Русская богословская наука в её историческом развитии и новейшем состоянии
Шрифт:
Этим совершенно стиралась всякая индивидуальность церковной археологии, лишавшейся самих корней для своего роста, и в научно-богословской области эта дисциплина утверждена лишь академическим уставом 1869 года и развивалась в связи с прогрессом ее в России, поощряемая и на регулярно повторявшихся (с 19 марта 1869 г.) археологических съездах, на первом из которых авторитетно ходатайствовали об особом духовно-академическом преподавании этого предмета отдельным профессором и даже о введении ее в курс Духовных Семинарий (проф. Ф. И. Буслаев). Тогда же точно и прочно определено его содержание, что эта наука оперирует преимущественно с вещественными памятниками.
Но и теперь было много препятствий для процветания ее на богословской почве. Запад пока богат был более материалами, предначертаниями и гаданиями, чем отчетливыми результатами и важными обеспечениями. Использование заграничных научных приобретений в православном богословии было тем сомнительнее, что православных восточных памятников там почти не касались и не постигали, а о собственно русских, пожалуй, и совсем не догадывались. Однако являлось бесспорной истиной, что «понять смысл теперешнего церковного обряда и определить характер существовавшего у нас (на Руси) некогда искусства нельзя иначе, как в связи с церковной
При таких тяжелых условиях русская церковная археология с честью вышла из столь великих затруднений и добилась в богословии того, что по измененному 29 июля 1911 г. академическому уставу получила самостоятельную и обязательную для всех студентов кафедру с особым преподавателем. При всем том она не прерывала традиционных связей с литургикой, продолжая исповедовать, что «церковный археолог имеет дело с двумя категориями данных, именно: с формами церковного богослужения (т. е. культа) и отчасти древнехристианского быта. В понятие церковного культа входят две стороны: литургическая, то есть различные формы богослужебной обрядности в их историческом развитии, и монументальная — те вещественные средства, которые составляют обстановку и материал литургических действий, то есть храм, как архитектурное целое, со всеми приспособлениями, относящимися к богослужению, церковная живопись, одежды, утварь и все вообще вещественные богослужебные принадлежности; задача первой части — изложить историю церковного обряда, задача второй — представить историю церковного искусства, по крайней мере, в его главных отраслях» (проф. А. П. Голубцов).
Конечно, с принципиальной точки зрения, подобное ограничение сферы «христианского» искусства «церковным» является узким, но для богословия оно нормально и не мешало церковной археологии оказывать немалую услугу общенаучному знанию, хотя у нее пока насчитывается собственно одно крупное имя цельного специалиста. Проблема здесь заключалась в том, чтобы, усвоив лучшие западные успехи, применить их к непосредственному изучению византийских и русских церковно-археологических памятников, а потом уже создать свою систему истолкования хода и смысла церковного искусства. Разумеется, для этого требовался подготовительный период, в течение которого были возможны, скорее, лишь принципиально-теоретические приспособления к новым богословским целям по старым материалам.
К этому, прежде всего, склоняются все частные церковно-археологические труды, то воспринимающие и перерабатывающие западные итоги, то вносящие свои наблюдения и прибавления. К ним принадлежат солидные экскурсы профессора Н. Ф. Красносельцева. Равно большой тщательностью отличаются основательные этюды аналогичного характера и проф. А. П. Голубцова. Но собственно специальным и авторитетным деятелем русской церковной археологии в богословском мире был профессор Петроградской Духовной Академии и директор Петроградского Археологического Института Н. В. Покровский, бывший в России первым по времени работником на этом научном поприще и оставшийся здесь таковым же по размерам до конца дней своих († 8 марта 1917 г.). Изучив и восприняв всё важное на Западе непосредственно, он был хорошо ознакомлен с Византией и Афоном, а в своем отечестве прекрасно знал все ценные церковно-археологические памятники, которые нередко сам привлекал к научному вниманию, описал и комментировал и приобщил к документальным запасам своей дисциплины. Но наиболее широкий размах и смелую концепцию обнаружил Н. В. Покровский в своей капитальной докторской диссертации о Евангелии в памятниках иконографии, преимущественно византийских и русских, где огромный и разнородный материал — иконографический, литературно-экзегетический, легендарно-апокрифический и научно-теоретический — приобрел целостное объединение и богатое истолкование в историческом и идейном отношениях. Обладавший громадными сведениями, проверенными путем собственных наблюдений и соображений, Н. В. Покровский считал себя вправе популяризировать церковно-археологические знания в общедоступных пособиях и наконец (в 1916 г.) выпустил дельный учебник по церковной археологии в связи с историей христианского искусства. Н. В. Покровский создал и утвердил церковно-археологическую науку на богословской почве и несомненно двинул ее вперед касательно памятников византийских и особенно русских. Тут он многое сам нашел, вывел на свет и пустил в научное употребление с огромным научным вооружением, обеспечивающим неотъемлемое место в научном аппарате. Почивший был горячим поборником церковно-археологических занятий и указал для них ближайший богословский интерес, авторитетно свидетельствуя, что «в памятниках (церковного) изобразительного искусства выражается народная душа, народное церковное настроение, выражается идея православия в обычных формах народного воспитания». Через это церковная археология достигала в богословии принципиальной опоры и получила все ресурсы для успешного развития в этой специальной атмосфере.
