Русская канарейка. Голос

Заспанный и встрепанный парнишка — один из племянников или сыновей хозяина — принес им кофе наконец. И пока он расставлял чашки, Натан тем же ровным будничным тоном сокрушался, что вот зонт забыли в поезде, а это трагедия: где его тут купишь? (И правда: где ты в Париже отыщешь зонтик?)

Когда парнишка скрылся за дверью в кухонный отсек, Натан продолжал через запятую после трагедии с зонтиком:

— Но в Лондоне Казах всплывает самым надежным — матримониальным — путем. Женится на разведенной жене одного из тех бизнесменов, которые в свое время быстро разобрались с бесхозным добром распавшегося Союза, хапнули и разумно укрылись за стенами британского правосудия. Какая-то Елена, и черт с ней. Впрочем, вполне возможно, эта дама тоже не чужда кое-каким серьезным структурам. Разведясь с бизнесменом, унесла в клюве неплохой особнячок в Ноттинг-Хилле: ничего особенного, но row house, три этажа, позади уютный дворик с качелями, все как полагается… Там они и живут по сей день. Казах достаточно умен и осторожен, чтобы не афишировать всего капитала. Молодец, не полез в какой-нибудь загородный замок, во дворец в Белгравии или в Челси… Но — ты следишь за развитием трех линий? Где мы оставили Крушевича? У разворошенного перестройкой ядерного хозяйства? Как раз тогда, когда появились отличные возможности для контрабанды урана и прочего атомного добра. Так вот: нет никаких данных о том, что Андрей Крушевич был связан с КГБ — хотя такая заметная фигура в Семипалатинске… ясно, что за ним аккуратно приглядывали. И все-таки данных нет. Но как раз в эти годы — в начале девяностых — Бахрам Махдави, там, у себя, удачно вписывается в некий политический альянс и всплывает в самых верхах армейской элиты. Он вытаскивает Казаха, создает ему легенду и обеспечивает делом — помогает открыть крупную фирму по продаже иранских ковров. Разъезжай себе по миру, открывай филиалы в любом месте — почтенный, международный, изысканный бизнес…

— Классическая подставная фирма, — продолжил Леон тем же тоном, — через которую за все эти годы переправлено и продано оружия на десяток региональных войн…

— Именно. Перечень сделок, провернутых этой святой троицей, поверь мне, — поэма: срочные поставки оружия, долгосрочные сделки, участие в транснациональных корпорациях, сотни миллионов комиссионных, выплаченных правительствам нескольких стран, секретные счета в небольших семейных банках в Цюрихе и в Лозанне… — Он перевел дух, неторопливо допил свой кофе. — Но мы не можем гоняться за всеми на свете подставными фирмами. Нас интересуют наши ближние войны и то оружие, что идет в подпол к нашим соседушкам — «Хизбалле», ХАМАСу… Нас волнует, что творится за забором. Например: в любой момент Иран может ссудить «Хизбалле» «грязную бомбу» прямо из белых ручек Крушевича через ковровую фирму Казаха…

Натан вздохнул и задумчиво покрутил в руках пустую чашку из-под кофе, разглядывая ее донце, точно собирался гадать на гуще.

— Раньше для бодрости мне довольно было трех чашек в день, — усмехнувшись, заметил он. — Теперь могу заливать в себя литрами, и только спать от него тянет… Так вот: поначалу мушкетеры действовали не слишком удачно: несколько попыток контрабанды радиоактивных веществ провалились — в прессе мелькали невнятные сообщения, и как-то странно и сразу все гасло. Провалилась попытка подкупа казахстанских властей — речь шла о полутора тысячах тонн урана. Может, поэтому в двухтысячном году Крушевич перебрался к нам — видимо, полагал, что у нас то ли уютнее, то ли безопаснее…

— …Или полезнее, судя по удачной афере с фирмой Иммануэля.

— Да, тут они порезвились у нас под носом в свое удовольствие. Кстати, у тех беспилотников, что «Хизбалла» запускала из Бинт-Джбейль, подозрительно знакомые камеры и система управления… В общем, тут есть чем заняться, что послушать; без работы наши ребята не останутся. Но главное, есть все основания думать, — медленно проговорил Натан, тщательно подбирая слова, — что в ближайшие месяцы они готовят поставку серьезной начинки для «грязнули». Вот только откуда они ее доставят в Бейрут, пока неясно. Где тот порт, та укромная гавань, та романтическая бухточка и та мирная яхта какого-нибудь почтенного бизнесмена…

Вдруг он закашлялся и, пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу рубашки, долго путался пальцами в петельке, пока не расстегнул. Успокоился, высморкался, аккуратно отодвинул от себя пустую чашку.

— Самый темный силуэт в этом деле… как думаешь, кто?

— Сынок, — мгновенно отозвался Леон.

