Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Ситуация сознательно драматизируется писателем, его выживают из собственной квартиры шантажисты, и ему приходится стать бомжем. Не ясны и отношения с прежней женой, продолжающей любить его, ее характеристика дается достаточно подробно. Ее образ выстроен на антитезе, она совсем юная, но уже жена и мать со «старосветским укладом», ценившая «старомодный дом», окруженная мужем-банкиром, многочисленными родственниками, потакающими ее капризам, постоянно скучающая по нему и ищущая душевной и телесной близости («скучаю… родной…»), и в то же время не решающаяся уйти из семьи к возлюбленному, называющему ее «двоемужней».

Двойственность образа передается авторской рефлексией в форме многоголосия несобственно-прямой речи героев. Авторская интонация проникнута тонкой иронией, местами переходящей в сарказм, описания взаимоотношений и чувств возлюбленных отличает лиризм, иногда он соединяется с натурализмом. Смена тональностей позволяет говорить о повествовательной динамике. Интересна и сама структура романа, он начинается с «Пролога», где дается не начало развития сюжета, а его развязка, «финал»: влюбленные Миша и Саша наконец соединяются и истинная любовь торжествует. Одновременно формулируется авторская концепция произведения: «Пока любишь – плывешь».

Собственно повествование организуется из воспоминаний и размышлений героя. Как поток переживаний выстраиваются и следующие за прологом три части романа: «а он все вспоминал, вспоминал». Отдельные периоды жизни героя символически обозначаются в названиях частей: «Паспорт на предъявителя», «Ад по имени рай», «Любимый, замечательный». Сохраняя внутреннюю динамику, автор никак не называет главы.

Роман интересен многоуровневым дискурсом, в котором чередуется повествование от лица разных персонажей: то «последнего героя», то героини. Включены и элементы эпистолярного стиля, переписка героев (в том числе Михаила Шорникова с автором Кабаковым Александром Абрамовичем), откровенные монологи подруг героя, телефонные беседы героя с автором относительно дальнейшего развития сюжета, разговоры персонажей. А. Кабаков дает возможность «наконец, для полного прояснения всего случившегося, каждому высказаться». Смена повествователей в романе позволяет осветить одни и те же события с разных точек зрения, глубже раскрыть внутренний мир героев. Одновременно следует говорить об авторском многоголосии, усиливающем повествовательную динамику и обусловливающим многомотивность романа (доминантным является мотив падения).

Писатель психологически убедительно раскрывает причину падения («Главной, не подберу другого слова, предпосылкой моей гибели стало пьянство»), вписывая биографию героя в парадигму поколения шестидесятников, людей, переживших необходимость ухода в себя, в собственное творчество. В числе характеристик, данных герою Сашей в письме, усматривается близость толстовскому персонажу из «Живого трупа» (налицо та же попытка начать жизнь сначала): «Он твердо решил, что должен пропасть, опуститься, у него было такое предчувствие, и я не в состоянии с этим бороться, ты же знаешь, какой из меня борец. И кроме того, я не могу освободиться, семья – моя большая часть там».

На свою близость толстовскому персонажу из «Живого трупа» указывает и сам герой в переписке с автором: «Вы повествуете о нескольких летних днях и ночах, в продолжении которых я прощался со своей прежней жизнью – по преимуществу, с близкими приятельницами, – намереваясь начать жизнь новую, не то в чистой и единственной любви, не то, напротив, окончательно гибельную, опустившись на дно общества. (… ) Что ж, скажу я, и это может быть предметом литературы. Вот хотя бы «Живой труп» гр. Толстого».

