Русланиада

Брат сказал что-то непонятное. Зверь глянул на него, будто разумел. Брат стал трогать его за передние лапы, за морду, приподнял пасть, заставил показать зубы. У зверя были клыки, не слишком большие и не много. Но мы и так знали, что не зубами они нас убивали.

Кажется, брату надоело. Он предложил сестре потрогать животное и что-то добавил невнятное, отчего зверь оживился и тяжело задышал, сглатывая. Сестра отказалась.

– Что тебя не устраивает? – спросил брат, кладя руку на шею зверю.

Сестра фыркнула. Всего не перечислить. И не о чем здесь говорить.

– Это животное! Я не понимаю, чего ты хочешь, брат!

– Сделать вашу жизнь лучше.

– Нам не нужен никто, кроме тебя, – ласково заговорила сестра, стараясь не глядеть на зверя.

– Я не точно сказал, – сдавленно выдохнул он. – Я хочу, чтобы вы жили. Много лет. Чтобы не умерли осенью.

– Я не понимаю.

Сестрица покачала головой. Я тоже не поняла.

– Просто послушай, – он закрыл глаза и потёр переносицу. – Этот… это животное хорошо поддаётся дрессировке…

– Что такое «дрессировка»?

– Это… способ сделать какое-нибудь животное полезным в хозяйстве.

– Что такое «хозяйство»?

Он снова закрыл глаза.

– Скажи мне, – подумав, начал он, – ты была бы рада, если бы можно было отучить их, – он кивнул на тушу на дыбах, – нападать на вас?

Сестра задумалась.

– Да, но…

– Отлично, – перебил её брат.

– Но они неисправимы, беспросветны, – быстро вставила сестра.

– Смотри, – одновременно с ней говорил брат. – Я был в их стае. (Я ахнула и зажала рот). Они не тронули меня. Я говорил с ними. Я говорил с ним при тебе. Он понимает речь!

Сестра недоверчиво решилась глянуть на зверя, но очень кратко. Она самая смелая из нас, но всякой смелости есть предел. Кроме смелости брата.

– Что тебя в нём не устраивает?

Сестра фыркнула.

– Дотронься до его руки…

– Нет! – испуганно возмутилась она. – Он грязный, вонючий…

Она пятилась.

– Мог бы и сам догадаться… – пробормотал брат будто не ей и взялся за верёвку…

Я лежала в траве холодная и не смела двинуться, будто сверху придавили камнем.

– Отойди, – сказал брат сестре.

Дважды просить не потребовалось. Он уволок упирающегося зверя, намотав отвязанный конец верёвки на кулак. За задними лапами зверя в земле оставались содранные борозды. Он упирался, взрыкивал. Брат не давал ему припасть на четвереньки.

Сестрица подковыляла ко мне. Бухнулась в траву рядом, уронив руки на подол. Её била дрожь. Я подтянулась на животе, обняла её вокруг пояса. Она благодарно погладила меня по голове.

…Брат вернулся довольно быстро. Тёр зверя своей одежей. Зверь был мокрый.

– Он купал это чудовище? – спросила сестрица вслух.

Я не стала отвечать, онемела. Но и так видно – купал. Брат привязал к стволу мокрую верёвку, проверил крепость узлов. Сестрица неохотно поднялась. Она остановилась в трёх шагах от зверя. Брат мыл его так, что он был весь красный, взъерошенный и отфыркивался. На морде стали заметны не только глаза и зубы, шерсти на ней значительно поубавилось. Раньше была грива поверху, грива понизу, теперь и там и там остался короткий слой тёмного меха.

И пускай мёрзнет.

Брат сжал пальцы вокруг его лапы, поднял.

– Только ради тебя, – сестра подняла дрожащую руку. Коснулась и тут же отдёрнула.

Я выдохнула, уронила лицо в траву. А когда подняла, ахнула. Сестрица трогала лапу зверя двумя пальцами. Зверь издавал десятки торопливых пыхтящих, задыхающихся звуков. Сестра словно стала глуха к ним. Стояла, как любопытный вытянувшийся суслик. Что так заинтересовало её в лапе? Я не могла включиться в сонм с ней, а если бы включилась, едва ли поняла.

Брат пристально наблюдал.

– Согласна приручить его?

Сестра опустила руки по бокам.

– Зачем он мне?

– Например… он не подпустит к тебе других… животных.

Сестра задумалась.

– Он будет беречь тебя… у тебя будет дом, чтобы переждать холодную зиму… он будет добывать еду… – с каким-то отчаянием перечислял брат. Его волосы в момент встали дыбом, а уверенное сильное лицо стало неспокойным, дёрганым.

Сестра думала.

– Как его приручить? – глухо спросила она.

Брат глубоко выдохнул.

– Он должен… должен понять, что твой отныне.

– Как это? – сестра смотрела на него.

– Как это, – повторил брат. – Это… это… трудно объяснить. Можно не объяснять?

– Ты же сам уговаривал приручить его, – удивилась сестра. – Как без объяснений? Я не знаю, что делать…

– Он сам всё сделает, – сообщил брат. – От тебя только требуется потерпеть…

– Потерпеть? – она испуганно отшатнулась.

Зверь хватал ртом воздух и сглатывал слюни. В ходящей на груди шкуре, в волосах, растущих реже, чем на морде, повисли капли.

– Это неопасно! – брат шагнул к ней, протягивая руку.

– Ты будешь рядом? – голос сестры дрогнул.

Брат вздохнул.

– Да придётся… Ляг…

Сестра скованно опустилась на траву, подперев себя локтями.

– Ровно ляг…

Брат отвязывал верёвку.

Впервые за миссию он заговорил исключительно сам с собой, по-русски:

– Что я делаю? Чем занимаюсь? На что это похоже?

Продолжил на другом языке для животного:

– Только попробуй подведи меня, тварь… землю жрать будешь…

Опять для себя по-русски:

– Какие гадости я говорю…

Он быстро намотал верёвку на кулак, сокращая расстояние для вмешательства. Девчонка позеленела, когда сверху нависло девяносто кило живого веса. Держал на верёвке, повязанной по поясу.

– Так надо, – сказал он ей, задирая подол наверх. Она машинально оправила. Пришлось снова задрать.

Безымянный тянулся головой и руками.

– Без импровизаций! – шикнул полиглот. – Только самое необходимое!

Забыл, что в нужном языке нет понятия импровизации. Нужный язык был куда беднее и проще. Безымянный был самым сообразительным из ассортимента. Страсть застила ему глаза, он трудно дышал, был на грани, но смекалистый мозг кумекал.