Официальных переговоров как таковых не было. Скорее это были частные разговоры, которые проходили при наблюдении за маневрами австрийских войск, за пышными обедами, даваемыми императором. Во время одного из таких обедов Кауниц сел рядом с королем. Тот, улыбнувшись, сказал:
— Мне приятнее видеть вас со мною, нежели против меня.
— А мне думалось, ваше величество большую приятность находите от соседства с русскими, — с намеком заметил Кауниц.
Разговор о русских Кауниц заводил при каждом удобном случае. Он явно хотел разрушить союз Пруссии с Россией, и Фридриху приходилось вести тонкую игру, дабы внушить собеседнику, что союз этот вынужденный, что его, короля, толкнули на сей шаг опасения остаться в одиночестве перед лицом находившихся в союзе таких великих держав, как Австрия и Франция.
— Но разве Австрия давала повод для опасений ее политики? — поймал его на слове Кауниц.
— О нет, — возразил король. — Я восхищен мудростью вашей политики и был бы счастлив стать вашим верным союзником и другом. Однако нас еще разделяет тень Семилетней войны. Я искал дружбы с вами, но русские протянули мне руку раньше.
Кауниц выждал паузу.
— Союз с Россией вам ничего не даст, Россия истощена, слаба и будет разбита турками.
— Только Богу известно, чем кончится война, — вздохнул король. — Мне же пока известно, что терпят поражение турки, а не русские.
— Временные успехи еще ни о чем не говорят… Впрочем, — продолжал Кауниц, многозначительно помолчав, — я могу ошибиться в оценке положения воюющих сторон. Но если, как говорите, Россия могущественна, то это должно заставить вас насторожиться. Усилившись в Европе, она может попрать ваши интересы.
В это время к Кауницу подошел его секретарь и что-то сказал ему на ухо. Кауниц извинился, что вынужден прервать беседу, и в сопровождении секретаря удалился в соседнюю комнату. Он не возвращался с четверть часа. Король пытался по выражению лица императора определить, что заставило его министра так неожиданно покинуть обед. Но тот, видимо, знал не больше, чем остальные. Император о чем-то говорил с генералом, командовавшим маневрами, по-видимому, о достоинствах золотой чаши, которую тот держал на уровне глаз. Оба они были далеки от того, что занимало его, Фридриха II.