И из личных моих впечатлений, и из рассказов матери Блока, и его писем к ней можно сделать один и тот же вывод. Юмор Блока приобретает после 30 лет более глубокий и менее добродушный характер. Он часто переходит в сарказм. Этого злого и меткого юмора много в его письмах к матери из-за границы, писанных в 1911 году, главным образом из Франции (Бретань и Париж).
<…>
Но невинная, мальчишеская веселость тоже не покидала Блока. <…> Заканчивая эту заметку, скажу, что с годами та детская веселость и шаловливость, о которой я говорила, все реже и реже возвращалась к поэту. Бывали долгие периоды беспросветно мрачного и нелюдимого настроения, но все же источник детского смеха не иссякал в нем очень долго. Убить его окончательно могла только последняя жестокая болезнь Блока и первые ее проявления, омрачившие дни его тяжелой и беспросветной печалью.
«Веселость и юмор Блока»
(печатается по изд.: Бекетова М. А.
Воспоминания об Александре Блоке.
М.: Правда, 1990. С. 617–619,
620, 621, 623, 624).
Из «Книги третьей» (1907–1916)
Из цикла «Страшный мир» (1909–1916)
К музе
Есть в напевах твоих сокровенныхРоковая о гибели весть.Есть проклятье заветов священных,Поругание счастия есть.И такая влекущая сила,Что готов я твердить за молвой,Будто ангелов ты низводила,Соблазняя своей красотой…И
когда ты смеешься над верой,Над тобой загорается вдругТот неяркий, пурпурово-серыйИ когда-то мной виденный круг.Зла, добра ли? – Ты вся – не отсюда,Мудрено про тебя говорят:Для иных ты и Муза, и чудо.Для меня ты – мученье и ад.Я не знаю, зачем на рассвете,В час, когда уже не было сил,Не погиб я, но лик твой заметилИ твоих утешений просил?Я хотел, чтоб мы были врагами,Так за что ж подарила мне тыЛуг с цветами и твердь со звездами —Все проклятье своей красоты?И коварнее северной ночи,И хмельней золотого Аи,И любови цыганской корочеБыли страшные ласки твои…И была роковая отрадаВ попираньи заветных святынь,И безумная сердцу услада —Эта горькая страсть, как полынь!1912
«Под шум и звон однообразный…»
Под шум и звон однообразный,Под городскую суетуЯ ухожу, душою праздный,В метель, во мрак и в пустоту.Я обрываю нить сознаньяИ забываю, что и как…Кругом – снега, трамваи, зданья,А впереди – огни и мрак.Что, если я, завороженный,Сознанья оборвавший нить,Вернусь домой уничиженный, —Ты можешь ли меня простить?Ты, знающая дальней целиПутеводительный маяк,Простишь ли мне мои метели,Мой бред, поэзию и мрак?Иль можешь лучше: не прощая,Будить мои колокола,Чтобы распутица ночнаяОт родины не увела?1909
Двойник
Однажды в октябрьском туманеЯ брел, вспоминая напев.(О, миг непродажных лобзаний!О, ласки некупленных дев!)И вот, в непроглядном туманеВозник позабытый напев.И стала мне молодость сниться,И ты, как живая, и ты…И стал я мечтой уноситьсяОт ветра, дождя, темноты…(Так ранняя молодость снится,А ты-то, вернешься ли ты?)Вдруг вижу – из ночи туманной,Шатаясь, подходит ко мнеСтареющий юноша (странно,Не снился ли мне он во сне?),Выходит из ночи туманнойИ прямо подходит ко мне.И шепчет: «Устал я шататься,Промозглым туманом дышать,В чужих зеркалах отражатьсяИ женщин чужих целовать…»И стало мне странным казаться,Что я его встречу опять…Вдруг – он улыбнулся нахально,И нет близ меня никого…Знаком этот образ печальный,И где-то я видел его…Быть может, себя самогоЯ встретил на глади зеркальной?1909
Песнь ада
