Русланиада

Разумная: Что беспокоит тебя, брат наш?

Сообразительный: Она осталась одна. И он один.

Разумная: Мы с сёстрами боимся за тебя…

Сообразительный: Он никогда не оставался один. Ему плохо.

Разумная: Ты бледен…

Сообразительный: …да, вряд ли он пара такой тонкой юной девочке…

Разумная: …плохо ешь и спишь.

Сообразительный: …но ты же не дашь ему сгинуть?

Разумная: Мы ведь не потеряем тебя? Не расстанемся с тобой?

Брат повернулся от одного вопрошающего взгляда к другому. Вскочил и побежал через поляну, не догонишь.

Мы беспокоились. Сообразительный повёл нас смотреть на то, что они делали за скалой. Я не понимала, что там можно смотреть. Знаю, они ломали зачем-то деревья, но чего смотреть на пеньки? Звери были оживлены, как будто предчувствовали, что их похвалят, только хвостами за неимением не виляли. Нетерпеливый тащил меня за руку, я едва поспевала, он дёргался поднять меня на руки, я решительно останавливала его. Знаю, как там кататься в его руках, когда он подскакивает от нетерпения.

Мы вышли на пригорок и пораспахивали рты. Звери довольно улыбались, следя за нашими лицами. Чуть ниже высилось огромное укрытие из древесных стволов. Младшая жизнерадостно вилась вокруг, пыталась первой вскочить по скату внутрь, и ей с готовностью подали лапы, но разумная остановила её, посчитав, что убежище без крыши и с полом волнами не окончено. Сообразительный понял про крышу и пол жестами и дал понять знаками и несколькими грубо произнесёнными словами, что понимает про крышу и пол.

Брат пришёл вечером. Позвал младшую. Звери повскакивали на задние лапы. Он глянул на них, взял младшую за ладошку и молча ушёл.

Звери сели на траву. Мой положил белокурую голову обратно мне на колени. Я гладила его – одно из редких спокойных занятий, во время которых он умудрялся не дёргаться нетерпеливо. Ему нравилось. Лежал с полуприкрытыми глазами… но сегодня что-то беспокоило его. Он нервничал. И остальные тоже.

…Единственный для сестёр брат нервничал. Младшая припрыгивала на ходу. Блаженны неведающие… Брат сглотнул.

– Ого! – воскликнула девчонка и остановилась, оробев.

Зверь был размером с медведя и рычал соответственно. Младшая посмотрела на брата. Брат встретил её взгляд. Так и спрашивал её взгляд: А другого не было?

Другого не было. Смотрел на него, здоровенного, воодушевлённого, выскакивающего, как снег на голову, вечно ждущего в ряду, что его выберут. И не дожидавшегося. Он остался один. И когда в очередной и последний раз уходили двое, долго растерянно смотрел им вслед.

Нужно было забирать одного, а оставить двоих. Но да задним умом все крепки.

Он ненавидел себя, большого и сильного. Ему впервые пришло в голову, что он какой-то не такой, не самый могучий, а какой-то неудобный, ущербный. Сидел в опустевшем стойбище на рассохшемся пне, смотрел невидящими глазами, с каменным лицом, не пил и не ел, хотя у потухшего кострища лежал его большой закопчённый кус оленины.

Надо было видеть его, когда за ним всё-таки пришли. Вокруг единственного брата сестёр сомкнулись медвежьи объятия. Лицо, плотно обросшее бородищей, осветилось, ожило. Не бросили, всё-таки не бросили. Было стыдно перед ним. Теперь было стыдно перед младшей. Но сколько не думал, не мог сообразить, какой из сестёр преподнести такой подарок. И «повезло» самой маленькой.

Безымянный переступал с ноги на ногу. Он был привязан к дереву, но оно как-то терялось за ним. Целое приключение было отмывать его и стричь густую гриву ножом. Он на всё соглашался, охотнее кого-либо из товарищей, и избавиться от шкуры, прикрывающей и греющей тело, и от кущ чёрных волос на голове. Почти что помогал себя привязывать.