Нужно, однако, категорически констатировать, что расцвет данной дисциплины гораздо пышнее шел вне последней и имеет там для себя более широкую панораму, захватывает и освещает более обширные горизонты, где сама она обрисовывается много отчетливее и всестороннее. Во главе этого движения стоял началовождь его, академик-профессор Н. П. Кондаков, с достоинством общепризнанного патриарха соединявший неисчерпаемую продуктивность и увлекающую заразительность возбуждения, поощрения, вдохновения. Труды его, посвященные особенно христианской иконографии и христианскому искусству византийскому и древнерусскому, почти неисчислимы по количеству и многоценны по непосредственной важности и по самому разнообразному научному воздействию. В них предмет — иногда частный, даже мелкий по внешности — всегда берется и рассматривается в связи с общекультурными задачами и разрешается во имя последних, а потому отсюда обосновываются принципиально-научные результаты для больших исторических эпох и целых отраслей знания. Церковно-археологический анализу Н. П. Кондакова таков, что нити его
простираются на Восток и Запад, переплетаются в Византии с древнегреческими и своеобразно перевиваются в русских разветвлениях. Позднейшие работы фиксируются на иконографии, которой этот ученый корифей существенно послужил и практически, по заведению рационально поставленных иконописных школ и организацией (в 1901 г.) «Высочайше учрежденного Комитета попечительства о русской иконописи», способствуя этому методическими разъяснениями и капитальными изданиями. В этой великой культурно-научной работе участвуют многие силы (например, проф. Ю. А. Кулаковский и академик В. В. Латышев о христианских памятниках и надписях на юге России), главным образом, из сонма членов блестящей школы (в широком смысле) Н. П. Кондакова (профессора Е. К. Редин, Д. В. Айналов, Б. А. Тураев, академики: проф. Н. Я. Марр, Я. И. Смирнов, проф. М. И. Ростовцев, проф. С. А. Жебелев) своими документальными изысканиями и учеными исследованиями.ВЫВОДЫ И ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Для полноты обзора русского богословия по его литературным обнаружениям мы должны отметить, что имеются уже солидные опыты объединения достигнутых им результатов, чему в особенности служит издававшаяся (в 1900–1911 гг.) в С.-Петербурге (Петрограде) «Православная Богословская Энциклопедия»; пока она вышла в двенадцати томах: первые пять (на слова «Алфа-Ифика») под редакцией проф. А. П. Лопухина более популярно и следующие семь (на слова «Иаван-Константинополь») под редакцией проф. Н. Н. Глубоковского в самом широком и высоком ученом масштабе.
Необходимо в заключение упомянуть еще о повременных «духовных» изданиях, каких было в России весьма достаточно, не считая местных церковных органов (выходивших обыкновенно в каждой епархии под названием «Епархиальных ведомостей»). Наиболее солидными и влиятельными были четыре академические журнала: при Петроградской Духовной Академии «Христианское чтение» (с 1821 года, а в 1875–1913 годах вместе с еженедельным журналом «Церковный вестник»); при Московской «Прибавления к Творениям св. Отцов» (1843–1864, 1871, 1872, 1880–1891 гг.), преобразованные (с 1892 года) в «Богословский вестник»; при Киевской (вместо первоначально издававшегося при ней с пасхи 1837 года еженедельника «Воскресное чтение») — «Труды Киевской Духовной Академии» (с 1860 года); при Казанской — «Православный собеседник» (с мая 1855 года); сюда же можно отнести издававшийся в Харькове при Духовной Семинарии журнал «Вера и разум» (с 1884 года). Мы почти совсем не касались этой необъятной литературы, но содержание ее разнообразно и богато, как можно судить и потому, что за отсутствием в России организованного богословского издательства, столь благотворно избавляющего на Западе всех авторов от всяких хлопот по выпуску и распространению книг, много капитальных работ (например, даже богословских диссертаций на ученые степени магистра и доктора) первоначально печатались именно на страницах духовных журналов и потом выходили отдельными оттисками.
