Русская гейша. Во имя мести

– Танечка, ты такая милая, – тихо проговорил он. – Да и нет никого лучше русских девчонок! Вы так все тонко чувствуете и понимаете! Но ты – самая лучшая!

Мы выпили шампанское, припасенное Антоном, уселись на пол возле роз и начали болтать на самые разные темы. Общаясь последнее время с мужчинами, я заметила, что с некоторыми сразу возникает какая-то интимность. Казалось, что попадаешь в невидимый кокон, стены которого отделяют от остального мира и служат, хоть и временной, но непроницаемой преградой, и посторонним туда доступа нет. Внутри этого кокона устанавливается какая-то своя атмосфера, полная нежности, чувственности и покоя. Но с некоторыми мужчинами это не получалось, и мы, вроде бы общаясь интересно и дружелюбно, все равно оставались в двух своих никак не соприкасающихся мирках. С Антоном как раз всегда возникал такой энергетический общий кокон, и это ласкало и грело душу, независимо от того, что мы говорили и чем занимались.

Антон замолчал на полуслове и неожиданно пригласил меня на медленный танец. По радио как раз звучала подходящая мелодия. Я прижалась к нему. Танцевать босиком было не очень-то удобно. Но чувствовать его теплые пальцы на своей талии и щекочущее дыхание возле уха доставляло мне неизъяснимое удовольствие. Он начал медленно, едва касаясь губами, целовать мое запрокинутое лицо, потом расстегнул пуговички на блузке. Не разнимая объятий, мы дошли до спальни. Я неторопливо разделась, подчиняясь музыке и словно танцуя стриптиз, и легла на татами, застеленное красивой простыней жемчужного цвета с рисунком из розовых гирлянд, оплетающих сердца. Антон взял бутоны мелких красных роз, насыпанные в большое керамическое блюдо, и начал обрывать лепестки, засыпая меня ими с ног до головы. Это было странное ощущение. Лепестки летели, источая аромат, и падали на мое обнаженное тело. Какие-то из них соскальзывали на простыню и замирали среди нарисованных роз, другие оставались на теле, застревали в распущенных волосах. Я лежала под этим алым струящимся потоком неподвижно, ощущая приятные щекочущие прикосновения и тая от этой необычной цветочной ласки. Антон, оборвав все бутоны, остановился, глядя на меня с восхищением.

– Ты даже не представляешь! – тихо сказал он. – Это зрелище дорогого стоит. Твоя шелковая изумительная кожа, черный блестящий шелк твоих волос, засыпанных алым шелком лепестков – это зрелище достойно кисточки великого Тёэйкэна [16]

Я молчала, глядя на замершего Антона. Потом приподнялась, с удовольствием ощутив мимолетные касания скользящих с тела лепестков, взяла его за руку и потянула к себе…

Утром мы расстались. Я вернулась в гостиницу, а Антон – на работу в ресторан. Ночь была утомительной в физическом плане, и я с наслаждением забралась в широкую постель. Вспоминая страстные ласки Антона, я уснула с улыбкой на губах. И проснулась уже под вечер от своего собственного крика. Сев в постели, я огляделась по сторонам и поняла, что это был всего лишь сон.

16

Судзуки Харунобу – псевдоним Тёэйкэн – японский график и живописец, мастер направления укиё-э, работал в жанре “бидзин-га” (“изображения красавиц”)

Я отчетливо видела, как сижу ночью на берегу Токийского залива и смотрю вдаль. Небо было совершенно черного цвета, как и вода под ним. Она медленно колыхалась и казалась движущимся черным маслом, тяжелым и матово блестящим. Прямо передо мной у горизонта висел огромный багровый диск встающей луны. И вот на серебристо-багровой лунной дорожке появилась узкая лодка, плывущая ко мне. Какие-то тягучие и тоскливые песнопения сопровождали мерный ход лодки. Она приближалась медленно и неотвратимо, покачиваясь на тяжелых волнах в багрово переливающейся полосе лунной дорожки. Черный нос лодки был узким и поднятым вверх. И я увидела, что за ним неподвижно стоит человек. Я встала и вгляделась в его серое лицо с закрытыми глазами. Это был Петр. Лодка подплывала все ближе к берегу, и я, почему-то с трудом передвигая ноги, шла ей навстречу, не отрывая глаз от любимого лица. Но когда она была почти у самого берега, из воды вдруг полезли вверх голые черные деревья. Они обхватили лодку со всех сторон, словно длинные крючковатые пальцы.