А. Кабаков часто цитирует других авторов, обращается к мифам, вставляет в текст стихотворные строки, частушки, куски из произведений В. Аксенова, В. Попова, Н. Гоголя, Гёте, Данте, Л. Толстого, М. Булгакова. Герой «мирно беседует о некоторых экзистенциальных проблемах с Александром Сергеевичем». Все эти сложные дискурсивные уровни позволяют характеризовать повествование в романе как синтетическое. Эпилог романа вызывает прямые аналогии с романом М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Автор «отпускает» по просьбе Жени и других персонажей влюбленных Мишу и Сашу на свободу, дает им возможность соединиться: «– Да, да, будьте счастливы! Ох, бедные вы мои… Ну, идите. С Богом, ребята. С Богом».

Правда, наполнение мотива любви другое. Свои миссию и призвание герой и героиня видят в том, чтобы вернуть в мир, «где есть все, кроме настоящей страсти, кроме настоящей любви между настоящими мужчиной и женщиной», именно любовь и страсть, открыть людям глаза на их истинное предназначение. Концепт романа выражен в осознанном признании героя: «И все смыслы понял, и смысл всего, всю бессмысленность всего, что не любовь, и весь ее смысл – все понял, наконец» [55] .

55

Кабаков А. Последний герой. М., 1995. С. 226.

Поисками путей приобщения к вековечным ценностям, таким как семья, любовь, душа, покой, дружба, объясняется и сопряжение в романе конкретно-социального и онтологического планов, заявленная автором ориентация на диалог с культурным пространством. Дословная цитата строк «Подожди немного, отдохнешь и ты» из стихотворения «Горные вершины» И.В. Гёте, обращение к пушкинским строкам о «покое и воле» вносят в концептуальные мысли произведения доминантную идею о необходимости гармонии в душе человека, его «самостоянья».

Обилие рассуждений автора и его героев позволило Р. Арбитману сказать, что А. Кабаков использует прием, так называемой инъекции исповедальной прозы в триллер. Часто А. Кабакова относят к «постреалистам», или «новым реалистам». Действительно, как писателю ему свойственны конкретность описаний, использование множества временных и вещественных деталей, не исключающее возможностей использования интертекста, ремейков, обильного цитирования, осложненного повествования (отступлениями, снами, авторскими рассуждениями, иногда явно публицистического характера).

Герой романа становится собеседником автора, поэтому свои творческие принципы, воззрения на взаимоотношения с читателем автор излагает в беседах с персонажем, обвиняющим его в эпигонстве, «населении сочинения ангелами», в подражательстве В. Аксенову, «чуть ли не в плагиаторстве», в мистике и в излишнем натурализме: «…Выше всякой меры увлеклись мистикою, сверхъестественным в немецком духе, всяческим суеверием, годным разве что для детских сказок и интересным лишь навечно оставшимся в недорослях читателям довольно известного романа драматурга Булгакова. (…) И любой вам скажет, что всякая чертовщина – от бессилия, оттого, что сюжеты иссякли, что эпигонство в крови, что сели писать роман, а романа-то нету-с. (…) Роман «Ожог» небось читали, сударь? Писателя такого, Аксенова, знаете? Вот то-то и оно. Все оттуда».

В ответном письме Михаилу Шорникову автор полемически отстаивает свою точку зрения: «В любом вымысле всякая нечисть, любое волшебство и тому подобное обязательно присутствуют хотя бы в скрытом виде. Потому что без сверхъестественного вообще не существуют ни отношения персонажей, ни сюжетные события, ни даже самое простое».

Хотя в своих выступлениях сам А. Кабаков полагает, что придумать сегодня что-то новое трудно, речь скорее идет об аналогии, внешнем сходстве. Налицо и скрытая полемика с постмодернизмом, активно набиравшим силу в 1980-е годы, в котором цитатность является одним из свойств. Для самого Кабакова важнее не М. Булгаков, а Н. Гоголь, скрытые реминисценции с его творчеством действительно встречаем во всем творчестве писателя, тяготеющего к фантасмагорической составляющей. Интересна и отсылка на В. Аксенова, А. Кабаков называет его одним из своих учителей, ему близок и Ю. Трифонов с его вниманием к человеку, активным использованием подтекста.