Заканчивая свой очерк, мы можем теперь убедительно для всех констатировать, что русское богословие представляет величину слишком сложную и весьма разветвленную. И если оно, не будучи каким-либо механическим конгломератом, образует стройный организм, то в нем должны быть свои внутренние силы, сообщающие ему типическую индивидуальность. И вот с этой стороны наиболее характерны две главнейшие его особенности.
Православие непоколебимо и эссенциально исповедует, что христианство есть жизнь, а не простая доктрина, и, следовательно, всякие теоретические учения бывают в нем лишь вторичными, отражая и рационализируя реальные жизненные явления. Но жизнь, пока она фактически существует, — хотя бы среди бурь и потрясений, яростно и безжалостно терзающих доныне всю великую Россию, — необходимо примиряет и объединяет в общем русле все многоразличные течения, чтобы не прекратиться от столкновений их и не погибнуть в этом хаосе. Понятно, что нормальное научное воспроизведение ее непременно бывает вполне соответствующим или не менее целостным. По этой причине и русское богословие по своей природе остается единым. В нем, конечно, всегда бывали разные взгляды и неодинаковые направления, но не было и нет обособленных богословских «школ», которые расходятся до исключительности и враждебности. Поскольку же неизменно удерживается теснейшая связь теории с жизненными первоисточниками, русское богословие в своей основе не носит ни догматической стереотипности, ни схоластической мертвенности, сохраняя жизненную подвижность со всеми ее конкретными свойствами. Отсюда некоторая неопределенность и незаконченность строго формулированных результатов при постоянном стремлении вперед и непрерывной пытливости именно в отношении боговедения; имеется даже немалый кружок «богоискателей», вовсе не терявших и не отвергавших Бога, ибо они только стремятся обрести Его всем своим существом выспренних влечений и парений человеческого духа.
Но жизнь, как глубочайшая тайна Божия, обязательно есть неизменный запрос и непрестанный допрос о ее разуме и цели для всякой рассуждающей мысли. Поэтому и русское богословие никогда не ограничивается констатированием и обобщением, а всюду старается проникнуть внутрь предметов и обнаружить идейную их основу. Мы отмечали, что все работы русского богословского знания во всех его областях сосредоточиваются в последнем итоге своем на философском постижении и принципиальном истолковании. Этот масштаб неуклонно применяется и к великому, и к малому: одни разъясняют «философию евангельской истории» и конструируют «философию жизни» (труды проф. М. М. Тареева, вышедшие под такими заглавиями), другие (митроп. Дионисий) вдохновенно освещают «идеалы православно-русского инородческого миссионерства» (Казань, 1901), третьи думают угадывать «триединство Божества» в «памятниках всеобщей истории искусства» (реферат Н. И. Троицкого, Тула, 1908), ищут его идею в православном храме (трактат его же, Тула, 1916), открывают на «выставке религиозных картин В. М. Васнецова» «православно-христианскую философию в русском искусстве» (брошюра прот. И. И. Соловьева, Харьков, 1910), комментируют наше «умозрение в красках», рассматривая «вопрос о смысле жизни в древнерусской религиозной живописи» (речь проф. князя Е. Н. Трубецкого, Москва, 1916), и т. п.
Возможно, что здесь чаще и больше проблем, чем ответов и достижений, но ведь истинно научный прогресс создается не готовым квиетизмом довольства, а неугасимым пламенем горячей пытливости о высших идеалах и наилучших путях к ним. С этой стороны, русское богословие — даже помимо всяких конкретных успехов — совершает великую культурно-историческую миссию призывного напоминания и бодрого предвещания о Божественном и вечном, наиважнейшем для всякого существа в мире от начала дней и до конца времен…