Русофобия: антироссийское лобби в США

Пускай Россия внесла решающий вклад в окончание «холодной войны», к правительству новой России все равно стали относиться как к властям страны, потерпевшей поражение и обойденной помощью вроде плана Маршалла. Российские руководители ожидали получить от стран Запада пакет значительной финансовой помощи, особенно потому, что президент Борис Ельцин и его министр иностранных дел Андрей Козырев обязались превратить Россию в державу Запада. От России же ожидали следования американским рекомендациям в плане политических и экономических преобразований и внешней политики, но все программы западной помощи способствовали по большей части поощрению разрушения прежней экономической системы. Вместо того чтобы создать институты социальной защиты населения и утвердить господство права в процессе структурной трансформации, США предпочли построить отношения с узкой и коррумпированной правящей элитой¹⁷. Спонсированная Западом стратегия реформ не способствовала успешному развитию. Исходим, помимо прочего, из цифр, отражающих бегство капиталов из России в 1992–1993 годах. По объему этот поток превысил размеры финансовой помощи Запада. Согласно данным официальной российской статистики, общий объем бегства капиталов из России за этот период составил 182 млрд долларов, а объем иностранной помощи — 174 млрд долларов¹⁸. Так называемые российские реформаторы отлично понимали положение дел, но не могли сказать «нет» «помощи», приходящей с Запада.

Параллельно ограниченной экономической поддержки, предоставляемой российским властям, администрация Клинтона проводила политику сдерживания России в вопросах безопасности. Во-первых, произошло расширение НАТО, которое даже либерально мыслящий Козырев считал «инерционным продолжением политики, направленной на сдерживание России»¹⁹. В России многие восприняли решение о расширении НАТО как попытку заполнить возникший вакуум безопасности за счет слабости России. Ответственность за неадекватную политику по отношению к России ложится в первую очередь на США как на самого могущественного члена НАТО, хотя лидеры европейских стран тоже внесли свой вклад, изолируя Россию в вопросах безопасности. Озабоченные недостаточным уровнем демократии в России и тем, как Россия ведет войну в Чечне, европейские лидеры препятствовали движению России к интеграции в западноевропейские институты. Россия стремилась к этому соглашению, однако «Общая стратегия Европейского Союза в отношении России», тщательно разработанный документ с формулировкой принципов отношений ЕС с Россией, ставивший интеграцию России в структуры ЕС в зависимость от прогресса в построении демократических и рыночных институтов, был принят только в июне 1999 года.

В конце 1993 года ориентирующаяся на Запад коалиция в России стояла на грани развала. Российские руководители продолжали настаивать на том, что наилучшим вариантом для США остается стратегическое партнерство с Россией, поскольку такое партнерство является «исторической возможностью содействия формированию в России демократического, открытого государства и трансформации нестабильного, постконфронтационного мира в стабильный и демократический мир»²⁰. Вскоре Козырев в опубликованной в The New York Times статье должен был предупредить о «развевающихся на вашингтонском ветре новых шовинистических знаменах». «В эти дни сумятицы, — сетовал Козырев, — нас не поняли и не поддержали естественные друзья и союзники на Западе… Оказалось, что некоторые политики на Западе, в Вашингтоне и других столицах видят в России не равного, а младшего партнера. По их мнению, «хороший русский» — всегда последователь, но никогда не лидер»²¹.

Страхи лобби перед возрождением России

Кое-кто из людей, о которых говорил Козырев, стремился сохранить Россию в состоянии замешательства и унижения, окончательно лишить ее способности к возрождению былого статуса великой державы. На Западе многие помнят свой страх перед «красной угрозой», рассматривая при этом Россию как варварскую страну.