День догорел на сфере той земли,Где я искал путей и дней короче.Там сумерки лиловые легли.Меня там нет. Тропой подземной ночиСхожу, скользя, уступом скользких скал.Знакомый Ад глядит в пустые очи.Я на земле был брошен в яркий бал,И в диком танце масок и обличийЗабыл любовь и дружбу потерял.Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? —Иду один, утратив правый путь,В кругах подземных, как велит обычай,Средь ужасов и мраков потонуть.Поток несет друзей и женщин трупы,Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь,Пощады вопль, иль возглас нежный – скупоСорвется с уст; здесь умерли слова;Здесь стянута бессмысленно и тупоКольцом железной боли голова;И я, который пел когда-то нежно, —Отверженец, утративший права!Все к пропасти стремятся безнадежной,И я вослед. Но вот, в прорыве скал,Над пеною потока белоснежной,Передо мною бесконечный зал.Сеть кактусов и роз благоуханье,Обрывки мрака в глубине зеркал;Далеких утр неясное мерцаньеЧуть золотит поверженный кумир;И душное спирается дыханье.Мне этот зал напомнил страшный мир,Где я бродил слепой, как в дикой сказке,И где застиг меня последний пир.Там – брошены зияющие маски;Там – старцем соблазненная жена,И наглый свет застал их в мерзкой ласке…Но заалелся переплет окнаПод утренним холодным поцелуем,И странно розовеет тишина.В сей час в стране блаженной мы ночуем,Лишь здесь бессилен наш земной обман,И я смотрю, предчувствием волнуем,В глубь зеркала сквозь утренний туман.Навстречу мне, из паутины мрака,Выходит юноша. Затянут стан;Увядшей розы цвет в петлице фракаБледнее уст на лике мертвеца;На пальце – знак таинственного брака —Сияет острый аметист кольца;И я смотрю с волненьем непонятнымВ черты его отцветшего лицаИ вопрошаю голосом чуть внятным:«Скажи, за что томиться должен тыИ по кругам скитаться невозвратным?»Пришли в смятенье тонкие черты,Сожженный рот глотает воздух жадно,И голос говорит из пустоты:«Узнай: я предан муке беспощаднойЗа то, что был на горестной землеПод тяжким игом страсти безотрадной.Едва наш город скроется во мгле, —Томим волной безумного напева,С печатью преступленья на челе,Как падшая униженная дева,Ищу забвенья в радостях вина…И пробил час карающего гнева:Из глубины невиданного снаВсплеснулась, ослепила, засиялаПередо мной – чудесная жена!В
вечернем звоне хрупкого бокала,В тумане хмельном встретившись на мигС единственной, кто ласки презирала,Я ликованье первое постиг!Я утопил в ее зеницах взоры!Я испустил впервые страстный крик!Так этот миг настал, нежданно скорый.И мрак был глух. И долгий вечер мглист.И странно встали в небе метеоры.И был в крови вот этот аметист.И пил я кровь из плеч благоуханных,И был напиток душен и смолист…Но не кляни повествований странныхО том, как длился непонятный сон…Из бездн ночных и пропастей туманныхК нам доносился погребальный звон;Язык огня взлетел, свистя, над нами,Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!И – сомкнутых безмерными цепями —Нас некий вихрь увлек в подземный мир!Окованной навек глухими снами,Дано ей чуять боль и помнить пир,Когда, что ночь, к плечам ее атласнымТоскующий склоняется вампир!Но мой удел – могу ль не звать ужасным?Едва холодный и больной рассветИсполнит Ад сияньем безучастным,Из зала в зал иду свершать завет,Гоним тоскою страсти безначальной, —Так сострадай и помни, мой поэт:Я обречен в далеком мраке спальной,Где спит она и дышит горячо,Склонясь над ней влюбленно и печально,Вонзить свой перстень в белое плечо!»1909