– Что это? – в отчаянии закричала я. – Что это за деревья?!

– Это ракиты, – четко и печально произнес Петр. – Это ракиты…, – повторил он затихающим голосом.

И я увидела, как лодка медленно ушла под воду, захваченная сомкнутыми деревьями. Я подбежала к кромке воды. Но даже ряби не осталось. Вода мерно покачивалась тяжелыми масляными черными волнами, баюкая багровую дорожку вставшей луны…

Через неделю я уехала в Москву. Этот сон словно провел какую-то черту в моей жизни, отделив прошлое, в которое возврата мне не было. Я понимала, что настало время перемен.

Антон плакал, не скрываясь, в аэропорту Нарита, когда поехал провожать меня. И сказал, что тоже здесь долго не задержится. Я отдала ему ставшие ненужными мобильные телефоны, предварительно очистив память. Митихиро попрощался накануне, подарив нитку красивого черного жемчуга, который добывают в Окинаве. Тору и Манами все-таки попросили передать диски Юкио, и я согласилась. Перед расставанием я простила их в душе, и отдала Тору сувенирный набор для харакири, не желая везти его в Москву.

Но, видимо, правда, что наши мысли материальны, а я так долго жаждала мести. Хочу закончить, немного забегая вперед, эту часть моего повествования трагической картиной в истинно японском духе.

Через месяц после моего отъезда Манами сбила машина, когда она выполняла обязанности дорожного полицая. И это было странно, так как японцы крайне осторожны на дорогах, ездят аккуратно и практически не нарушают правил. Два дня она пробыла в коме, потом скончалась. Тору на третий день после ее смерти пронзил себе горло кинжалом. Подозреваю, что это был именно тот самый кусунгобу, который я тогда занесла над ними, спящими, но так и не смогла опустить. А потом подарила Тору.

Свиток пятый. Тень тюльпана на высохшей почве

«Путник в дальней стране! Вернись, тебе покажу я Истинные цветы». Басё

Москва встретила меня довольно сильным ветром и ярким солнцем. Юкио ждал меня в аэропорту. И увидев его узкие черные глаза, я вдруг почувствовала, будто все еще нахожусь в Нарита.

– Здравствуй, Таня, – сказал он на хорошем русском языке.

И я мгновенно пришла в себя.

– Привет, Юкио, – улыбаясь, ответила я. – Как дела?

– Хорошо, – немного настороженно ответил он. – А ты изменилась.

– Да? – кокетливо спросила я, подумав: «Ты тоже».

Юкио выглядел уставшим. Под глазами виднелись темные круги, кожа была бледной с желтоватым оттенком.

– Ты очень похорошела, – после паузы добавил он, внимательно меня оглядев.

«Надо же, – подумала я, – какие дурные манеры, так пялиться на девушку! Пожил у нас и уже забыл о японской воспитанности».

– Пошли, – лаконично сказал он, подхватывая мой чемодан.

И мы отправились на стоянку к его машине. Сев за руль, Юкио повернулся ко мне и тихо спросил:

– Ты привезла?

– Сувениры? – сделала я круглые наивные глаза. – Так кое-что для родных. Прикупила перед отъездом в дешевом магазине. Помнишь, есть там у вас такие «Все за 100 иен»? Так, пустячки, керамические пиалки тяван, куколок в национальной одежде, бумажные веера. А тебе тоже что-нибудь было нужно? Я не знала.

Я увидела, как заходили желваки на его впалых щеках, но он сдержался.

– Да, чуть не забыла. Тору просил передать кое-что для тебя, – невозмутимо добавила я.

Юкио развернулся ко мне, но промолчал. Я достала из сумки сверток и протянула ему. Он взял и быстро убрал в карман пиджака.

– Куда тебя отвезти? – более спокойно спросил он.

– На Казанский вокзал, – ответила я. – Хочу сегодня же уехать домой.

– А ты…, – начал Юкио и замолчал.