Русская красавица. Напоследок
Шрифт:
Скажите, это ничего, что я в тридцать, и уже о старости? Это со всеми так, или у меня что-то не так? Ой, да знаю, знаю, что давно не влюблялась. Уже целых два месяца! Но не повод это в хандру впадать, правда? Может, дело и впрямь в возрасте…
– Ну, знаешь ли! – маман все еще негодует по поводу моего недовольства и ни в какую не признает своей вины. Прям как я полчаса назад не признавала своей перед Лиличкой. Впрочем, нет, не также. Я-то ведь действительно была невиновна! – То есть, конечно, принцип «я тебя породил, я тебя и убью» мне достаточно близок, – продолжает маман. – Но вот другим, чтобы не случилось, убить не позволю!
– Ну, сколько тебя раз повторять: со мной все было в порядке! Никто меня не обижал и засылать за мной ребят с автоматами совершенно не нужно было. А если
– А так могла пострадать ты! – маман, словно танк, прет напролом и гнет свою линию. – Нет, ну а как я еще должна была поступить? Сначала ты ведешь себя как-то странно. Приезжаешь – и сразу прятаться. Жить в обжитых уютных местах отказываемся, работу себе в совершенно другой отрасли находишь, со мной о прожитых в другой стране месяцах говорить отказываешься… Видно же, что сначала бегством спасалась, а теперь, выждав положенный для страстей срок, решила вернуться, но все равно на поверхность пока показываться опасаешься. Особенно это ясно стала, когда твои полудурки справки о тебе навести попытались. Да еще как! Развязно, самоуверенно! Фу, шваль… Разумеется, я наняла человека, чтобы следил за тобой. И естественно, когда он сообщил, что ты с этим своим Геннадием на всю улицу разругавшись, вынуждена была сесть в Джип и поехать куда-то… Короче, материнское сердце решило действовать. Зря, что ли, охранники мои офисные свой хлеб едят? Не зря ж я их начальнику регулярно взносы перечисляю…
– Геннадий тоже перечисляет, и тоже регулярно, – уже без особой надежды что-либо доказать, бормочу я. – Могла выйти серьезная потасовка. Тебе повезло, что Геннадий с Лилией попросту растерялись и не стали пытаться меня вызволить. И в милицию, кстати, не заявили, а могли!
– Ты так говоришь, будто они друзья… Прямо изволновались из-за тебя все…
– Так ведь и впрямь друзья, – вру я, давно и окончательно решив ни за что не создавать маман плацдармов для излишнего беспокойства. – А ругались мы в шутку. Генка игрушечные наручники на бывшего одноклассника нацепил, а мы с этим несчастным пострадавшим думали, что кандалы всмаделишние. А справки он наводил, потому что хотел меня видеть. А я – не хотела, устала как-то от людей, общества, беспробудного застолья и пустого веселья… А уезжала на полгода вовсе не в качестве бегства. Скажи, ты бы не уехала, если бы можно было полгода в Крыму провести?
– «Нет войны – я все приму! Ссылку, каторгу, тюрьму… Но желательно в июле! И желательно в Крыму!» – цитирует Филатова маман и, кажется, немного успокаивается. По крайней мере, немедленно стребовать с меня информацию не пытается. Отчасти ее убедил мой довольно мирный разговор с Лиличкой.
Сориентировавшись, кто и зачем меня похитил, Первым делом я высказала маман все, что думала о таком наглом вмешательстве в мою жизнь. Вторым – позвонила Лиличке на сотовый и не без злорадства сообщила, что ее агрессивный взгляд моя охрана по ошибке приняла за попытки нападения и переусердствовала в страховании.
– Еще раз? – Лиличка с трудом переваривала услышанное. – Повтори?
– Да ладно, второй раз я так красиво не сформулирую, – добродушно отмахиваюсь я. – Просто звоню сказать, что со мной все в порядке.
– Правда? – Лиличка поразила меня искренними нотками беспокойства в голосе. Понимаю, почему она расстраивается. Обидно, когда заготовленную тебе жертву забирает кто-то другой. – Сафо, ну-ка скажи, как называла себя та Марина, что сидела в тюрьме? Если тебя держат насильно, скажи неправильно…
– Рина! – хохочу я.
Кажется, Лиличка и впрямь думает, что меня похители и теперь угрожают. Нет, все-таки странные у меня недоброжелатели. Вроде бы как враги, но если кто чужой обидит – страшно будут волноваться и в конечном итоге, голову этому чужому разнесут. Они враги, конечно, но при этом – страшные собственники. Я ИХ жертва, и ни от кого другого обиды в мой адрес они терпеть не будут. Смешно выходит…
– Она называла себя Рина. – успокаиваю Лиличку. – Только проверка у тебя глупая – похитители, если бы таковые имелись, могли читать мою книгу. Ведь так?
– Так, – понуро соглашается Лиличка. Я еще раз заверяю, что со мной все в порядке,
и жму отбой, предварительно очень вежливо, но упрямо, отказавшись от Лиличкиных приглашений продолжить наше с ней и Рыбкой заседание.Окончательно примириться с маман соглашаюсь только получив обещание немедленно прекратить «эти фокусы».
– Ну что за неприглядные методы?! – отчитываю я, подмечая, что у меня прямо день нотаций какой-то. Воспитываю и воспитываю… Прямо моралистка-гигантоманка какая-то! – Требую соблюдения всех моих прав и возврата мне утерянной свободы разврата!
Больше всего, разумеется, возмущает «хвост». То есть вот уже месяц, как я нахожусь под наблюдением! Немыслимо! Хорошо, что ничего такого, о чем родительской душе знать не положено, я за это время не вытворила. А ведь могла! Ведь и сама приглашала – понравившийся тип не пришел тогда просто потому, что внезапно был вызван на работу. И пару раз приглашали – но все не те, потому я отказывалась… Никогда не посвящала маман в свою личную жизнь и очень не хотела бы делать это впредь. А ведь попадись «хвосту» под наблюдаемый период хоть что-то из этой области, от вопросов маман было бы потом не отделаться…
– Ты невыносима! – сообщает маман вместо заслуженных похвал в адрес моих педагогических способностей. – Еще подписку о невмешательстве с меня возьми!
Идея эта мне страшно нравится. В результате – мы с маман довольно крепко напиваемся, клянемся друг другу в вечной любви и преданности и, в качестве полной капитуляции друг перед другом пишем две расписки. Маман – клятву о невмешателсьтве в мою жизнь: «Не вмешиваюсь, пока не позовут. Исключение – случай, когда позвать не могут из-за тяжелого сотояния…» Я – обещание никогда больше столько не пить: «Каюсь и не собираюсь впредь пить столько. Не собираюсь и не буду. Честно.» Обе мы внезапно проявляем дюжий талант к аферизму, намеренно выдумывая двоякие формулировочки. Маман под свое/мое «тяжелое состояние» может подогнать все, что угодно, вплоть до моего мрачного настроения. И скажет потом: «Я вмешалась и перебила тут всех, потому, что ты была слишком угрюма и молчалива. В таком состоянии ты просить о помощи не могла, а я уверенна была, что тебя нужно спасать». Моя лазейка была более наглой: на будущих посиделках я вполне могла пить больше, чем сегодня. И договора это бы не нарушило. Я ведь обещала «не пить столько». Вот ровно «столько» и не буду…
К счастью, обе мы разгадали хитрости друг дружки, уже разъехавшись и предъявлять вслух взаимные претензии не стали. Кто знает, к чему привели бы попытки сформулировать условия жестче. Может, мы до сих пор сидели бы над расписками.
Попав домой, я плюхнулась в кресло в прихожей и… заснула. Входную дверь захлопнул таксист, вызванный маман. Вероятно, получил ЦУ проводить меня до самой квартиры.
/Если в нужное время, в нужном месте…/ – снова надрывается будильник. Подскакиваю, как ужаленная. Ну уж нет! Повтора вчерашнего дня я просто не переживу! Никаких пророчеств! Вчера, засыпая, я центру ничего не заказывала, а значит, санкций на предсказания у него нет! Плетусь за пультом, вяло удивляюсь, отчего это запраграмированный на проигрывание случайной композиции, центр второе утро подряд выдает одну и ту же песню… Вырубаю этот паршивый рэп… И лишь потом обнаруживаю, как мне хреново. И физически, и морально. И внутри и снаружи. Видимо, по инерции, еще считая, что могу двигаться, подползаю к окну. Хватаю швабру, распахиваю форточку.
Нет, не издевайтесь – не для экстренного вылета. Просто в этой съемной полуподвальной комнатушке очень высокие потолки, и до форточки можно достать только с помощью специальных приспособлений. Впрочем, это как посмотреть. Если изнутри – то высокие, а если снаружи – то как раз именно с форточки мое жилище начинает возвышаться над уровнем моря… Тьфу, над асфальтом тротуара, я хотела сказать… Бывают состояния, когда заплетается язык, а бывает еще хуже – заплетаются мысли…
Приземляюсь в покрытое пледом кресло – как единственная классическая мебель в комнате, оно стоит у меня на почетном месте в центре комнаты. Несколько минут отдыхаю, собираясь с силами. Морозный свежий воздух шаманит на славу. Голова немного успокаивается. Нет, ну нужно ж было так вчера, а!