В первой половине 90-х годов лобби выступало против появлявшихся на Западе программ взаимодействия с Россией и оказания ей помощи, сколь угодно ограниченной, в различных аспектах преобразований. Збигнев Бжезинский, бывший советник президента Джимми Картера по национальной безопасности, одним из первых поставил под сомнение допустимость проведения политики «идеалистического оптимизма». Причинами сомнений Бжезинского были российская коррупция и все еще сильные империалистические инстинкты России²². Пока НАТО расширялось на восток, в «империалистических намерениях» на бывшем советском пространстве обвиняли Россию. Затем Бжезинский стал выступать за установление американского контроля над всей Евразией, поскольку в Евразии находится большая часть мировых ресурсов и поскольку все «прежние претенденты на мировое господство были выходцами из Евразии»²³. Утвердить американский контроль над Евразией предполагали путем усиления независимости нерусских государств, укрепления связей с Китаем и деятельности, направленной на децентрализацию российского государства. Предупреждая возможные возражения со стороны согласных на партнерские отношения с Россией, Бжезинский открыто заявил о том, что «если придется делать выбор между укрупненной евро-атлантической системой и улучшением отношений с Россией, первой задаче следует отдать наиболее высокий приоритет»²⁴.

Бжезинский сыграл также ключевую роль в убеждении президента Клинтона и многих представителей американского истеблишмента форсировать расширение НАТО, несмотря на противодействие России. В союзе с советником по национальной безопасности Тони Лейком Бжезинский старался удовлетворить новые чаяния правительств стран Восточной Европы и построить сеть сторонников расширения НАТО на восток²⁵. Консервативные обозреватели вроде Уильяма Сафира из The New York Times помогали Бжезинскому в провозглашении обоснования и причины расширения НАТО за счет новых членов. Сафир настойчиво проводил довод об «окне возможностей», подавляя им оппонентов. «Мы должны расширить союз, предоставив членство в нем Польше, Венгрии, Чехии, государствам Балтии и, наконец, Украине», поскольку «Россия, в сущности, авторитарна и по привычке и склонности стремится к экспансии», — утверждал Сафир. Это нужно сделать сейчас, пока «Россия слаба и всецело занята собственным выживанием, а не позднее, когда такой ход станет нестерпимой для сверхдержавы провокацией»²⁷.

Ричард Пайпс развивал тезис об «авторитарной по сути и традиционно экспансионистской России» в исторической перспективе. В статье, опубликованной в журнале Foreign Affairs, Пайпс напомнил читателям о «тяжком бремени истории» России, неспособной «раз и навсегда порвать с советским прошлым»²⁸. Пайпс настаивал на том, что проблема выходит за пределы даже советского прошлого, поскольку россиянам «надо преодолеть не только наследие коммунизма, но и наследие царизма, а также православной церкви (верного партнера царизма), веками внушавшей подданным неуважение к праву, подчинение сильной, действующей по произволу власти и враждебности к Западу»²⁹. Затем Пайпс повторял тезисы Бжезинского о склонности России использовать имеющиеся у нее ресурсы и военную мощь в империалистическом духе, а завершал свои рассуждения предупреждением о том, что в России не стоит видеть потенциального союзника. Россия все еще может превратиться во врага, писал историк, «если управляющие судьбой России люди, эксплуатируя политическую неопытность и глубоко укоренившиеся предрассудки российского народа, снова устремятся к славе, на которую они пока не имеют права»³⁰.

Вторая «холодная война»: Россия как исторический союзник

Когда Владимира Путина избрали президентом России, антироссийская риторика продолжилась и усилилась. Республиканцы — члены лобби решили эксплуатировать возможности, предоставленные президентской компанией 2000 года, для того чтобы осудить внешнюю политику администрации Клинтона и наброситься на Россию как на «самую опасную клептократию в мире»³¹. В развернутых и масштабных дебатах о том, потеряна ли Россия для Запада, другие участники возложили вину за потерю России исключительно на российский национальный характер. Так, Мэтью Бжезинский, племянник Збигнева Бжезинского, заявил о том, что «никто не терял Россию, кроме самих русских» с их рабской «славянской душой» и бандитским интриганством³².

