Русь (Часть 3)

– Нет, есть!
– сказала графиня, отвечая на его отрицательный безнадежный жест.
– У вас сердце ребенка, я это чувствую, потому что моя душа не боится вас, и мне с вами очень хорошо, - тихо прибавила она.

Митенька, в ответ на ее слова, не поднимая головы с дивана, взял руку графини, нежно погладил, как бы этим жестом выражая, что признателен ей за ее снисходительность, но что он есть то, что он есть, т. е. со своей мерзостью, которую он в порыве открыл ей, и теперь, может быть, сам раскаивается в этом.

Молодая женщина повернулась к нему и, не отнимая руки, смотрела на него.

Митенька несколько раз вставал, прощался. Она не останавливала его, но у нее еще находи-лся какой-нибудь забытый ею вопрос, и он, уже поцеловавши ее руку с тем, чтобы ехать, опять присаживался на край дивана. У обоих так много вдруг оказывалось непереговоренным, что встать и уехать было невозможно.

А потом они ужинали вдвоем.

Ехать было уже поздно, и Митенька остался ночевать. Графиня, зажегши свечу, проводила Митеньку по коридору до отведенной ему комнаты, где стояла открытая постель с зажженной свечой на камине. Заглянув с порога, как бы желая убедиться, все ли в порядке, она останови-лась, подняв глаза на Митеньку.

И одну секунду смотрела на него, стоя перед ним с побледневшим, очевидно от долгого сиденья, лицом, в своем черном платье, с длинной ниткой черных костяных шариков, похожих на четки, накинутых на шею.

Потом, как-то торопливо простившись с ним, быстро пошла по коридору.

Митенька прислонился головой к притолоке и смотрел ей вслед, сосредоточив всю силу желания на том, чтобы она оглянулась. Черная фигура молодой женщины скрылась за поворо-том коридора.

Она не оглянулась.

Митенька хотел ложиться, но спать он не мог и сошел в сад. У него было не успокоенное и просветленное, а взбудораженное настроение чего-то неоконченного в связи с какими-то смут-ными представлениями и надеждами.

Было светло. Предрассветный ветерок едва шевелил кусты каких-то белых цветов в цветни-ке, и влажный песок дорожки слабо и мягко хрустел под ногой. Небо было чисто и высоко. Ста-рые липы этой усадьбы, казалось, неподвижно спали, стоя перед домом в сумеречном предрас-светном воздухе.

В комнате графини наверху за спущенными белыми шторами долго горел огонь, гас и снова зажигался...

XXXVI

Валентин пробыл в Петербурге ровно столько, сколько говорил Федюков, т. е. один день. Но случилось это потому, что в Петербург он попал только на восьмой день по выезде из дома.

По дороге, около Твери, как и полагалось, встретил приятеля, т. е. человека, сделавшегося приятелем после встречи. Этот человек сказал, что тоже скоро поедет в Петербург, а сейчас пока заедет домой. Валентин завернул к нему, так как приятнее было ехать вместе, тем более что остался неоконченным душевный разговор, который незнакомцу необходимо было закончить. Потом еще куда-то завернули с новыми приставшими к ним приятелями. Новые приятели даже иногда спрашивали, не пострадает ли из-за отсрочки у Валентина то дело, для которого он ехал.

Валентин говорил, что не пострадает, а если и пострадает, то это совершенно неважно.

И все, тронутые такой дружбой и самоотверженностью, почувствовали бы себя положите-льно свиньями перед этим благородным человеком, если бы после такого ответа не махнули рукой также и на свои дела.

У них у всех был такой заряженный вид, когда они шли целой гурьбой, не видя никого пе-ред собой, что прохожие сами собой раздавались перед ними, как перед людьми, поглощенными делом чрезвычайной важности.

Они так боялись мысли, что разъедутся и не увидят больше друг друга, а главное, Вален-тина, - что поминутно писали нетвердыми руками свои адреса друг другу, пристроившись на ходу, на вокзальном подоконнике, забывая, что эти адреса и так уже напиханы у каждого во все карманы.

– Черт знает что, - говорил один, полный бритый и красный человек в котелке, сдвину-том на затылок, по-видимому, актер, бывший все время больше других в возбужденном состо-янии.
– Черт знает что, ведь я тебя не знаю совсем, - говорил он Валентину, - может быть, ты мерзавец первой руки, и этих дьяволов тоже не знаю, а мы друзья! Скажи мне: "Поедем, Сергей, в Астрахань" - и я поеду; в чем сейчас есть, в том и поеду. Вот, брат, как!...

– В Астрахань пока не нужно, - сказал Валентин.

– Не нужно? Ну, черт с тобой. Напиши, когда нужно. Да, адрес мой!... Получай.

В результате всех этих странствований и завертываний то к одному, то к другому, Валентин увидел себя в Царском Селе у совершенно незнакомого молодого светловолосого господина, который на него странно смотрел, сидя в кресле своего кабинета.

– Я что-то ничего не помню. Это так и нужно?
– спросил у него Валентин, повернув к нему голову с подушки дивана.

– Все обстоит благополучно, - сказал господин, поспешно засмеявшись. Перед тобой Андрей Лазарев.

– А, ну в таком случае хорошо, - сказал Валентин. И тут он вспомнил, что его путь, собственно, простирался только до Петербурга.

Не входя в бесполезные вопросы о том, почему он здесь, Валентин выехал в Петербург, оставив новому знакомому на сохранение свои чемоданы.

Но, приехав в Петербург, он увидал, что дела у него здесь нет никакого. Он только зашел в свой любимый ресторан на углу Невского и Морской, позавтракал, потом, уходя, остановился около радостно узнавшего его швейцара и довольно долго говорил с ним, загораживая всем дорогу своей большой фигурой. Расспросил у него, как он живет, не женился ли за это время, на что швейцар отвечал, что, слава богу, женат уже 20 лет.

– Это хорошо, - сказал Валентин.

Оттуда прошел на набережную, разукрашенную по случаю приезда французского президен-та флагами.

По Неве шел тяжелый серый броненосец; на борту около наклоненных назад четырех толс-тых труб стояли маленькие человечки и махали руками и платками.

С берега им тоже махал собравшийся народ.

– Знакомых, что ли, увидал?
– спросил Валентин у молодого фабричного, тоже мимохо-дом махавшего снятым суконным картузом.

– А черт их знает... французы, - сказал тот и прошел мимо.

Валентин посмотрел вдоль набережной, как на вечернем солнце золотится тонкий шпиль адмиралтейства, как по широкой Неве бегут, дымя, беленькие пароходики, наполненные мужчи-нами в шляпах и дамами с белыми зонтиками, как играют радуги от освещенной вечерним солн-цем воды на высокой чугунной решетке Летнего сада, с его белеющими сквозь зелень статуями.

И далеко, без конца отражаясь в две линии перевернутыми в воде зданиями, расстилался Петербург, блестя ослепленными вечерним солнцем бесчисленными окнами домов, дворцов, крышами, шпилями, чугунными узорчатыми решетками и флагами судов на реке.