Русь. Строительство империи 7

Картина, должно быть, рисовалась жуткая и одновременно завораживающая. На двух, а может, и трех византийских дромонах почти одновременно взметнулись вверх языки пламени. Сначала робкие, они быстро набирали силу, пожирая сухое дерево, просмоленные канаты, пропитанные маслом палубы. Черный, едкий дым столбами поднимался в утреннее небо, смешиваясь с багрянцем зари. На борту горящих кораблей началась настоящая паника. Раздавались крики ужаса и боли, команды, отдаваемые на чужом языке, тонули в общем гвалте. Фигурки людей метались по палубам, пытаясь сбить пламя, но оно лишь разгоралось все сильнее. Кто-то прыгал за борт, спасаясь от огня, но попадая в холодные объятия моря. Запахло паленым деревом, смолой и чем-то еще, от чего кровь стыла в жилах — горелым человеческим мясом.

Наши лодки, сделав свое черное дело, не стояли на месте. Они маневрировали, отходили на безопасное расстояние, чтобы избежать ответного огня, который, впрочем, пока был хаотичным и неточным, а затем снова приближались, чтобы нанести новый удар. Лучники продолжали поливать вражеские корабли огненным дождем, не давая византийцам опомниться, сосредоточиться, организовать какое-то подобие обороны. Те из них, кто пытался добраться до своих метательных машин или баллист, тут же становились мишенью для наших метких стрелков. Хаос и сумятица царили на палубах дромонов. Они, привыкшие к своей неуязвимости, к тому, что одно их появление вселяет ужас в противника, оказались совершенно не готовы к такому дерзкому, почти самоубийственному нападению. Их грозные корабли, гордость империи, превращались в пылающие ловушки. А маленькие, неказистые лодчонки «варваров» носились вокруг них, как стая злобных ос, жалящих со всех сторон. Алеша, несомненно, видел это и понимал — первая, самая важная часть его плана удалась. Враг был ошеломлен, дезорганизован, и теперь нужно было ковать железо, пока горячо.

Огонь и паника на византийских дромонах были лишь прелюдией. Алеша, видя, что первоначальный замысел сработал и враг деморализован, не собирался останавливаться на достигнутом. Его взгляд, должно быть, впился в ближайший из горящих кораблей — тот, что пострадал сильнее других и где суматоха достигла апогея. Настало время для самой отчаянной и кровавой части представления. Он что-то крикнул, перекрывая рев пламени и вопли византийцев, и несколько самых крупных и крепких лодок, в которых сидели отборные бойцы, как по команде, рванулись вперед, прямо к борту пылающего гиганта.

Это был чистой воды безумный риск. Лезть на палубу огромного, хоть и горящего, вражеского корабля, где противника все еще было в разы больше, — такое могло прийти в голову только людям, которым уже нечего терять, или тем, кто был опьянен яростью боя. Но именно на это и был расчет. Византийцы, занятые тушением пожара и спасением собственных шкур, меньше всего ожидали, что кто-то осмелится пойти на абордаж.

Вот лодки с глухим стуком ткнулись в высокий, просмоленный борт дромона. В ту же секунду вверх полетели абордажные крючья — тяжелые железные «кошки» на крепких веревках. Они со скрежетом впивались в дерево, цеплялись за планшир, за выступающие части такелажа. И тут же, не теряя ни мгновения, наши воины, рыча и матерясь на чем свет стоит, полезли наверх. Первым, конечно, был Алеша. Я почти видел, как он, молодой, гибкий, как пантера, одним махом взлетел на палубу, сжимая в руке свой верный топор. За ним, толкаясь и пыхтя, карабкались другие — галичане, новгородцы, все те, у кого в жилах вместо крови кипел огонь.

На палубе дромона их встретили ошарашенные византийские моряки. Некоторые были вооружены короткими мечами или копьями, но большинство — кто чем попало: баграми, топорами для рубки канатов, даже веслами. Завязалась короткая, но невероятно яростная схватка. Места для маневра на заваленной обломками и телами палубе было мало. Сражались практически вплотную, грудь в грудь. Звенела сталь, раздавались хриплые крики, предсмертные стоны. Наши рубились с отчаянием обреченных, понимая, что отступать некуда. Их топоры и короткие мечи находили дорогу сквозь слабую защиту противника. Цель была не в том, чтобы захватить этот плавучий гроб — на это у них просто не хватило бы сил. Главное — посеять еще больший хаос, убить как можно больше врагов, особенно офицеров и тех, кто пытался организовать сопротивление. Перерубить якорные канаты, чтобы неуправляемый, горящий корабль понесло ветром, возможно, на другие суда или на прибрежные скалы. Повредить рулевое управление, чтобы лишить дромон маневренности. И, конечно, усилить пожар, поджигая все, что еще могло гореть.

Алеша со своими ребятами метался по палубе, как огненный смерч. Они были повсюду, появляясь там, где их меньше всего ждали. Несколько человек прорвались к мачте и начали рубить ванты. Другие поджигали сложенные на палубе запасы смолы и пеньки. Третьи просто убивали всех, кто попадался под руку, не давая византийцам опомниться, собраться с силами. Это была не битва, а скорее резня, кровавая и беспощадная.