— Верно! — с удовольствием воскликнул Натан. — Соображаешь, ингелэ манс! Шаули, он соображает, наш Кенарь, а?! Сын Казаха, он же племянник Бахрама. Гюнтер — и это, в сущности, все, что пока нам известно. Абсолютная тень, гениальный конспиратор — все в ореоле секретности. Мы даже не знаем, как он выглядит. Вернее, знаем несколько абсолютно разных его описаний, до анекдота: в одном случае — татуировка на правой кисти, в другом — никакой татуировки. Большую часть жизни Гюнтер провел у дяди, вернее, курсируя между дядиным домом в богатом пригороде Тегерана и отцовской семьей — к тому времени Казах женился, и большой теплоты в отношениях мачехи и пасынка не наблюдается. Так что главная фигура в этом пазле — дядя Бахрам. Тут иранские дела, персидская нота… Узор персидского ковра. Парень, конечно, с младых ногтей посвящен делу. Полагаю, у него есть и имя соответствующее, и паспортов предостаточно. Дядя — это уже ясно — целенаправленно готовил Гюнтера по своему ведомству. Шаули считает… — Натан кивнул: — …Шаули?

Тот спокойно отозвался:

— Уверен, что Гюнтер и есть тот секретный координатор по связям КСИРа с «Хизбаллой», который нас давно интересует.

Вновь к ним подошел парнишка-официант, осведомился, не нужно ли чего принести. Натан попросил очередную чашку кофе, а Шаули, который всегда и в любое время суток был «не прочь перекусить», заказал сэндвич с тунцом.

— Но тебя все это уже не касается, — решительно заявил Натан, когда отошел официант. — Повторяю: мы тебе очень признательны. А дальше тебе даже задумываться об этом не стоит. И вот что, ингелэ манс… — Он положил тяжелую ладонь на столик, ставший от этого еще миниатюрнее, — я хочу, чтобы ты почувствовал себя свободным, наконец. Совершенно свободным. Я дал слово и себе, и Магде, что это дело будет последним, с чем мы к тебе обратились. Ты и так много сделал для нас. Знаю, ты и слышать не захочешь, но… поверь, мы найдем случай отблагодарить тебя как следует. И довольно, и хватит!

Хм. Трогательный и для Натана необычно пылкий монолог. Ария Индийского гостя. Неужто и вправду прощается?.. Неужто и вправду отпустят?.. Даже грустно: куда я дену паспорт Ариадны Арнольдовны фон (!) Шнеллер? А седой паричок? Пойду в нем на прием куда-нибудь — в российское посольство, например?..

Он искоса глянул на Натана: что это — усталость? Сочувствие к замордованному спецслужбами артисту? Или просто рокировка в шахматной партии?

Через минуту выяснилось: рокировка. Поднявшись из-за столика и выяснив у официанта, где туалет, Натан вдруг повернулся к Шаули, который с аппетитом молча доедал свой сэндвич, будто полтора часа назад не слопал на кухне у Леона целых шесть гренок с сыром, и сухо проговорил:

— У меня — всё. Может, у тебя есть к нему какие-то вопросы, Шаули?

И неторопливо, слегка прихрамывая, двинулся к двери с картинкой, изображавшей хлыща в котелке и с тросточкой.

Не успел Леон опешить от этого служебного преображения (какие такие вопросы, черт подери, — после всего, что он им сообщил, да после этого оперного прощания — что за тон, что за два следователя?!), как увидел скромненько выложенную на стол фотографию Айи, крупный план. Она стоит в полупрофиль, что-то там кому-то объясняя, наверняка на какой-то выставке — возможно, и на своей. Слегка растрепанные вьющиеся волосы до плеч, каких он у нее не видел. Прямой взгляд, напряженно выуживающий смысл из движения губ собеседника.

Прихватив фотографию, Шаули пересел напротив, на место Натана. Совершенно непроницаемое, совершенно безразличное лицо; то есть плохо дело.

— У меня-то что… вопросов, собственно, немного, — с ленцой проговорил Шаули, дожевывая последний кусок. На Леона глаз не поднимал (плохо! совсем плохо!). Лишь на фото кивнул: — Ты эту девушку, Кенарь… встречал где-нибудь?

— Не помню, — вызывающе холодно ответил тот.

— С твоей-то памятью на лица? Не смеши меня.

— Ну, возможно, какое-то беглое знакомство… из тех, что забываются через минуту.

Шаули перевел на фотографию печальный взгляд. Так смотрел Аврам, когда Владка выступала перед ним с очередной своей идиотской историей.

— Лицо хорошее, — сказал он, помолчав. — Необычное. Нет, через минуту не забудется… — И, подняв на Леона глаза, сумрачно, мягко, сочувственно спросил: — И не забылось, а?

Неторопливо достал из внутреннего кармана плаща другую фотографию, при взгляде на которую Леона захлестнуло бешенство: лицо Айи в тот момент, когда, прощаясь в аэропорту, она бросилась ему на шею. Ракурс: его затылок, ее голова у него на плече: зажмуренные глаза, крепко сжатые губы, чтобы не заплакать. Две бритых головы. Прощание двух беспризорников.

— Красивая девушка, хотя волосы идут ей больше, — так же мягко добавил Шаули. — И жаль, что глухая.

Уже всё знают, уже всё разнюхали. С-суки!.. А на что ты, собственно, надеялся? «Контора веников не вяжет — контора делает гробы».

— Вы следили за мной! — процедил Леон, бледный от ярости.

— Мы просто тебя проводили, дурак, — поправил Шаули. — Заботясь о твоей безопасности.

Несколько мгновений они сидели, молча глядя друг другу в глаза. Наконец Леон перевел дыхание и проговорил: