Русская комедия

ХИМИКАТОВ. Формулирую чеканно: зрительские массы — главное действующее лицо нашего спектакля, движущая сила нашей истории… В скобках — сценической.

ВСЕ ВЧЕТВЕРОМ. Браво! Браво! Бра-ви-сси-мо!

Под сводами раздается: «Э-э-э…»

СТЕКЛОТАРОВ (в зал). Слышите? Вредители напоминают: по Гоголю осталась заключительная сцена.

СВЕРЧКОВ. Гоголевские рукинструк помню наизусть со студенческой скамьи: «Особое внимание следует обратить на последнюю сцену. Последнее слово должно произвести электрическое потрясение».

СТЕКЛОТАРОВ. До самых пяточных шпор. (Потопал ногами.) Хоть плачь, хоть пляши вскачь. Но без потрясений никак нельзя.

СВЕРЧКОВ (в зал). Да ничего особенного. Милые дамы и лихие гусары! Согласно классической традиции нам с вами надлежит дать ответ на вечные российские вопросы: кто виноват? что делать? над кем смеемся?

СТЕКЛОТАРОВ. Первое, второе, третье. Фирменный комплексный обед.

СВЕРЧКОВ. Всего-навсего.

СТЕКЛОТАРОВ. Сначала борщ по-украински. А ну, кто у нас тут бе-е-е? Ну которому рога отпускают без очереди и бесплатно.

МИЗИНЧИКОВА. Козел отпущения.

СВЕРЧКОВ. По-гоголевски это звучит так: «Кто первый сказал „э“?»

Под сводами звучит: «Э-э-э…»

СТЕКЛОТАРОВ. Во-во! Помните? Надо было включить музыку, а у них заэ-э-эло… Значит, заварушку начали наши вредители. В смысле — рабкласс.

СВЕРЧКОВ. Точно! (За кулисы.) Это ты, гегемон, все время возникал: э, э, э! Разве не так? Поклянись бутылкой! Клянешься? Ну тогда извини…

СТЕКЛОТАРОВ (вспоминает). Я говорю: «Дайте музыку!» — и вдруг выбегает Офелия: «Э!» И вы, Гамлет. И Яго туда же… Значит, вы втроем и заварили кашу.

МИЗИНЧИКОВА (сердится). Вот старческая тугоухость! Совсем не слышите? У меня же — мариинское сопрано! Причем лирическое. Даже тогда, когда кричу на своих мужей.

СВЕРЧКОВ. У меня — лемешевский тенор. Даже после астраханского ерша.

ХИМИКАТОВ. У маэстро Химикатов — шаляпинский бас. Даже когда он глотает шпаги и дышит пламенем.

«Э-э-э…»

СТЕКЛОТАРОВ. Я — рец! Это всё, конечно же, галерка набедокурила. Там же молодежь, она любит эти… как их… от слова «два с минусом»… нет, даже от слова «кол»…

МИЗИНЧИКОВА. Приколы.

СВЕРЧКОВ. Признавайся, галерка: э-э-это ты прикалывалась? (Прислушивается.) Нет, галерка не колется.

СТЕКЛОТАРОВ. Товарищи ветераны! Может, кто из вас э-э-эхнул? Нечаянно. Тогда всё на гастрит и колит спишем. А то и жабу можно козлом сделать…

СВЕРЧКОВ (в своем тоне). Чего маемся? Давайте вызовем собаку-ищейку.

ХИМИКАТОВ. Анти! В нашей великой державе ответ на вопрос «кто виноват?» всегда искали не овчарки и бульдоги, а великие умы.

«Э-э-э…»

СТЕКЛОТАРОВ. Ну кому же рога и копыта приделать? Кто крайний?

ХИМИКАТОВ. Предлагаю ответ на данный вопрос перенести. В интригу.

СТЕКЛОТАРОВ. Разве мы еще не все интриги разыграли?

