Русская жизнь. Земство (апрель 2008)

Такая же аскеза возможна в делах общественных. Главным секретом солидарности является вот что: настоящая солидарность начинается там, где человеку становится наплевать на общественное мнение. Общественное мнение всегда пропитано низкими чувствами, оно всегда будет пытаться истолковать любой поступок как проявление глупости или корысти. Поступить иначе, например, сделать что-то в интересах общества - означает выступить против общества, оскорбить его чувства. Но и бросить ему вызов.

Это может проявиться в чем угодно. Например, человек, категорически не бросающий мусор под ноги, окурки кладущий исключительно в урну и так далее, поступает в каком-то смысле антиобщественно. Он отказывается вести себя так, как другие.

Если же он еще и уберет мусор хотя бы возле своей двери или вкрутит в подъезде ту же лампочку…

Чаще, правда, случается обратное - лампочку разбивают. Как правило, из чувства протеста против темноты.

Дмитрий Быков Два в одном

Из записок путешественника (перевод с иностранного)

На пути из аэропорта, когда гид мой, сидя за рулем, остерегал меня от поспешных выводов и давал первые указания, нас внезапно остановил человек с полосатою палкою, выскочивший на дорогу как бы из кустов. Я по неопытности принял его за разбойника, а палку его - за смертоносное оружие; к величайшему моему изумлению, гид мой ничуть не испугался, а лишь выругался без особенной злобы, вылез из машины, нащупывая бумажник, и о чем-то быстро переговорил с незнакомцем. Вскоре он вернулся за руль, иронически усмехаясь.

–  Пятьсот, - бросил он мне небрежно.

–  Это люди с большой дороги?
– спросил я.
– Что же, мы дешево отделались!

Он расхохотался.

–  Иной раз чужеземец поймет все лучше коренного жителя! Да, это люди с большой дороги, и при ином государственном устройстве для ребят этакого склада не было бы другой работы, как только вычищать карманы путникам. К счастью, государство взяло их под контроль и поставило к себе на службу. Теперь они - сборщики дани.

–  Бог мой, что за дань?

–  Мы называем это откупом, друг мой. Пункты сбора этого откупа суть многи: почти в любом государственном учреждении вы можете заплатить сообразно своему состоянию, чтобы от вас отстали. Иногда они сами приходят проверить пожарную безопасность. Это такая игра: мы никогда не знаем, в каком виде сборщики явятся в следующий раз. Они стараются баловать нас разнообразием, понимая, что визиты их не приносят радости. Все равно как если бы зубной врач одевался то кроликом, то поросенком.

–  За что же вы платите?!
– воскликнул я.

–  Ничего не попишешь, батенька, общественный договор, - молвил он, с нарушением всех правил обгоняя «форд».
– Вы много еще увидите погремушек в нашей избушке.

Этой шутки я не понял и почел за лучшее промолчать, обозревая кроткий пейзаж за окнами.

…Сколько я мог судить, точнее всего их государственное устройство описано в весьма популярной, хотя поначалу и запрещенной книге, название которой я могу приблизительно перевести как «Моллюск в раковине, ползущий на Фудзияму». Книга эта сочинена двумя величайшими знатоками местных обычаев, вынужденными облекать свои прозрения в форму фантастических историй, дабы суть их была понятна не всем. Это обычай здешних мест, где почти никто не говорит прямо, да и большинство дорог причудливо изгибается. Нелюбовь к прямоте - важная черта местного характера; прямота почитается здесь простотою, и это справедливо. Всякий ребенок говорит притчами.

В книге этой, распространявшейся поначалу подпольно, две не связанных между собою части. Одна описывает жизнь некоего Леса, полного загадочных явлений и простодушных пейзан, с которыми воюют умные и высокомерные женщины, перешедшие на размножение клонированием. С большой поправкой это можно расценить как сказку о постепенном вырождении простого труженика и отрыве интеллектуала от почвы. Подобные процессы тут в самом деле шли во времена написания данного трактата, идут и сейчас, но в несколько ином виде. После некоторых событий, равно затронувших и пейзан, и технократов, они социально сблизились и лихорадочно ищут путей для контакта, хотя почти разучились общему языку.

В другой части описывается Институт, изучающий жизнь Леса. И если лесная жизнь страшна, но хоть в какой-то мере осмысленна, - то жизнь Института уже решительно никому не понятна, поскольку самое понятие смысла здесь под запретом. Жизнь Института подчинена самым низменным и отвратительным инстинктам - трусости, похоти, подсиживанию и доносительству; до Леса тут никому нет дела, и вылазки туда становятся все опасней и реже. Иногда человек из Института случайно пропадает в Лесу, и тогда не исключено его превращение в одного из коренных жителей, - но пейзанам он непонятен, а технократам чаще всего не нужен. Вот почему представители элиты паче всего боятся оказаться в Лесу без охраны, особенно ночью, когда силы природы царствуют безраздельно.

