Русь на Мурмане

Потом на Митроху насели тонто. Они ломали его тело, вывихивали руки, выбивали суставы коленей, крушили ребра, выворачивали шею. Один тонто залез когтистой рукой прямо в живот, ковырялся во внутренностях, забирался выше, к сердцу.

Митрохе было очень плохо. Самому себе он казался мертвецом, вставшим из могилы.

Наконец его оставили в покое. Он хотел умереть по-настоящему, и должен был – после всего, что с ним сделали. Но почему-то не умирал. Все чувства были обострены до предела, до невыносимой боли в душе.

Он видел вежу Пудзэ-Вилльй и себя, лежащего на шкурах и под шкурами. Колдун выхаживал его. Поил из берестяного ковша зельем, натирал медвежьим жиром грудь, живот и спину, где вспухли багровые нарывы. Сквозь изголовье из свернутой оленьей кожи Митроха видел лежащую там гривну.

Потом он увидел совсем другое. Лодейную рать, идущую на море. И другую, из свейских шняк. Обе рати сошлись в большой губе. По свеям ударили пушки, пробивая ядрами борты и днища. На вражьих судах пушечного наряда не было. Корабли стали сближаться, сходились бок о бок, ломая весла. Переброшенные якоря сцепляли их намертво. Московские, двинские, устюжские ратники, как морские бурные валы, хлынули на вражьи шняки. Завязалась сеча. В море летели раненые и убитые, днища покрывались лужами крови. Мертвые обвисали на бортах, снастях. Продырявленные ядрами шняки уходили под воду.

Князь-воеводы взяли в плен три корабля свеев и около сотни людьми.

Вместе с ними Митроха полетел на попутном ветре в Кемь. Но тут его сдернуло с воздусей и опять унесло в черную страну под багровым пятиугольным солнцем. Там его снова мучили духи тонто. Деловито разделывали на части и пересобирали все тело из отдельных кусков, через глазницы забирались к нему в голову. Под их беспощадными руками-лапами Митроха был тряпичной куклой, глядящей на мир глазами из стеклянных пуговиц.

* * *

Плеск волн и покачивание на морской глади показались блаженством после того ада, в котором его так долго держали. Лицо щекотало горячими лучами настоящее, а не преисподнее солнце. Митроха с усилием разлепил набухшие веки. Над ним было синее высокое небо и паслись белоснежные облачные коровы. С высоты срывались чайки, падали на море и взмывали с рыбешкой в клювах.

Он ухватился за борт карбаса, попытался сесть. Тело отозвалось страшной ломотой и болью. Отрок со стоном лег.

– Что со мной? – Позади его головы раздавались удары весел о воду. – Где я?

– Тайа плывет на Кемийок. В Кемску. От Поньгомы уже близко. – Митроха узнал голос лопина, прислуживавшего колдуну Пудзэ-Вилльй. – Хозин велел везти тайа обратно, чтоб он не умер в его кёдд. В его веже. Если рууш умрет в веже Пудзэ-Вилльй, другие рууш узнают и придут к мой хозин. Они убьют Пудзэ-Вилльй, заберут его оленей и сожгут кёдд.

– Что он со мной сделал, твой проклятый колдун? – с хрипом выдохнул отрок. – Отравил?! Коли останусь жив, сам приду к нему, убью и спалю вежу. И тебя прирежу, собака лопская.

– Э-э, зачем тайа ругат лопина и его хозина? Ты ходил к Пудзэ-Вилльй знать то, что не положено людям, только духам. Пудзэ-Вилльй сделал, как ты хотел. Твой дух ушел в страну Яммеаймо и был там долго. Пудзэ-Вилльй помогал, чтобы ты вернулся.

Глаза все больше наливались тупой болью от разлитого вокруг света. Да и открыть их полностью не получалось. Митроха поднес к лицу руку и ощупал разбухшие глазницы.

– Что со мной? – в холодном страхе переспросил он.

– В тебя входила сила бога. Если не умрешь, станешь сильным и злым кебуном. Духи тебя выбрали.

– Я не вашей идольской веры! – выкрикнул он из последних сил, чувствуя, как вновь накатывает темень. – Что мне лопские бесы?!

Рука беспокойно шарила на груди, под кафтаном. Гривна оказалась на месте. На мгновенье это успокоило, но потом просверкнула мысль: должно быть что-то еще. Он не мог вспомнить. Сознание заволакивалось пепельным дымом. Из ниоткуда вновь стали выныривать страшные морды, расти и исчезать, как мыльные пузыри. Это мельтешение обдало его новым ужасом.

Почти уйдя за грань света, он вспомнил, чего не смог найти на привычном месте: серебряного креста. Чертов колдун украл его тельник, хотя не тронул золотую гривну. Бессильный страх обрушил мальчишку в черную пропасть…

Душа Митрохи была как морская волна в то мгновенье, когда кроткая отливная вода замирает, становится совсем неподвижной перед тем, как вздохнуть начинающимся приливом. Поморы называли это мгновенье полного затишья куйпогой – опустошенность отливной волны, совершенное бессилие, уже чреватое новой мощью, новой жизнью.

Душа вздохнула, наполнилась приливной силой и устремилась к оставленным берегам.

– Очнулся-от, раб Божий?

Митроха узрел наклонившегося над ним попа, длиннобрадатого, с веселыми морщинами у глаз.

– На-ко, теперь, знать, пойдешь на поправку, беспременно.

– Где я? – прошептал Митроха.

– В Кемской. Лопин из Чупаньги тебя привез да сдал старосте. А тот мне. Анде, брат, задал ты нам небывальщину. Тут на море живешь, дак про всяко быванье слышишь, а то сам видишь. – По выговору поп был низовский, не из новгородцев, но поморский обычай в речи перенял. – А про такое-то у нас не слыхано было. Чтоб сперва пропал, ровно в олений мох провалился, а после в таком-от виде из моря выплыл. Видал бы ты себя. Ноне-то ужо получше, а было… – Поп покачал кудлатой головой. – Заглазья черные, взбухшие, лик белый, мертвячий. Язвами-от весь изошел. Какая напасть тебя поедом ела – ума не приложу. Гадали-мерекали – не моровая ли? Кемляне от меня спопервоначалу стороной ходили, сторожились. После дурные бабы баять стали, будто на тебя-де лопяне стрелье пустили. Кудес такой, колдовство лопское. Прострелит человека – и уж то ли скорчит, то ли с ног повалит, а не то в землю уложит.

– А дядька где же? – Отрок взволнованно задвигался на ложе, пытаясь подняться. – Иван Никитич?

– Ушел твой дядька. Со всею ратью на Каяно-море побежал.

Митроха отчаянно простонал и обмяк.

– Свейских людей-от побили в губе Кандалухе. Полоняников до Колмогор на взятых шняках снарядили. Да и пошли в карбасах по Кемь-реке. Много-от карбасов, воды чистой не видно было от них. На порогах карбаса вздынули, а дале поплыли. На Кеми у нас порогов да падунов непосчитано. А за Кемью по другим рекам да по озерам, а где и волоком. Еще, должно, и не дошли до той Каяни.

Поп принес в избяную клеть большую кружку с варевом, от которой исходил густой рыбный дух. Взбил на постели подголовье, подтянул повыше совсем слабого Митроху и стал кормить с ложки.

– Разевай-ко рот пошире, раб Божий. Попадья-то моя нонеча роды принимает, так ужо я тебе заместо нее кормилкой побуду. А ты мне поведай-от, что за почесуха тебя к лопи понесла аж за полморя?

Митроха послушно глотал горячую уху и молчал. Поп настырно глядел.

– Ну не хошь, не говори, раб Божий. Да мнится мне, ты не своим товаром торговать принялся.