Тем временем другие наши лодки не оставались в стороне. Они продолжали кружить вокруг остальных дромонов, поливая их огненными стрелами и горшками со смесью. Их задача была не дать уцелевшим кораблям прийти на помощь товарищам, сковать их действия, не позволить им организовать погоню или контратаку. Этот непрерывный обстрел поддерживал панику и неразбериху во всем византийском флоте. Казалось, что маленьких, но злобных «варварских» лодок стало вдвое, втрое больше, чем было на самом деле.

Ночь стремительно уступала место дню. Первые лучи рассвета, пробиваясь сквозь дым, осветили страшную картину: несколько византийских кораблей были охвачены пламенем, один из них, тот, что атаковали абордажники, превратился в настоящий пылающий факел, медленно дрейфующий по волнам. Вода вокруг была усеяна обломками, телами, догорающими остатками снаряжения. Потери были и у нас, это было неизбежно. Не все, кто полез на палубу дромона, вернулись обратно. Но те, кто выжил, сделали свое дело.

Алеша, видя, что солнце вот-вот полностью выйдет из-за горизонта и их маленькая флотилия станет легкой мишенью для уцелевших и пришедших в себя византийцев, отдал приказ к отступлению. Пора было уносить ноги. Лодки, огрызаясь последними залпами горящих стрел, начали быстро отходить к берегу, к той самой бухте, откуда они так дерзко вышли всего несколько часов назад. Они оставляли позади себя хаос, огонь и смерть. Византийская блокада Тмутаракани получила такую пробоину, залатать которую врагу будет очень непросто. А главное — мы показали этим заносчивым ромеям, что русские умеют воевать не только на суше, но и на море. А за каждый клочок нашей территории мы будем драться до последнего.

Глава 4

Солнце нехотя поднималось над степью, выкрашивая небо в нежные, акварельные тона. Я стоял на вершине кургана, вдыхая стылый утренний воздух, в котором еще плавали призрачные клочья дыма и горьковатый запах пожарищ. Ночь, наполненная грохотом стали, яростными криками и предсмертными хрипами, наконец-то отступила, уступив место тихому, почти безмятежному рассвету. Усталость навалилась свинцовой тяжестью, каждый мускул ныл, но где-то глубоко внутри разгоралось теплое чувство — мы смогли переломить ход событий, вырвать победу там, где еще вчера маячило поражение.

Внизу, насколько хватало глаз, расстилалась картина полного, сокрушительного разгрома. Хазарский лагерь представлял собой хаотичное нагромождение поваленных шатров, разбитых повозок, брошенного оружия и тел. Тысячи убитых врагов остались лежать там, где их настигла наша ярость или меткая стрела печенега. Зрелище не для слабонервных, но война есть война, и сентиментальности тут не место. Остатки хазарского войска, те, кому посчастливилось уцелеть в ночной мясорубке, были либо рассеяны по степи, спасая свои шкуры, либо уже попали в плен. Этих несчастных, деморализованных, потерявших всякую волю к сопротивлению, сейчас сгоняли в огромные, угрюмые толпы торжествующие воины Кучюка. Печенеги чуя поживу, рыскали по разгромленному стану, их гортанные крики и хохот разносились далеко. Они деловито отбирали оружие у пленных, стаскивали в кучи всякий брошенный скарб — котлы, одежду, конскую сбрую. Работа у них кипела, и было видно — хан Кучюк своим приобретением будет доволен. Я мельком подумал, что с этими союзничками еще предстоит держать ухо востро, но сейчас их помощь была неоценима. Без них провернуть такую операцию было бы куда сложнее, если вообще возможно.

Я перевел взгляд на море, где разыгралась вторая часть нашего ночного представления. Картина там была не менее впечатляющей. Византийский флот понес ощутимые потери. Два их огромных дромона тяжело кренились на волнах, пытаясь отойти подальше от берега. Из пробоин в бортах и с палуб валил густой черный дым — наши зажигательные горшки сделали свое дело. Паруса на них висели обугленными тряпками, а на палубах, вероятно, царил полный кавардак. Еще один дромон, который рискнул подобраться к гавани слишком близко и попал под особо яростный огонь смельчаков Алеши на рыбацких лодках, теперь представлял собой огромный погребальный костер. Пламя жадно пожирало просмоленные борта, мачты уже обвалились, превратившись в дымящиеся головни, а в воде вокруг барахтались уцелевшие византийцы, отчаянно пытаясь доплыть до своих или до берега, где их, впрочем, тоже не ждал радушный прием. Печенеги уже вылавливали некоторых из воды, явно не для того, чтобы оказать первую помощь. Два других византийских корабля сохранили плавучесть и боеспособность. Однако они держались на почтительном расстоянии, не рискуя приближаться ни к берегу, ни к своим терпящим бедствие собратьям. Их капитаны, похоже, сделали правильные выводы из ночного урока.