Институту все меньше дела до Леса, в Лесу же почти не помнят ни о каком Институте. И если бы жители Леса время от времени снабжали Институт продуктовой и денежной данью, чтобы он только не совался в сложные природные процессы, идущие там, - сходство было бы совершенно.

Пользуясь случаем, поздравляю одного из авторов со славным юбилеем.

…Когда я уже начал немного догадываться об этом причудливом существовании двух стран в одной, как бы двух ядер под скорлупою одного ореха, - я спросил моего гида, чем вызвана к жизни такая система и всегда ли так было.

–  О, разумеется, нет. Все империи развивались по-разному, но этой стадии не миновали. Поначалу держат доминионы в беспрекословном подчинении, потом воюют с ними, потом, наконец, вынуждены отпускать. Вы попали как раз на ту стадию, когда Англия постепенно отпускает Индию; суть в том, что это внутренняя Индия.

–  Но помилуйте, Англия сделала для Индии весьма много. Обретя независимость, эта страна тут же обрела и тысячи проблем, неуправляемое общество, полное отсутствие гигиены…

–  Как вы, чужеземцы, всегда высокомерны!
– усмехнулся он, подливая мне напитка. Поскольку никто не говорит прямо, поглощение напитка называется словом «квасить», хотя к квасу он не имеет никакого отношения.
– Что знаете вы о сложнейшем и тончайшем устройстве индийского общества? Отношения между кастами урегулированы до мельчайших тонкостей, и рациональному островитянину никогда не понять этой горизонтальной, ползучей, завивающейся усиками структуры. Любые попытки управлять ею извне обречены - рано или поздно завоеватели начнут истреблять индусов, а потом у них попросту не останется на это сил. Да и гуманизм, знаете… Мы повоевали достаточно. Попыток освободиться силою было куда больше, чем попыток договориться. Каждая такая война сильно ухудшала наше положение. В конце концов мы догадались, что силой с ними ничего сделать нельзя, и сколько их ни вырезай - они самовоспроизводятся. Особенность нашей Индии состоит в том, что британцем-завоевателем здесь становится любой индус, получивший губернаторскую или иную угнетательскую должность. Граница проходит не по национальному или имущественному барьеру, но именно по этому начальственному статусу.

–  Чем же вы объясняете это?
– поинтересовался я.

–  О, причин много. У каждого своя версия. Ситуация эта толком не изучена, ведь самое существование двух государств в одном является нашей величайшей тайной, о которой не догадываются соседи. Исследования официально запрещены. Любое упоминание об этой структуре преследуется обеими сторонами - вероятно, они боятся сглазить или просто не хотят делиться столь удачным ноу-хау. Возможно, страна слишком велика, и потому власть обязана быть неоправданно жестокой или, по крайней мере, стремиться к этому. Возможно, сказывается традиция. Наконец, согласно моей собственной версии, власть есть попросту гетто, в которое коллективным решением отселяются самые алчные, тупые и бесполезные представители коренной национальности. А поскольку тупость всегда соседствует с агрессией, то им, чтобы они не обижались, присвоили название власти, что по самой фонетике свидетельствует о негативном значении слова: сравните «пасть» в обоих значениях, «влажность», «страсть»… Полагаю, изначально, препровождая их в это гетто, им попросту говорили «влазьте», отсюда и слово. Ничем иным я не могу объяснить отрицательную селекцию, которой руководствуется народ, отправляя своих представителей во власть. В хозяйстве таким людям не доверили бы ощипать курицу. Были, разумеется, попытки делегировать во власть уважаемых в обществе людей, но это быстро заканчивалось их перерождением или низвержением. Сегодняшняя тактика - максимальное взаимное дистанцирование с полным обрубанием концов. Видите ли, в какой-то момент это гетто в самом деле вообразило себя элитою и попыталось рулить, и это терпели, для виду соблюдая их установления, чтобы эти злые и наглые люди не слишком обижались. Иногда они наглели чересчур, и тогда происходила крестьянская война; но тут выяснилось, что даже успешная крестьянская война приводит к воспроизводству этой же общественной структуры. И мы отказались от мысли воевать с ними, перейдя к тактике откупа. Лучшие же наши представители давно отказались от мысли пополнить их ряды - теперь от сотрудничества с этим гетто они бегут, как от чахотки. Для нас захватничество вообще противоестественно. Мы предпочитаем отойти в сторону и подождать, пока зло выродится само. Борясь с ним, постепенно им же и становишься.

–  За что же вы платите этому гетто, и почему вообще появился откуп?
– изумился я.
– Этак вы никогда не победите коррупцию, с которою столько сражаетесь!

–  Но кто же с нею сражается?
– изумился он не менее искренно.
– Это ритуальное заклинание, принятое вот уже двести лет! Это все равно, как если бы вы всерьез восприняли заклинания верующих о необходимости подавить в себе главные инстинкты, включая размножение! Мы проклинаем коррупцию, но никогда от нее не откажемся, ибо это единственная форма взаимодействия наших государств, сосуществующих в одном. Мы платим им за то, чтобы они нас не трогали, - только и всего.