Однако президент Джордж У. Буш смотрел на вещи иначе. Вскоре после 11 сентября Буш и его советники охарактеризовали Россию как «страну, совершающую внушающий надежды переход», и как «важного партнера в войне с терроризмом»³³. Самым важным событием стало подписание Россией и США в мае 2002 года совместной декларации, где провозглашалась «качественно новая основа» американо-российских отношений и окончание эпохи, в течение которой две страны «рассматривали друг друга как врагов или как стратегические угрозы друг другу». «Мы — партнеры, и мы будем сотрудничать в продвижении стабильности, безопасности, экономической интеграции, совместно противодействовать глобальным угрозам и помогать в разрешении региональных конфликтов»³⁴. Идеи, лежавшие в основе этой декларации, были равносильны второму прекращению «холодной войны». Даже если это новое мышление возникло в результате появления взаимной угрозы, а не выработки общих ценностей, оно стало сигналом того, что Россию признали равной. Такое новое видение нашло поддержку в американском обществе: 60 % американцев относились к России благосклонно, а 55 % считали, что в следующем десятилетии Россия будет играть важную роль в мире³⁵. Уровень поддержки общественности существенно ограничил способность лобби действовать и продвигать антироссийские стереотипы. В условиях уверенно выходившей на первый план угрозы исламистского экстремизма лобби примерно до первой половины 2003 года не могло активно действовать с прежней эффективностью. Ситуация изменилась после того, как Россия отказалась поддержать действия США в Ираке.

3. Возвращение дискурса «холодной войны»

Два произошедших в 2003 году события — отказ России поддерживать политику США в отношении Ирака и арест нефтяного магната Михаила Ходорковского — стали серьезным испытанием для администрации Буша. Возник соблазн трактовать неучастие России в ликвидации режима Саддама Хусейна так, как это делала предыдущая администрация, то есть в качестве отклонения от определенных Вашингтоном условий партнерства с Москвой. Столь же сложно было не считать лишение Ходорковского свободы прямым вызовом энергетическим интересам Америки. Поскольку провозглашенное американо-российское партнерство еще не окрепло, лобби с успехом воспользовалось возникшей брешью и стало обвинять Россию в антизападных намерениях.

Раскол в политическом сообществе

Президент Буш и его советник по вопросам национальной безопасности Кондолиза Райс не считали, что действия России несовместимы с новой структурой американо-российских отношений. Дух понимания, необходимый для наведения мостов между позициями США и России по таким вопросам, как Ирак, нашел отражение в заявлении Райс о том, что США следует «наказать Францию, игнорировать Германию и простить Россию». Буш и Райс воздерживались и от оценок ареста Ходорковского. Райс поначалу склонялась к узкой концепции интересов США³⁶, но после 11 сентября 2001 года не видела альтернативы сотрудничеству с Россией в противодействии усиливающимся террористическим угрозам. Жестко защищая интересы США, Райс считала важным и партнерство с Россией. Президент Буш также давал понять, что не ожидает от России точного копирования порядков США. Даже возникшие впоследствии глубокие разногласия с Москвой по вопросам Украины, Грузии, Каспийской низменности, Ирана, Косово и противоракетной обороны не побудили Буша и Райс рассматривать американо-российские отношения как новую «холодную войну». По словам Буша, «отношения с Россией сложны, но это важные отношения, которые надо сохранять и поддерживать»³⁷. Райс придерживалась схожего мнения: «Американо-российские отношения можно называть по-разному, но только не непримиримой враждой», и отказывалась «разбрасываться такими понятиями, как «новая холодная война»»³⁸.

Однако вице-президент Дик Чейни рассматривал политику России и ее разногласия с Белым домом в качестве угрозы интересам США. В интерпретации Чейни Россия стала возрождать систему авторитаризма и использовать энергетические ресурсы в качестве инструмента запугивания и империализма³⁹. Чейни, опытный боец «холодной войны», предпочитал рассматривать Россию как потенциальную угрозу и фактически отстаивать новую стратегию изоляции России. Такой конфронтационный подход США уже приняли в отношении Ирака и теперь испытывали его по отношению к России. Действительно, многие ярые сторонники войны в Ираке вроде Джо Либермана, сенатора-демократа от штата Коннектикут, Джона Маккейна, сенатора-республиканца от штата Аризона, и заместителя министра обороны Пола Вулфовица отличались жесткой позицией по вопросам России. После попыток Кремля повлиять на результаты выборов на Украине идея конфронтации с Россией ради защиты демократических ценностей в регионе получила популярность и у неоконсервативных, и у неолиберальных идеологов и нашла выражение в разнообразных публикациях и политических акциях.