Русская канарейка. Трилогия в одном томе

Ну что ж… Видимо, настало время ехать к отцу.

Ей давно осточертел этот ширпотребный занюханный рай, этот город, где шикарные небоскребы существуют рядом с грязными двориками; где голозадые дети гоняют кур, а улицы и переулки секс-индустрии занимают пространство, равное какому-нибудь предместью Парижа. Надоели паршивые лысые собаки на пустырях, похожие на крыс-выродков, дикая влажность и запах канализации из решетчатых люков вдоль дорог, уличные забегаловки – брезентовый полог на двух столбах, все эти мотобайки с шарабанами, вонючие каналы, оголтелые туристы… В самом деле, пора было уезжать.

Но случайно оказавшись в вестибюле отеля «Континент», она по какому-то наитию свернула в боковой – служебный – коридор, прошла его до конца и заглянула в открытую дверь офиса главного администратора. Встретившись глазами с плотным человечком за огромным письменным столом, улыбнулась, заговорила, вошла. И после пяти минут разговора на английском («А какой еще язык ты знаешь? Русский – это хорошо, у нас много русских туристов») он просто и без всяких оговорок взял ее на работу до… и скромно отвел глаза от ее живота: «Как получится».

– Тебе будет удобно сюда добираться? – спросил, все так же деликатно обегая взглядом ее фигуру. – Где ты живешь?

– Сейчас нигде, – честно ответила она. И он (невероятная служебная отвага!) написал записку к дежурной по пятому этажу: там в бельевой подсобке в закуте коридора вполне помещалась раскладушка.

Но зато уж и работать пришлось с утра до ночи, не считаное время. Она и не считала – не посмела, при такой-то удаче. Ноги вот только опухали к концу смены, и остобрыдли бутерброды, которые на всякий пожарный она держала в ящике под мраморной полкой ресепшн.

Почти все деньги она пересылала на адрес Филиппа, сказала же – я отработаю (суеверно считала, что с Леоном все будет хорошо, пока у него есть куда вернуться).

Первый перевод Филипп отослал обратно, написав Айе возмущенное и строгое письмо. Но когда она упрямо пульнула назад ту же скромную сумму, он, отругавшись и покорно вздохнув, прекратил «этот матч»; стал просто вкладывать деньги на банковский счет Леона – такой вот круговорот бабла в природе.

Оформив и поселив суматошную семью израильтян, она вызвонила сменщика и, едва живая, понеслась в свою подсобку (задыхалась, хотя не по лестнице же поднималась, а в лифте!); там снова открыла ноутбук и впилась в заветный абзац новостей. Сидела с успокаивающей ладонью на животе и другой ладонью – на колотящемся сердце, без конца перечитывая, вызубривая текст, вымаливая с экрана, выколдовывая, впивая по глоточку смысл каждого слова в коротеньком сообщении «о начале секретных контактов между…», мысленно шарахаясь между странами, разведками, организациями, дипломатами и теплым беспокойным грузом собственной утробы, пытаясь понять, как ей действовать сейчас, куда ехать, в какие ломиться двери?.. И оборвала себя: дура! Куда – ломиться?! Ясно ж тебе сказано: переговоры сек-рет-ные!

…Ничего не надумала, заснула там же, над компьютером, поставленным на круглую бельевую корзину с банными халатами. А проснувшись, заказала по Интернету билет с пересадкой до Алма-Аты: «Езжай к отцу, я найду тебя там непременно».

* * *

По утрам, до лекций в университете, Илья Константинович всегда проводил час-другой в «лаборатории» в подвале. Там всегда было чем заняться: поменять газетную подстилку в клетках, завести фонограмму для молодежи или поставить кенаря-учителя; глянуть, какой помет, нет ли у кого поноса, не посыпались ли перья у кого-то из взрослых кенарей. Опять же, обыденная забота – заменить минералку в спецкормушке: крупный песок с толченой ракушкой и толченой яичной скорлупой.

Но главное: в период обучения молодых самцов он ежедневно прослушивал их, каждого по отдельности, и если выявлял диссонансы в песне, изолировал таких от «народа». Случалось и наоборот – изолировать именно того, кто начинал удивлять настолько неожиданными коленами, что возникала необходимость сохранить уникальную песню. Как правило, подобные таланты проявлялись в потомстве Желтухина.

И каждый день приносил что-то новое.

Это утро он, как обычно, посвятил научным интересам: отсидел у компьютера, редактируя свои вставки в совместную с одним молодым нейробиологом статью «О результатах исследований функций новых нейронов в мозге канарейки». В последние годы Илья Константинович все серьезнее занимался нейрогенезом – изучением нервных центров, управляющих пением кенаря.

Закрыв файл, потянулся и сделал несколько жизненно важных упражнений: повращал глазами, размял уставшую поясницу и, напрягая икры, раза два привстал и рухнул обратно в кресло – прочел недавно очень полезное исследование «Как не умереть за компьютером».

Сняв с полки плетеную корзину с мелочовкой, выудил оттуда пинцет, пару мешочков минералки…

…и в этот миг измученный голос Айи произнес над его плечом:

– Папа…

Илья вскочил, как подкинуло его, хотя понятно же, что показалось, показалось! Вот обернулся – и где она? Но он бросил на стол все, что держал в руках, просто вывалилось все разом! – и обмершими губами приговаривая «боже мой, боже», рванул к лестнице – наверх, на веранду, во двор, на улицу…

Она уже выкарабкалась из такси – тяжелая, вся какая-то набухшая и больная, с бело-мучным казахским лицом. Подняла голову на онемевшего отца, сказала:

– Заплати, пожалуйста, у меня ни копейки, все на билет ушло… папа…

И он бросился к ней, к ее животу, к милому опухшему лицу (Гуля, Гуля!), осторожно обнял…

– Я так устала, папа… – выдохнула она.

И он все повторял как заведенный свое «боже-боже», пока метался на кухню за портмоне, вначале не нашел его (оказалось, – в кармане пиджака, а там единственная крупная купюра… да не важно! – и рукой таксисту: «Неважно, неважно, бери-уезжай!»).

– Ну, спасибо, мужик… – обескураженно произнес водила, трогая и головой покрутив на радостях.

Они опять осторожно обнялись, и он повел ее, лишь на мгновение спохватившись:

– А вещи?! – и вновь лишь рукой махнул: какие там вещи, все спустила, все! Только живот ее перед глазами маячит; заповедный живот с дорогим птенцом.

Она выглядела такой больной – как обычно бывало перед ее уходами в темные воды бездонного сна. Ступала медленно, покачиваясь, как грузовая баржа, входящая в гавань. И снова, едва слышным шелестом:

– Я так устала, папа…

– Покушать… и чай горячий, – бормотал он, укладывая дочь, поднимая обе ее тяжелых ноги на родимый «рыдван», дяди-Колино наследство… Да удобно ли ей будет на нем сейчас?! Господи, о чем я думаю, купим, все купим! Новую тахту им купим…

Он укрыл Айю теплым пледом, готовый уже бежать-догревать чайник, что-то быстро, и бурно, и убежденно повторяя – не мог уняться, говорил и говорил, чтобы не расплакаться.

Она бормотала из последних сил: