Рунная магия
Шрифт:
Дориану снилась Этель Парсон. «Ты всегда была слишком хороша для меня, — думал он, — а теперь…» Теперь Этель — это две женщины в одной: одна — убогая пасторская жена, другая — женщина почти ослепительной красоты, изредка мелькавшая перед его глазами, пока они приближались к цели. Обе Этельберты стояли затылком к затылку, подобно Янусу: одна смотрела вперед, другая ласково смотрела назад.
«Не бросай меня», — попросил Дориан.
«Тогда возьми меня за руку», — ответили две-в-одной.
И, протянув к ним руку, Дориан увидел вместо них мужчину, здоровенного рыжебородого
Толстуха Лиззи видела во сне Дориана Скаттергуда и вздыхала.
Рожденная Наполовину Хель никогда не спала. Сны — для тех, кто ниже ее, к тому же она слишком долго прожила рядом со Сном, чтобы подчиняться его приливам и капризам. По ее слову выросла крепость, и она удалилась вместе с Бальдром в одну из самых высоких башен, чтобы удобнее было наблюдать за происходящим.
Время в Сне течет иначе. Хотя казалось, что прошли часы, врата между мирами были открыты всего лишь шесть из тринадцати секунд, которые оставались на циферблате часов смерти.
Шесть коротких секунд — но вред был нанесен. Черная крепость теперь была не более чем скоплением каменных осколков, которые погружались во все более бурную реку. Демоны, пленники и остатки эфемеров метались и бултыхались в лихорадочном потоке. Теперь пространство между мирами напоминало водяной смерч, который сосал отвратительно и наугад, выплевывая кренящиеся обломки — некоторые размером с утес — в нечистый воздух.
— Это надо остановить, — обратился Бальдр к Хель. — Еще немного, и Хаос найдет дорогу в остальные миры.
Хель глянула на него живым глазом.
— Здесь достаточно безопасно, — ответила она. — Даже Сурту хватает ума не спорить со Смертью.
— А остальные?
Хель пожала плечами.
— Они знали, чем рискуют, когда явились сюда. Я не в ответе за то, что с ними происходит.
Как он назойлив, подумала Хель. Впервые за столетия она получила Бальдра в свое распоряжение, а все, о чем он может думать, — это возможное разрушение других миров. Конечно, она допустила глупую ошибку…
Ты нарушила слово. Ты обманула Локи на тринадцать секунд…
Для Хель настало время платить.
Бальдр Прекрасный смотрел вниз с башни, и, хотя глаза его были синими, как летнее небо, рассеянными они отнюдь не были. Далеко внизу он видел Одина, которому снилось, что он тонет.
Бальдр видел Этель и Дориана, держащихся за руки, и Толстуху Лиззи, взгромоздившуюся на выступ скалы. Он видел Адама Скаттергуда, увязшего во сне о гигантских пауках, и Локи, окруженного ядовитыми змеями.
Он видел Ната Парсона и знал, что тот умирает.
Он видел того, кто был Безымянным, — лицо его искажали ярость и досада, он стоял по пояс в воде и кричал на вздымающуюся волну, как безумный король в старой сказке: «ПРЕКРАТИ, Я СКАЗАЛ! Я ПРИКАЗЫВАЮ ТЕБЕ, ПРЕКРАТИ!»
Но слова — и даже Слово — бессильны в реальности Сна. У Сна нет правителей, нет слуг, нет королей. Сон нельзя призвать, подчинить
или изгнать. И пока Безымянный кричал и бредил, Нат Парсон — некогда Натаниэль Поттер — сам упал в сон, в котором снова стал маленьким мальчиком в родном доме и увидел, как отец работает в мастерской.«Смотри на глину», — сказал отец.
«Смотрю», — ответил Натаниэль. Глина была голубой и пахла руслом реки, в котором ее набрали. Отец Ната держал ее в ладонях, сложенных чашечкой, как птицу, которая иначе может улететь. Он жал на педаль, гончарный круг крутился, и комок глины начинал обретать форму.
Пузатый кувшин, горлышко которого становилось тоньше с каждым поворотом колеса. Нат подумал, что никогда не видел ничего более нежного, чем большие руки отца, которые обхватывали глину, вытягивали, разглаживали ее.
«Попробуй», — предложил Фред Поттер.
Нат обхватил кувшин руками.
Но он был просто мальчиком, даже не подмастерьем, и прекрасный кувшин с лебединой шеей и изящными обводами зашатался, изогнулся и рухнул на круг.
Натаниэль заплакал.
«Не плачь, — сказал Фред и обнял хнычущего мальчика за плечи. — Всегда можно сделать новый».
Отец снова начал жать на педаль, и кувшин возродился, став едва ли не прекраснее, чем прежде.
Фред Поттер повернулся и улыбнулся Натаниэлю.
«Видишь, сынок? — спросил он. — Наши жизни — все равно что мои кувшины. Крути их, суши их, обжигай в огне. Так было и с тобой, сынок. Тебя высушили и обожгли. Но кувшин не имеет права решать, что в него нальют — воду, вино или вообще ничего. А ты можешь решать, сынок. Ты можешь».
Вот когда Нат осознал — к своему горю. — что это всего лишь сон. Фред Поттер ничего подобного не говорил. И все же Нат, который едва ли хоть дважды вспомнил о старике после его смерти, вдруг понял, что хочет верить ему.
«Слишком поздно, папа. Ничего не поправишь».
«Слишком поздно не бывает. Иди сюда, возьми меня за руку…»
И когда Нат Поттер взял отца за руку, на него впервые за много лет низошел мир и он тихо скользнул туда, где даже Безымянный его не найдет.
Безымянный разочарованно заревел и нырнул без тела в Сон. Одновременно раздался набегающий вздох — точно море обрушилось на песок. Десять тысяч душ открыли рот как одна, когда Сон накрыл их гигантской волной, и мгновенно потерялись, подобно песчинкам, крутясь, бултыхаясь, просеиваясь, бурля, дрейфуя, утопая, изумляясь — ведь мало кто из них вообще видел сны, а здесь — исток Сна…
Кто-то плакал.
Кто-то плескался, как дитя в море.
Кто-то сошел с ума.
Мертвецы Хель, которые веками пылью, пеплом, дымом, песком копились в пустынях Хель, были подхвачены потоком и, точно птицы, понеслись к краю Сна…
И Элиас Рид, экзаменатор, некогда известный как 4421974, успел подумать: «Больше никаких номеров», прежде чем радостно нырнуть в волну.
— Та брешь в Нижний мир, — сказал Бальдр. — Ты ведь знаешь, отчего она появилась, правда, Хель?
Лицо Хель оставалось невозмутимым, но ему показалось, что ее живой профиль чуточку покраснел.