ХИМИКАТОВ. Вижу образ танцующего верблюда. Это означает, что под самый занавес нас ожидает какая-то специнтрига. Алле!

СТЕКЛОТАРОВ. А книга жалоб под замком! Подаем макароны по-флотски. В смысле — второй извечный российский вопрос: что делать?

СВЕРЧКОВ. На него во времена оны взялся ответить сам Николай Васильевич Гоголь. Цитирую его комментарий к «Ревизору»: «Надо сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, во внутреннем нашем душевном городе. А не то придет совсем другой ревизор».

МИЗИНЧИКОВА. «А не то…» Ох и строг наш Николай Васильевич!

СТЕКЛОТАРОВ. Строже некуда. Ну какая такая может быть ревизовка во внутреннем душевном городе? Там у нас разве тоже гастрит-колит и привычные вывихи?

МИЗИНЧИКОВА. Не первый раз замужем, но… в душу к себе никогда не заглядывала.

СВЕРЧКОВ. После гималайского медведя, после уссурийского тигра, ну и еще когда русалочки на дно утащат… случается зюйд-вест. Или норд-ост. Но это в голове. А в душе — всегда тишь и гладь.

ХИМИКАТОВ (как всегда патетически). Смотрю на партнеров, смотрю в зал. Все вы такие добрые и милые. Один я злодей. Но сальто-мортале, то бишь диалектика! Если копнуть на глубину души, то вдруг окажется наоборот. Один я — добряк и миляга, а все вы — злодеи… Курьез, анекдот, анти! И главное — зачем тогда вопрос «что делать»? Тут уж ничего не поделаешь.

СТЕКЛОТАРОВ. Гжа публика, она же — тов! Подскажи что-нибудь насчет ревизовки во внутреннем душевном городе. Как вы ее делаете там, в миру, после своих грандиозных исторических спектаклей?

МИЗИНЧИКОВА. Читаю по глазам… (Всматривается, пожимает плечами.) Зал делает большие глаза: дескать, что за новости? (Обращается к публике.) Дорогие современники! Но ведь это не мы про ревизовку придумали. Сам Николай Васильевич… (Комментирует реакцию зала.) Теперь глаза почему-то забегали. Вон как бегают!

СВЕРЧКОВ. Не догоняете? Попробуем по ушам… (Смотрит в зал, комментирует.) Уши торчат, краснеют, вянут, но… про ревизовку ничего слышать не хотят.

ХИМИКАТОВ. Читаю мысли на расстоянии. Анкор! Еще анкор! Нет. Мысль о ревизии своей души не улавливается в широких массах даже на линии горизонта.

СТЕКЛОТАРОВ. Но… что делать?

ХИМИКАТОВ. Ответ на данный животрепещущий вопрос предлагаю перенести в интригу под занавес.

СТЕКЛОТАРОВ. Уговорили. Подаем третье блюдо. Извечный вопрос: над кем смеемся?

СВЕРЧКОВ. Цитирую гоголевские мукнаук: «Над собой смеемся». Причем: «Смех сквозь слезы!»

СТЕКЛОТАРОВ. Отменный десерт. Прямо халва, козинак, ватрушки с ягодой бузина. Лично мне такие лакомства противопоказаны. У меня гастрит, колит, рефлюкс эзофагит.

ХИМИКАТОВ. Наш ответ на извечный вопрос «над кем смеемся?» переносится в интригу под занавес.

СТЕКЛОТАРОВ. Соблазнили, но… Но занавес уже пора давать. Когда же она будет, заключительная интрига?

«Э-э-э!»

ХИМИКАТОВ. Так вот же она! Интрига по Гоголю. С самого начала идет и продолжается.

СТЕКЛОТАРОВ. «Другой ревизор?» Так ведь мы таких ревизоров во всех трех действиях уже встречали!

СВЕРЧКОВ. И хлебом, и солью, и грандиозными унитазными экспериментами. Даешь революцию-разруху! План-показуху! Демократию-бормотуху! Сдуру. На дурака. До одури.