Пожалуй, реши он дёрнуться с места, корни не выдержали бы.

Младшая подошла ближе, уже привыкшая к виду безымянных.

Загребёт лапой и привет, девочка умрёт не от ужаса, от переломов.

– Совсем малышка, – пробасил безымянный, задерживая дыхание, когда его могучего тела касалась тонкая ладошка.

Брат не торопил сестру.

Безымянный осторожно, словно для оценки веса, поднял её на руки, она взвизгнула, поболтала в воздухе ножками, смеясь. Брат не вмешивался.

На животном: Я отвяжу тебя. Веди себя спокойно. Положи её. Ложись сверху, не придави…

– Подожди! – вмешалась младшая. – Отвернись!

Брат смерил её взглядом. Не было желания в очередной раз «держать свечку» над деянием. И не хотелось загубить двухнедельный труд. И не хотелось, чтобы маленькая хрупкая младшая погибла в чрезмерно сильных руках. И не хотелось, чтобы медведеподобный безымянный упустил свою жизнь. И все они упустили свою жизнь. Размышления были мучительны, отнимали силу физически, утомляли…

Брат отвернулся.

– Скажи ему сесть.

На животном: Сядь.

Зашуршала солома. Напряжение чувствовалось между лопатками, хребтом – безымянный боялся навредить младшей. Она ничего не боялась. Снова стало слышно шорох. На землю упало что-то нетяжёлое. Нечему кроме платья. Брат сглотнул здоровый плотный комок в горле. Безымянный не издавал ни звука, оглушённый видом.

У неё не было сил одеться. Как бы деликатен не был безымянный, он был огромен, силён и долгое время одинок. Убедившись, что она в порядке, хоть и бездвижна, он долго копался с платьем, разбираясь, как вернуть его на белоснежное гладкое, чуть влажное от него тело. Брат не оборачивался. Когда шли к убежищу, не потребовал отдать спящую сестру, и второй конец верёвки безвольно волочился за великаном следом.

– Я думал, меня оставили навсегда, – доверительно, низким густым голосом пророкотал безымянный мужчина. – Сидел бы там, пока не умер…

Разумная с гордым ещё целовались у озера. В тёмно-синем небе светили многие звёзды. Под ногами хрустела сухая и сочная трава. Шёл второй месяц лета, проклятие было снято.

Брат вдыхал свежий ночной воздух полными лёгкими. Никто не спал. Их ждали.

На девичьем: Это мужчины. Понимаете?

Сёстры понимали. Мужчины тоже понимали.

С утра сидели у стены большой одноэтажной постройки на сваях. Её складывали из цельных брёвен, без окон. Без окон она обещала и остаться. Нечего вставить в рамы, а скоро дети пойдут. Младенцам не нужны сквозняки.

Его от души хлопали по плечам. Если тянулась погладить тонкая рука, её мягко разворачивали и устраивали на прежнем месте, поближе к себе. В кругу передавали еду, разговаривали, смеялись. Все понимали друг друга.

– Я назову тебя Василисой, – сказал брат смелой. – И тебя. И тебя. И тебя. И тебя. Только ты будешь Василиса Смелая, а ты Василиса Разумная, ты – Василиса Добрая, ты Василиса Ласковая, ты – Василиса Белая, ты – Василиса Смешливая, ты – Василиса Ранняя…

Сёстры внимательно выслушивали свои имена. Сонма больше не будет, и сёстры они не по крови.

– Ты – Василиса Младшая. Своим словом я венчаю вас. И в мире некому возразить моему слову. Вы можете дать имена своим мужьям.

– Мудрый, – сказала Василиса Смелая.

– Быстрый, – сказала Василиса Ранняя.

– Гордый, – сказала Разумная.

…Он вышел из круга. За настилом из хвои и сена Младшую ненавязчиво убеждали, что её мужа должны звать Могучим или Сильным, она надувала губки и говорила, что назовёт его Хорошим. Мужчины смеялись, самый могучий из них точно знал, какое имя ему подойдёт и держал у Младшей на талии тяжёлую руку.