Русская мечта

– Гриша, – попросил, – покорми немцев.

Сам, не оглядываясь, поднялся по берегу.

Бежал по безмолвной, хорошо знакомой улице – ранней, пустой, сонной.

Заорал безумный петух, беспокойно мыкнула в стойле корова. Потом сквозь тонкую пелену тумана Виталий различил впереди бетонную статую. В окне Чистяковых горел свет, это Виталию страшно не понравилось. «Пьет, гад, сманывает мою Катьку в Томск, – подумал о Павлике и кулаки злобно зачесались. – Сбежал с валютой. Отберу!»

Трава перед крылечком истоптана, у сарая разметано сено клочьями.

Виталий легко взбежал на низенькое крылечко, увидел, что дверь не заперта.

Ногой откинул дверь. Увидел керосиновую лампу. У стены, как после драки, перевернутый стул. За круглым столом, заставленным мутными бутылками и немудреной сельской закуской, сидел, неестественно покосившись, капитан Степа Карась. Деревянная нога отставлена, лицо перекошено. Двумя пальцами левой руки (другие отсутствовали) он, как крюком, ловко хватал и забрасывал в широко раскрытый перекосившийся от выпивки рот кислую капусту. Увидев Виталия, пододвинул стакан.

– А где?… – начал Виталий.

Уже увидел, что занавеска, закрывавшая вход в комнату Катерины, сорвана.

– Если ты про девку…

Коротко кивнул.

– Ушла.

– А Павлик?

– И он ушел.

– Куда можно уйти отсюда?

– От чего… Вот как правильней говорить… – капитан Карась был так пьян, что разговаривал почти разумно.

– Ну, от чего?

– От народного гнева.

Виталий сел верхом на стул и долго смотрел в пустые глаза Карася.

Одноногий капитан шумно жевал, сглатывал, хрипло дышал. Глаза его тоже были устремлены на Виталия, но взгляда не было. И удовольствия в глазах не было. Когда Виталий помахал перед глазами капитана рукой, ничего особенного в этих пустых глазах не отразилось.

– Куда ушли?

– В болота.

– Что пьешь?

– Водку.

– Где взял?

– У нас целых десять ящиков на борту.

– Зачем столько?

– Подарок пробудившемуся революционному народу.

– Это же паленая водка, – указал Виталий на чернильное клеймо «Эта водка настоящая». – Откуда?

– От Павлика Мельникова.

Так дошло до Виталия странное.

Дошло до него, что паленую водку подлый одноногий капитан Степа Карась доставлял в Благушино и в Рядновку вовсе не в первый раз. И всегда доставлял ее туда по тайному приказу Золотых Яиц. А что ты, Виталька, ничего об этом не знаешь, сказал Карась, так это твои проблемы. Доставляемая водка имела всегда абсолютно целевое назначение – шла на поддержку энтузиазма революционно настроенных масс. Так что, бурлаков и скотников в Благушино и в Рядновке, с горечью понял Виталий, спаивал вовсе не какой-то там тайный конкурент, а сам Павлик. И добившись своего, пришел этой ночью на буксире в Рядновку, забрал Катьку, и исчезли они с непромокаемым мешком за спиной. Уж Катька знает дорогу.

– А где твои люди? – изумился Виталий.

– Экипаж отдыхает.

– Что ж ты, скотина? Как допустил, чтобы Катерину увели силой?

– Да ну, «увели»! – выпятил толстые губы Карась. – Смеялась громко. Вдвоем ушли. Эта девка как лешачиха. Знает свои болота.

Дальнейшую часть своих приключений Виталий потом рассказывал неохотно.

Будто бы попытался привести одноногого капитана в чувство, даже облил ледяной болотной водой, но Карася только вырвало. На все вопросы отвечал, что Катька в судовую роль не внесена, иначе спала бы на буксире. Так что ушла девка.

– Куда? – пытался дозваться Виталий.

– Подальше от народного гнева.

Высадив стакан водки, Виталий сел перед окном.

Фитиль в лампе нагорел, в избе темно, тяжко пахло керосином.

Теперь не оставалось сомнений, что Павлик давно вынашивал мысль уйти. Все наличные деньги немца прихватил с собой, обманул херра Цибеля. И Виталия обманул: Катерину прихватил с собой. Катька дура, конечно, но насильно увести такую невозможно. Значит, уговорил. Всех кинул.

Бунт…

Деньги…

Катерина…

Огненная вода…

Виталий чувствовал, что сходит с ума.

Лампа почти погасла, когда на реке послышался рокот мотора.

Рокот приблизился, раздались голоса. «Да у Гришки они, – расслышал Виталий злой голос деда Егора. – Раз ушли на его лодке, значит, у него сидят, у Зазебаева. Ишь, как несет деревянным маслом. Идем все к Гришке».

«Да ну, дед, ты совсем никакой, – сказал кто-то. – Иди отдохни. Утром поднимем».

«Ну ладно, – согласился Чистяков. – Только буксир Карася осмотрите».

Загасив лампу, Виталий встал у косяка. Когда дед Егор, вздыхая, открыл дверь, рванул старика, зажал ладонью противный революционный рот.

– Молчи, дурак старый!

– Молчу, молчу.

– С бунтовщиками приплыл?

– С комитетом, – жалко ответил дед. Наверное, ударился головой о стену.

– Собирай продукты, спички, сухой спирт. Все, что обычно берешь на болота. Доходит? Жратву бери. Выходим через пять минут, пока твои люди шарятся на буксире.

– Да куда выходим?

– Катерину искать.

– Как Катерину?

– Увел ее Золотые Яйца.

– Ох, подниму народ. Порвут в клочья.

– Сам порву, – коротко пообещал Виталий.

Будто бы дед поднялся, побросал в рюкзак нужные вещи, продукты, сунул за голенище нож, похожий на сапожный и нехорошо сверкнувший в слабом утреннем свете. Сказал:

– Догоним…

Предупредил:

– Яйца Павлику отрежу сам.

Дед Егор потом сам рассказал о тех ужасных болотных блужданиях. Колотовкин не любил вспоминать. Будто бы сутки бродили по кочкарникам, проваливались в ледяную трясину, отогревались на сухих гривках. Чешуйки ряски налипали на сапоги, как крошечные зеленые медальки.

«Чего ты все крутишь? Чего ты все крутишь?»

«Прямо здесь не пройдешь».

«Но они-то прошли!»

«Не знаю».

На другой день сделали страшную находку.

На краю черного болотного «окна», взбаламученного, открытого, с разошедшейся в центре ряской, с обломанными жидкими кустами по краям, валялся намокший женский платок. В стороне – рукав мужской рубашки. Будто тянули и оторвали.

– Надо нырять.

Дед не ответил.

Дураку ясно, что нырять нет смысла.

Ледяная вода скрутит судорогами тело, не всплывешь. А водяной да невидимые подводные течения довершат дело.

– Молчи, старик, – повторял Виталий. – Молчи!

– А ты заставь меня замолчать, – странным голосом ответил ему дед Егор и потянул из-за голенища короткий нож. – Это ведь из-за таких, как ты, всю страну затянуло плесенью.

Приказал без всякой боязни:

– Идем. Хватит. Лучше тебе сидеть в тюрьму, здесь чем валяться с перерезанной глоткой. Хоть вместе утонули, – безнадежно покивал седой головой. – Тебя к ним не столкну.