«Поздней осенью из гавани…»
Поздней осенью из гаваниОт заметенной снегом землиВ предназначенное плаваньеИдут тяжелые корабли.В черном небе означаетсяНад водой подъемный кран,И один фонарь качаетсяНа оснеженном берегу.И матрос, на борт не принятый,Идет, шатаясь, сквозь буран.Все потеряно, все выпито!Довольно – больше не могу…А берег опустелой гаваниУж первый легкий снег занес…В самом чистом, в самом нежном саванеСладко ли спать тебе, матрос?1909
На островах
Вновь оснеженные колонны,Елагин мост и два огня.И голос женщины влюбленный.И хруст песка и храп коня.Две тени, слитых в поцелуе,Летят у полости саней.Но не таясь и не ревнуя,Я с этой новой – с пленной – с ней.Да, есть печальная усладаВ том, что любовь пройдет, как снег.О, разве, разве клясться надоВ старинной верности навек?Нет, я не первую ласкаюИ в строгой четкости моейУже в покорность не играюИ царств не требую у ней.Нет, с постоянством геометраЯ числю каждый раз без словМосты, часовню, резкость ветра,Безлюдность низких островов.Я чту обряд: легко заправитьМедвежью полость на лету,И, тонкий стан обняв, лукавить,И мчаться в снег и темноту,И помнить узкие ботинки,Влюбляясь в хладные меха…Ведь грудь моя на поединкеНе встретит шпаги жениха…Ведь со свечой в тревоге давнейЕе не ждет у двери мать…Ведь бедный муж за плотной ставнейЕе не станет ревновать…Чем ночь прошедшая сияла,Чем настоящая зовет,Все только – продолженье бала,Из света в сумрак переход…1909
«С мирным счастьем покончены счеты…»
С мирным счастьем покончены счеты,Не дразни, запоздалый уют.Всюду эти щемящие нотыСтерегут и в пустыню зовут.Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,Да, я в это поверил с тех пор,Как пропел мне сиреной влюбленнойТот, сквозь ночь пролетевший мотор…1910
«Седые сумерки легли…»
Седые сумерки леглиВесной на город бледный.Автомобиль пропел вдалиВ рожок победный.Глядись сквозь бледное окно,К стеклу прижавшись плотно…Глядись. Ты изменил давно,Бесповоротно.1910
В ресторане
Никогда не забуду (он был, или не был,Этот вечер): пожаром зариСожжено и раздвинуто бледное небо,И на желтой заре – фонари.Я сидел у окна в переполненном зале.Где-то пели смычки о любви.Я послал тебе черную розу в бокалеЗолотого, как небо, Аи.Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзкоВзор надменный и отдал поклон.Обратясь к кавалеру, намеренно резкоТы сказала: «И этот влюблен».И сейчас же в ответ что-то грянули струны,Исступленно запели смычки…Но была ты со мной всем презрением юным,Чуть заметным дрожаньем руки…Ты рванулась движеньем испуганной птицы,Ты прошла, словно сон мой легка…И вздохнули духи, задремали ресницы,Зашептались тревожно шелка.Но из глуби зеркал ты мне взоры бросалаИ, бросая, кричала: «Лови!..»А монисто бренчало, цыганка плясалаИ визжала заре о любви.1910
Демон
Прижмись ко мне крепче и ближе,Не жил я – блуждал средь чужих…О, сон мой! Я новое вижуВ бреду поцелуев твоих!В томленьи твоем исступленномТоска небывалой весныГорит мне лучом отдаленнымИ тянется песней зурны.На дымно-лиловые горыПринес я на луч и на звукУсталые губы и взорыИ плети изломанных рук.И в горном закатном пожаре,В разливах синеющих крыл,С тобою, с мечтой о Тамаре,Я, горний, навеки без сил…И снится – в далеком ауле,У склона бессмертной горы,Тоскливо к нам в небо плеснулиНенужные складки чадры…Там стелется в пляске и плачет,Пыль вьется и стонет зурна…Пусть скачет жених – не доскачет!Чеченская пуля верна.1910